Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Слышь-ка, парень, сапоги себе в бою добудь. Поновей сымай. Без сапог нельзя — болото. Завтра, бог даст, сапогами обзаведешься, не убьют если. Завтра бой будет.
— Завтра? — удивился я. И, желая показать, что я парень не промах, добавил: — А может, послезавтра?
— Может, и послезавтра, — легко согласился Петрович. — Но скоро. Это уж точно. Во-первых, вас пригнали — пополнение. Во-вторых, начальства тут вечор понаехало страсть сколько. Сам комдив был. Вон ту высотку брать будем, — Петрович выглянул из укрытия и показал на зеленевшую вдали высотку, опоясанную колючей проволокой и залитую лучами заходящего солнца.
В стороне от высотки, притулившись к реке, стояла деревенька дворов на двадцать, почерневшая от пожаров и, казалось, вымершая. Отчетливо виднелись остовы больших деревенских печей, возвышающихся среди развалин — обгоревших бревен, вывороченных с корнями яблонь, мусора. Я глядел на все это и чувствовал огромную, не сравнимую ни с чем боль.
— Глянь-ка, кошка! — неожиданно воскликнул Витька.
Я посмотрел, куда показывал он, и увидел кошку — обыкновенную серую кошку, крадущуюся по бревну.
— Она давно живет тут, — сказал Петрович. — Одна во всей деревне. А людей нет. Каких поубивало, а какие сами ушли — от греха подальше. От всей деревни кошка осталась.
Витька глядел на кошку, полуоткрыв рот, вытянув шею, улыбаясь, и я подумал, что кошка, должно быть, напомнила ему дом или еще что-нибудь очень хорошее. Я так подумал потому, что эта облезлая кошка и мне напомнила наш обсаженный липами московский двор, по которому разгуливали такие же кошки. Я вспомнил мать, Зою, и защемило в груди.
— Сколько таких деревень позади нас и впереди еще, — задумчиво произнес Петрович.
«В самом деле — сколько?» — подумал я. Вот за эту деревеньку и за другие такие же неизвестные мне деревеньки я буду драться. И драться надо так, чтобы не отступить, чтобы завтра же отбить деревеньку.
Я сказал об этом Петровичу. Он обозвал меня салагой.
— Высотка-то, соображай, господствующая, — объяснил он. — С нее все, как на ладошке, видать. Второй месяц бьемся за высотку и все никак не возьмем. Наш ротный раз по десять на день ее биноклем щупает.
Младшего сержанта разобрало, он стал придираться ко мне и Витьке, что-то бубнил.
— Отцепись от них! — прикрикнул на него Петрович. — Пусть отдохнут пацаны. Завтра им придется хлебнуть.
— Все хлебнем, — бормотнул младший сержант.
Петрович отвел меня и Витьку за выступ, вдававшийся в окоп, и, показав на еловые ветки, сказал:
— Легайте тут, пацаны. Утро вечера мудренее.
Я лежал лицом вверх, заложив руки за голову, и смотрел, как меркнет небо, теряя свою голубизну. Голубизна уступала место пепельной расцветке, обволакивавшей все вокруг. Пахнувшая землей сырость и прохлада, струившаяся сверху, пронизывали меня до костей. Я старался не думать о предстоявшем бое, хотя не сомневался, что он будет, и будет скоро, может быть, даже завтра, но страха, который охватил меня утром, уже не испытывал. Страх куда-то пропал, исчез бесследно. Казалось, я лежу в поле — тихом и нестрашном, и нет никакой войны.
На небе высыпали звезды. Витька спал, прижавшись ко мне, и от него шло живое тепло. «Он похож на мальчишку, а не на солдата», — лениво подумал я и решил, что никогда и никому не дам Витьку в обиду.
Та-та-та-та… Где-то там, у немцев, замолотил пулемет, по небу понеслись, догоняя одна другую, трассирующие пули. Это тоже не вызвало страха — пули летели не в нашу сторону, а на левый фланг — туда, где начинался осиновый подлесок, вклинившийся в нейтральную полосу.
— Психуют, гады, — сонно пробормотал Петрович.
Младший сержант что-то ответил, но что, я не разобрал.
Глаза смыкались. Я повернулся на бок и подумал: «А мама и Зоя, наверное, даже не подозревают, что я уже на фронте».
С мыслью о Зое я уснул…
14
Проснулся я от воя пролетавших, казалось, над самой головой снарядов. Они проносились с неприятным, рассекающим воздух свистом. Спросонья померещилось, что снаряды летят прямо на меня. Сердце екнуло, но я тут же понял, что это наши снаряды и что летят они на высотку. Я вскочил, выглянул из окопа. Коричневая земля, смешанная с пороховым дымом, поднималась над высоткой, застывала на мгновение в воздухе и обрушивалась вниз, где притаились немецкие блиндажи, скрытые деревьями и кустарником.
— Молодцы артиллеристы! — громко сказал я и выругался: мне хотелось обратить на себя внимание, показать всем отсутствие страха.
Выругавшись, я посмотрел на старичков. Никто из них даже не взглянул в мою сторону, и только Петрович погрозил мне пальцем. Почему-то стало стыдно.
Витька стоял около меня, как привязанный, и это начинало раздражать и злить меня: мне казалось, что я, длинный, и он, коротышка, должно быть, выглядим со стороны смешно. Мне не хотелось, чтобы сейчас, в этот ответственный для меня день, кто-нибудь засмеялся над нами.
Беспокоился я напрасно: на нас никто не обращал внимания, все смотрели на высотку, похожую на проснувшийся вулкан, и переговаривались вполголоса.
Вставало солнце. Небо за нашим окопом слегка порозовело, налилось красным цветом и стало, как опухоль. Я подумал, что во время атаки солнце будет слепить немцам глаза, обрадовался этому.
Младший сержант достал кисет, стал неторопливо сворачивать «козью ножку». Старички последовали его примеру, и вскоре над нашим окопом поплыл синеватый дымок, похожий на туман.
— Неужто опять не возьмем? — ни к кому не обращаясь, словно рассуждая вслух, проговорил младший сержант и ловко перекинул окурок через бруствер.
— Должны взять, — сказал Петрович. — Вечор у комбата слышал: «тридцатьчетверки» прикрывать нас будут.
Артподготовка кончилась. Несколько секунд стояла зловещая тишина, взвинчивающая нервы, а потом в небо пошла-побежала, оставляя за собой дымный шлейф, зеленая ракета. Почти тотчас откуда-то слева, куда ночью устремлялись трассирующие пули, прозвучал свисток.
Наш взводный, молоденький лейтенант в новеньких погонах, при новенькой планшетке, свисавшей у него до колен, выскочил из окопа, обрушив землю, и, шаря рукой по кобуре, тоже новенькой, крикнул хрипло:
— За мно-ой!
Петрович ловко перевалил через бруствер, кинув на меня и Витьку тревожный взгляд.
Я вылез, перепачкав колени, и побежал за Петровичем, перепрыгивая, как и он, с кочки на кочку, чувствуя, как пружинит под ногами насыщенная влагой земля.
Витька бежал медленно, неумело держа чересчур длинную и тяжелую для него, недомерка, винтовку. Нас стали обгонять.
— Поднажми! — прохрипел Петрович.
Мы нажали и побежали все вместе, одной кучей, ощущая запах пота и слыша дыхание друг друга.
«Сейчас ка-ак жахнет!» — подумал я.
— Рассредоточься! — крикнул взводный, оглянувшись назад.
Взвод рассредоточился, образовав цепь, и мы, человек двадцать — двадцать пять, устремились к высотке, как одна волна, упругая и сильная.
Наш взвод шел в атаку крайним справа, чуть поотстав от других взводов. Мы приближались к опушке низкорослого осинового перелеска. Когда до перелеска осталось метров сто, из него выскочили две «тридцатьчетверки». Срезав угол, они круто развернулись и поползли к высотке, прикрывая нас своей броней.
Было тихо. Только лязгали гусеницы да чавкала под ногами топь. В нас никто не стрелял, и я подумал, что атака не так страшна, как об этом рассказывают. И только подумал так, как — взжжик! — над моим ухом проныла пуля. Моя голова инстинктивно дернулась вбок, и я с ужасом почувствовал, как меня снова опутывает страх — тот самый страх, от которого я, казалось, избавился навсегда.
Взвизгивали пули. Я бежал, пригнувшись, вобрав голову в плечи, борясь с искушением броситься на землю, прижаться к ней, слиться с ней. Я, возможно, так и поступил бы. Но все бежали. Бежал и я, удивляясь лишь тому, что никто не кричит «ура», все трамбуют ватообразную, похожую на студень землю молча, сосредоточенно, словно исполняют тяжелую работу. Я подумал, что надо обязательно крикнуть «ура», как об этом пишут в книгах и показывают в кино.
— Ура-а-а! — Мой голос прозвучал одиноко, неуверенно.
До высотки оставалось совсем немного, когда забрехала с нее, словно пес, пушка-скорострелка и заухали минометы — все, что уцелело от артналета. Наш взвод стал нести потери: упал один, другой, третий.
Громыхнуло сзади. В нос ударил кисловатый пороховой смрад. Воздушная волна толкнула меня в спину, и несколько комьев мокрой земли упало мне на каску. «Вот оно», — подумал я, но не почувствовал никакой боли и понял, что на этот раз все обошлось.
— А-а-ааа… — Витька побледнел и ринулся назад.
— Куды, мать твою? — Младший сержант сцапал его и крутанул, словно в землю хотел ввинтить. — Под трибунал хотишь, паршивец?
- Дивизия цвета хаки - Алескендер Рамазанов - О войне
- В списках не значился - Борис Львович Васильев - О войне / Советская классическая проза
- Кроваво-красный снег - Ганс Киншерманн - О войне
- Жди меня, и я вернусь - Марина Александровна Колясникова - Короткие любовные романы / О войне
- Орел приземлился - Джек Хиггинс - О войне
- В списках не значился - Борис Васильев - О войне
- Осенний жаворонок - Владимир Возовиков - О войне
- Несломленные - Анастасия Юрьевна Иерусалимская - Прочая детская литература / О войне
- Оскал «Тигра». Немецкие танки на Курской дуге - Юрий Стукалин - О войне
- Скорей бы настало завтра [Сборник 1962] - Евгений Захарович Воробьев - Прочее / О войне / Советская классическая проза