Щит и меч - Вадим Михайлович Кожевников

она не фашистка, она добрая и немного несчастная. Но сейчас, кажется, счастливая. — Похвастал: — И я даже уверен, теперь она будет по-настоящему горевать, когда в ближайшее время снова овдовеет.

— Значит, она тебя любит?

— В том-то и дело. Я даже сам не ожидал. — И Зубов пожал своими могучими плечами. Лицо его было растерянным.

— Ты, наверно, там с ней абсолютно обуржуазился, — гневно заметила Эльза. — Разовьет она у тебя барские наклонности.

— Да нет, она хорошая женщина, — запротестовал Зубов. — Просто ей в жизни не везло. И не такая уж она барахольщица. Предлагает: «Убежим в Швейцарию и там будем жить в горной хижине вдали от всего света…»

— С милым рай и в шалаше, — раздраженно перебила его Эльза.

Зубов сказал задумчиво:

— Действительно, я к ней теперь стал как-то по-хорошему относиться. Понимаешь, последнее время заметил, что она тайком от меня плачет. В чем дело? Приставал-приставал, и вдруг она созналась. Встала на колени и умоляет, чтобы я простил ее. Ну, думаю, засыпался в чем-нибудь, и она меня выдала. А оказалось, смешно сказать, у какого-то ее предка прабабка была не арийка. Ну вот, она призналась, что даже на исповеди это скрывала.

— Значит, особым доверием она тебя дарит?

— Ну как же, она женщина принципиальная. Не захотела обманывать меня, поскольку, по ее мнению, я чистейший и образцовый ариец.

— А при чем здесь ты?

— Но я же ее супруг, с вытекающими отсюда последствиями. Вот и все.

— Влюбился?

— Ну, это ты зря, — возразил Зубов. — Во-первых, ты мне сама велела. Во-вторых, повторяю, я к ней отношусь теперь по-настоящему. А в-третьих, благодаря моему безопасному положению, я могу теперь действовать активнее. С этим венгром, Анталом Шимоном из города Печ, бывшим шахтером, мы разработали планчик операции на шахтах Фюрстенгрубена в окрестностях Освенцима — там необходимейшее сырье для «Фарбен». Кое-что можно затопить, используя паводковые воды, а кое-что и подорвать.

— А по ночам продолжаешь одиночные расправы?

— Чех Ян Шишка оказался отличным снайпером.

— А ты?

Зубов усмехнулся:

— Дилетант спортсмен. Недавно выступил в женском атлетическом клубе. Знаешь унтершарфюрера из гестапо? Бывший чемпион Мюнхена по вольной борьбе. И представь, броском через плечо я швырнул его на ковер так, что он сломал себе ногу, теперь лежит в госпитале. И я послал его жене некоторую сумму, чтобы этим гуманным поступком заслужить благоволение местного общества.

— А взрыв бомбардировщиков в воздухе?

— Это помимо меня. Вайс достал у своих специалистов в школе ампулы, взрывающиеся от вибрации. Ящик с взрывателями привез на автосклад мой товарищ, немец-шофер с автобазы. Только и всего. И, как видишь, наша техника не подводит гитлеровских асов. Некоторым даже удается благополучно приземлиться с парашютом и ждать окончания войны на советских харчах.

— А обо мне ты когда-нибудь думаешь? Я все-таки твой друг, и мне тут живется несладко, — неожиданно спросила Эльза.

Зубов потупился, пробормотал неохотно:

— Стараюсь не думать…

— Почему?

— Но ведь я ничем не могу облегчить твою жизнь.

— А я думаю о тебе, — резко сказала Эльза, — и много думаю.

— Напрасно, — возразил Зубов. — Я теперь наловчился действовать аккуратно. И потом у меня здесь такая надежная «крыша».

— Вместе с возлюбленной, этой немкой…

Зубов поднял голову и, глядя Эльзе в глаза, серьезно сказал:

— Для меня она человек. И, если хочешь знать, я ей благодарен за многое.

— Ну как же! — усмехнулась Эльза. — Не может сомкнуть глаз, пока ее любовник не соизволит вернуться и пересказать ей все те нежные слова, которым я его обучила.

— А что? — сказал Зубов. — Слова хорошие, сердечные.

— Ладно, — сказала Эльза, вставая. Приказала: — Уходи! И приходи теперь только в тех случаях, когда будет самая острая необходимость.

— Но я же по тебе все-таки скучаю… — взмолился Зубов. — Знаешь, как тягостно долго быть без советского человека! Я даже худею, когда тебя долго не вижу.

— Оно и заметно! — ядовито бросила Эльза. И, холодно пожав руку Зубова, посоветовала: — Знаешь, ты все таки береги себя. — И добавила шепотом: — Хотя бы для того, чтобы твоя мадам вновь не овдовела.

Зубов ушел, недоумевая, почему в последнее время Эльза так странно стала вести себя с ним — задиристо, обидно и вместе с тем с какой-то скрытой горечью.

Он испытывал к ней особое чувство после того, как, рискуя жизнью, она спасла его от преследования гестаповцев и сделала своим партнером в кабаре. Но общаться с молодой женщиной и любить одни ее добродетели — это было не в характере Зубова. Поэтому всякий раз, когда они репетировали свой акробатический номер, Зубов, подхватывая ее после пируэта в воздухе, неохотно выпускал из своих объятий. И когда Эльза однажды залепила ему пощечину, он вынужден был признаться, что покоряется этому освежающему жесту только потому, что она выше его по служебному положению и он должен безропотно соблюдать армейскую субординацию. Правда, в Советской Армии такое обращение с подчиненными строго карается, но, поскольку оба они находятся на вражеской территории, все это вполне законно.

Бригитту частенько навещали знакомые ее покойного супруга, и служебное положение некоторых из них представляло существенный интерес для получения информации. Но Зубов не обладал умением вести непринужденные беседы, в процессе которых можно было бы ловко коснуться вопросов, интересующих нашу разведку. И большого труда ему стоило скрыть свою радость, когда прибывший с Восточного фронта командир дивизии, бывший офицер рейхсвера, участник первой мировой войны, полковник Фурст немногословно, с чрезвычайной серьезностью охарактеризовал поразительную стойкость русских солдат и хладнокровное бесстрашие советских офицеров. Он рассказал о новом русском оружии ужасающей сокрушительной силы, названном женским именем «катюша». По сравнению с советскими «катюшами» немецкие огнеметы — это то же самое, что бензиновые зажигалки против термитного снаряда.

Полковник даже позволил себе иронически заметить, что немецкий генеральный штаб дезинформировал армию, расписав неудачи русских во время финской кампании, но скрыв их успех в прорыве линии Маннергейма, не уступавшей по своей мощи линии Мажино. И заявил, что адмирала Канариса, оказавшегося неспособным разгадать тайные, скрытые до того силы противника, следовало бы вместе с его бездарными агентами повесить на Бранденбургских воротах.

И уже вскользь Фурст отметил, что советский морской флот своевременно получил приказ о боевой готовности № 1 и внезапные атаки его немецкими морскими силами и авиацией оказались в первый день войны безуспешными.

— В связи со всем этим я полагаю, — заключил Фурст, — что война с Россией примет затяжной характер, и это потребует не только исключительного самообладания нашего генералитета, но и предельной самоотверженности всей нации.

И тут же Зубов с таким восторгом предложил выпить за здоровье полковника, что тот