Малахитовый лес - Никита Олегович Горшкалев

жизнь? Стать лучше? Заставить себя быть кем-то другим?

Но как мне ответить Аргону? “Мне не хватило силы духа, чтобы прикончить того чернового?” Нет, это хождение по тонкому льду, чистая провокация… Что если Аргон согласится со мной? Тогда отступать будет некуда. Ты видел того кинокефала… Как он похож на Астру! Почему я тогда не захотел расправиться с его зеркальной копией? А как я должен был поступить? В последнее время я дал слабину. У меня теперь слёзы по поводу и без. Насквозь вижу чужие слабости, пороки, что у других за душой, а из моих глаз – слёзы.

Но ни в коем случае нельзя сейчас дразнить Аргона. Ни в коем случае».

– Я лишь хочу, чтобы меня слушались. Так же, как слушаются вас. Если мне не подчиняются черновые, мне не будет подчиняться отряд. А что до черновых – как скажет его превосходительство, теми они для меня и будут.

Капитан, вздёрнув бровь, одарил полуартифекса растаявшим пусть и от явной, но такой сладкой лести взглядом.

– Метите в капитаны?

– Я счастлив уже оттого, что его превосходительство принял меня в свой отряд.

– Да, это большая честь, – кивнул Аргон. – Не многие её удостаиваются. Но у вас особая роль, особая должность – должность полуартифекса. До неё не то что одной волей или желанием, но и делом не каждому дано дослужиться. И не будет дано.

– Ещё одна причина, почему я не дал застрелить того чернового: приказ генерала Цингулона, – на ходу придумывал Репрев. – Его превосходительство сказал, что каждый черновой на счету.

– Вы крайне рассудительны, – похвалил его капитан. – Вы правда не испытываете к ним жалости? Нет ничего стыдного признаться, что это так. Все в отряде через это проходили. Просто вы ещё не ознакомлены с предназначением черновых в деле отряда.

– А вы, конечно, не можете меня с ним ознакомить? – проницательно спросил Репрев.

Капитан Аргон лишь усмехнулся.

Было что-то такое в этом капитане: военная выправка, горделивая осанка, из-за чего он, высокий от рождения, выглядел ещё выше своего роста. Левую руку он почти всегда держал за спиной, заламывая кисть. За ним тянулся шлейф из дорогих апельсиновых духов, теперь же к ним неизбежно примешался запаха пота, к слову, нисколько не портящий или сбивающий аромат духов, а добавляющий к нему своеобразную приятную горьковатую кислинку. Его не длинная, но и не короткая чёрно-рыжая шерсть топорщилась ершом. Раскосые, как миндалины, глаза, всегда мокрые, уравновешенные и с болью чего-то узнанного не по своей воле; с таким же янтарным ядрышком, как у Алатара, только темнее, и в них не пылал такой пожар, как в глазах у бенгардийца. Тёмные губы, как у большинства кинокефалов, чёрный шершавый нос. Торчащие уши, чем-то похожие на ослиные, не тонкие и острые, как у Репрева, а мясистые и широкие, вогнутые, выставляющие напоказ розовизну хрящей.

Может быть, Репрев видел в Аргоне себя, того, кем мог бы стать, будь он изначально кинокефалом, и если бы его приняли в отряд. Тоже вполне мог бы стать капитаном. Но в своей новой шкуре Репрев оказался буквально вчера и не успел познать всех её тонкостей, достоинств и недостатков. И возможно, что все страдания, через которые ему пришлось пройти, проходить не имело смысла. Ведь страдания плоти и духа были только ради Агнии. А как теперь её найти – вопрос без ответа.

Только одним не мог похвастаться Аргон, о чём и решил как бы случайно поинтересоваться у него полуартифекс:

– Ваш хвост, капитан… Вы потеряли его на войне или?..

Аргон неприятно усмехнулся, покосился на Репрева и брыкающимся от сдерживаемого смеха голосом сказал:

– На войне… Нет, на войне я никогда не был. Не пришлось. Хвост – это работа его превосходительства.

– Вас так наказали за что-то?

Капитан уже не стал сдерживать смех.

– Нет. «Наказали», скажете тоже… Наказание ведь – это не цена, которую требуется заплатить, чтобы покрыть преступление, как думают многие, а часть воспитательной работы. А я уже воспитан и ни разу не подвёл своего генерала. Его превосходительство никогда не прибегает к телесным наказаниям, тем более не рвёт хвосты. Генерал строг, но справедлив. Свой хвост я потерял на хирургическом столе, при этом не потеряв кругленькую сумму сильфий. Мне обрезали хвост на базе. Лучший хирург, не побоюсь этого слова, на всей Терция-Терре и на всей Земле, профессор Харза. Так искусно операцию мог провести лишь он – ни шва не осталось. Как будто таким и родился. Я бы вам показал… А, пёс с ним! – задорно выругался Аргон. – Глядите!

Не успел Репрев сказать слово против, капитан повернулся к нему спиной, и на его костюме, приобнажая персиковую симметрию ягодиц, открылось круглое отверстие для хвоста: но хвоста не было, как и рубца.

– Форма у нас чрезвычайно удобная, как ни крути. Получил ранение, а броню не снять? Можешь силой мысли предоставить доступ к любому участку тела. Или того хуже: контужен – товарищ придёт на выручку, но только если у него такая же униформа, как у тебя. Хотя, какой он тебе товарищ, если у него форма другая, – усмехнулся капитан, закрыв отверстие и повернувшись наконец лицом к смущённому Репреву. – А у вас прекрасный хвост! И всё в вас прекрасно, – Аргон кашлянул, помолчав с минуту, словно обдумывая то, что только что сказал, и продолжил: – Вы, наверное, сейчас думаете, зачем я обрезал хвост? Ваш, если я правильно помню, отняли силой? Простите, если я своими бестактными расспросами пробуждаю в вас неприятные воспоминания…

– Да ничего… – рассмеялся Репрев. – Вы совершенно правы, силой… Сам бы я ни за какие коврижки от хвоста не отказался. А вы, предполагаю, решились от него избавиться из-за неудобств, которые причиняет хвост на военной службе.

– Нет, совсем не поэтому: отсутствие хвоста сближает меня с его превосходительством. А я преклоняюсь перед генералом Цингулоном.

Репрев снова заглянул в душу Аргона, в его горячие глаза – он не кривил душой. Его любовь к доктору Цингулону выражалась в безоговорочной преданности.

И в это мгновение что-то иглой кольнуло в сердце полуартифекса Репрева, и тошнота подобралась к горлу; он почувствовал то же, что и в миг своего превращения, когда через его сознание, как через сито, проносились страдания всего живого от первого мазка артифекса до той самой минуты, когда недееспособный с бараньими завитушками усов стал кинокефалом-полуартифексом. Репрев отшатнулся от капитана, с ужасом взглянув ему в глаза.

– Всё в порядке? Вы выглядите нездорово, – произнёс Аргон, и уголки его губ завернулись в обольстительно-лукавую улыбку.

«Нельзя нырять на такую