Фавориты Фортуны - Маккалоу Колин

Это вырвалось неожиданно. Помпей покраснел, но спокойно продолжал:

— Мы подойдем к нему вогнутой дугой. Кавалерию поставим поровну на обоих концах крыльев дуги, пехоту — по одному легиону на крылья ближе к центру. Когда армия подходит по ровной поверхности, трудно сказать, как далеко от центра расположены фланги. А мы их растянем тем больше, чем ближе будем подходить. Если он не принимает меня всерьез — а он, кажется, не принимает меня всерьез! — он не поверит, что я способен на такую военную хитрость, пока крылья дуги не охватят его с обеих сторон, помешав ему убежать на запад или на восток. Мы прижмем его к стенам — и ему некуда будет деваться.

Афраний осмелился заметить:

— Это сработает.

Петрей кивнул:

— Это сработает.

Это было все, что требовалось Помпею. У подножия своего наблюдательного пункта он велел трубачам протрубить сигнал «стройся в ряд» и оставил Афрания и Петрея, чтобы те передали его приказы остальным легатам и старшим центурионам. Сам он вызвал к себе шестерых конных глашатаев.

В результате к тому времени, как Афраний и Петрей вернулись к Помпею, было уже слишком поздно и слишком людно, чтобы попытаться отговорить его от того, что он уже сделал. В изумлении Афраний и Петрей смотрели на удалявшихся глашатаев, отчаянно надеясь, ради Помпея, что новый его маневр удастся.

Пока армия выходила на марш, глашатаи под флагом перемирия выехали прямо к внешним оборонительным укреплениям лагеря Сертория. Там они огласили свои сообщения обитателям Лаврона, стоявшим на стенах.

— Выходите, все люди Лаврона! — кричали они. — Выходите! Стройтесь вдоль ваших стен и смотрите, как Гней Помпей Магн покажет этому ренегату, который называет себя римлянином, что такое настоящий римлянин! Выходите и смотрите, как Гней Помпей Магн нанесет сокрушительное поражение Квинту Серторию!

«У меня все получится!» — думал Помпей, опять ехавший впереди своей армии. Крылья дуги вытягивались все больше и больше при приближении легионов к стене, но Серторий не спешил отдавать своим войскам приказ бежать на восток и на запад. «Мы их захватим! Серторий и все его солдаты умрут, умрут, умрут! О, Серторий узнает, наконец-то узнает, что значит сердить Гнея Помпея Магна!»

Шесть тысяч солдат, которых Серторий держал в резерве, спрятав их от разведчиков Помпея, напали на незащищенные задние ряды Помпея и раскидали их, прежде чем Помпей узнал об этом, находясь в авангарде своей армии. Когда ему доложили о бойне, он ничего не смог сделать, чтобы избежать поражения. Крылья его дуги ушли так далеко вперед, что он был бессилен вернуть их. А тем временем они уже завернули внутрь, стараясь охватить людей Сертория под стенами Лаврона. Эти стены стали теперь черными от зрителей разгрома, так разрекламированного глашатаями Помпея. Когда все попытки захватить солдат Сертория в клещи окончились неудачей, самое большее, что могли сделать Помпей и его легаты, — это отчаянно пытаться построить в каре четыре легиона, которые стояли в центре дуги. Положение ухудшилось тем, что кавалерия Сертория появилась из-за стен Лаврона и напала на конников Помпея. Неудача за неудачей.

Но все-таки у Помпея были хорошие солдаты и хорошие центурионы — римские ветераны. Они храбро отбивались от противника, хотя их мучила жажда. Они готовы были поддаться отчаянию, потому что кто-то превзошел в военном искусстве их симпатичного юношу, а ведь они до сих пор не верили, что существует человек, который может это сделать. В конце концов Помпею и его легатам удалось создать каре и даже разбить лагерь.

С наступлением сумерек Серторий отошел, оставив их наспех сооружать укрепления среди массы убитых, под свист и насмешки, которые теперь доносились не только от солдат Сертория, но и от жителей Лаврона. Помпей не мог даже убежать куда-нибудь, чтобы поплакать в одиночестве. Он был слишком унижен, чтобы уткнуться в свой ярко-красный плащ командующего и реветь. Вместо этого он заставил себя ходить туда-сюда, улыбаться, произносить ободряющие слова, воодушевлять умирающих от жажды людей, одновременно с тем пытаясь думать, где найти воду, и не в силах понять, как избежать позора.

На рассвете он послал к Серторию и попросил у него передышки, чтобы собрать убитых. Помпей получил это разрешение. Полученного срока оказалось достаточно даже для того, чтобы перенести лагерь за пределы поля битвы, на участок с годной для питья водой. Но потом Помпея охватила глубокая депрессия. Он поручил своим легатам подсчитать и похоронить убитых в глубоких ямах и траншеях. Леса, чтобы сжечь тела, поблизости не было. Пока похоронные команды трудились, Помпей Магн удалился в свою палатку. Уцелевшие — ужасно, ужасно мало их осталось! — соорудили прочный лагерь, чтобы держать Сертория на расстоянии, когда перемирие закончится. И только после захода солнца, когда уже наступил новый день, Афраний осмелился попросить аудиенции. Он явился один.

— Понадобится неделя на похороны, — сухо сообщил старший легат.

— Сколько убитых, Афраний? — так же сухо спросил командующий.

— Семь тысяч пехоты и семьсот всадников.

— Раненых?

— Пять тысяч тяжелых. Почти все остальные с порезами, синяками, царапинами. Кавалерия практически лишилась лошадей. Серторий предпочел убивать их.

— Это значит, у меня осталось четыре легиона пехоты, причем один сплошь из серьезно раненных, и восемьсот всадников без лошадей.

— Да.

— Он выпорол меня, как дворнягу.

Афраний ничего не сказал, только бесстрастно посмотрел на кожаную стенку палатки.

— Он — близкий родственник Гая Мария, да?

— Да.

— Думаю, этим все объясняется.

— Я тоже так думаю.

Оба долго молчали. Помпей заговорил первым.

— Как я объясню это Сенату? — не то шепнул, не то проскулил он.

Афраний перевел взгляд на лицо командира и увидел столетнего старика. Сердце у него быстро забилось: он искренне любил Помпея, как друга и как господина своего. Больше, чем естественное горе за друга и господина, было его внезапное убеждение в том, что, если Помпея не поддержать, не вернуть ему прирожденную самонадеянность, он попросту зачахнет и умрет. Этого старика с серым лицом Афраний никогда прежде не видел. Поэтому он сказал:

— На твоем месте я обвинил бы в этом Метелла Пия. Скажи, что он отказался выйти из своей провинции, чтобы поддержать тебя. И еще я бы утроил количество солдат у Сертория.

Помпей в ужасе отшатнулся:

— Нет, Афраний! Нет! Я не могу этого сделать!

— Почему? — удивленно спросил Афраний.

Этот новый Гней Помпей Магн, мучимый вопросами морали, был ему совершенно незнаком.

— Потому что, — терпеливо стал объяснять Помпей, — если мне суждено спасти хоть что-то в этой испанской кампании, мне потребуется Метелл Пий. Я потерял почти треть армии. Я не могу просить Сенат о пополнении, пока не одержу хоть одну победу. Не исключено, что кто-нибудь из жителей Лаврона доберется до Рима. Его рассказу поверят все. И хоть я не мудрец, я все же верю, что в самый худший момент истина выйдет наружу.

— Понимаю! — воскликнул Афраний, чувствуя огромное облегчение: Помпей отнюдь не мучился соображениями морали, он просто видел факты такими, какие они есть. — Тогда ты уже знаешь, что должен сказать Сенату, — озадаченно добавил он.

— Да, да, я знаю! — резко ответил Помпей, задетый его словами. — Я просто не знаю, как это выразить! Я имею в виду — выразить словами! Варрона здесь нет, а кто еще умеет хорошо высказывать мысли на письме?

— Я считаю, — осторожно начал Афраний, — что для таких новостей твои собственные слова будут именно теми, которые нужны. Знатоки литературного языка в Сенате сочтут, что ты специально выбрал такой стиль, дабы поведать голую правду, — так они решат, по моему мнению. А остальные — они не знатоки, поэтому они не увидят ничего плохого в стиле твоего доклада.

Столь логичный и прагматичный совет очень ободрил Помпея, по крайней мере с виду. Более глубокие слои его души получили почти смертельную рану — те слои, где обитали гордость, dignitas, самоуверенность. Их трудно будет залечить. Что-то в душе Помпея останется покалеченным, а кое-что так и будет кровоточить всю жизнь.