Скопин-Шуйский - Федор Зарин-Несвицкий

— Православные! — снова начал царь, на этот раз его слабый голос явственно был слышен далеко на площади. — Люди московские, русские, всем вам подлинно ведомо, что Гришка Отрепьев ложно назывался царевичем Димитрием, а как его поймали, то он и сам сказал, что он Гришка Отрепьев, и на государстве счинился бесовскою помощью, и людей всех прельстил чернокнижеством. И тот Гришка за свое злодейственное дело, приняв от Бога возмездие, скончал свой живот злою смертью. А мать царевича Димитрия инокиня Марфа и брат ее Михаил Нагой с братьею всем людям Московского государства подлинно сказывали, что сын ее царевич умер подлинно и погребен в Угличе…

Царь остановился и окинул взглядом народную толпу. Угрюмо и молча, без шапок теснился вокруг народ. Царь перевел взор на царицу Марфу. Низко опустив бледно-желтое лицо, бывшая царица и несчастная мать стояла, как бы не слыша и не понимая того, что творилось вокруг.

— Но явил нам Господь, — почти кричал царь, — великую милость ныне, дабы смолкли уста неверующих. Явил Господь милость в нетленных честных мощах царевича Димитрия. Радуйтесь, православные…

Царь замолчал. Гробовое молчание встретило его слова. Десятки тысяч глаз впились в измученное лицо царицы Марфы, в ее посиневшие губы.

— Великая царица, — обратился царь к Марфе, — скажи правду народу русскому.

Царица выпрямилась, на одно мгновенье ее выцветшие глаза сверкнули гневом и презрением на царя, она сделала шаг вперед, хотела что-то сказать и вдруг пошатнулась. Мстиславский и Нагой торопливо подхватили ее, и вдруг она зарыдала, тяжело, отчаянно, беспомощно взмахивая руками и выкрикивая непонятные слова.

Толпа загудела.

— Кается, кается, — раздались громкие возгласы сторонников Шуйского.

— Грех, неповинного младенца зарезали вчера, а теперь за мощи явили.

— Христопродавец! Ишь убивается сердешная! — послышались новые возгласы. — Не плачь, матушка-царица! — пронесся чей-то пронзительный крик. — Жив царь, сынок твой! Жив! Жив! — подхватили этот крик тысячи голосов.

И этот народный рев гремел анафемой над головой царя Василия. Бледный, с трясущимися губами стоял царь. Скопин и Маржерет сдвинули живой стеной свои отряды. Народный гул все рос, ширился, из кремлевских стен несся знакомый царю Василию глухой шум народного бунта.

Настала решающая минута… Мстиславский бросился вперед и величавым жестом, подняв к небу руки, крикнул во всю силу своей широкой, еще могучей груди:

— Царица хочет говорить!

Мгновенно площадь стихла. Мстиславский наклонился к полубесчувственной Марфе и что-то начал ей говорить. Царица Марфа поглядела на него, сделала еще шаг вперед и, запрокинув голову, снова безнадежно махнула рукой. Но тут Татищев не дал времени народу. Он смело выступил вперед и закричал, махая над головой свитком:

— Вот что хотела вам сказать царица Марфа, вот ее грамота, православные… Слушайте, слушайте!..

И, развернув свиток, он начал читать:

«Я виновата перед великим государем, царем и великим князем Василием Ивановичем всея Руси, перед освященным собором и перед всеми людьми Московского государства и всея Руси, а больше виновата перед новым мучеником, перед сыном моим, царевичем Димитрием… (Ни одним словом не прерывал народ чтения этой грамоты. Царю, видимо, было не по себе.) Терпела я вора, расстригу, лютого еретика и чернокнижника, не объявляя его долго (в толпе послышалось движение, сдержанные возгласы недоверия и недоумения и сейчас же стихли), а много крови христианской от него, богоотступника, лилось, и разоренье христианской веры хотело учиниться, а делалось это от бедности моей, потому что, когда убили моего сына Димитрия-царевича, по Бориса Годунова веленью…»

— Нонешний царь тут же крест целовал, что царевич сам накололся на нож!.. — вдруг раздался из толпы чей-то могучий голос… — Пусть сейчас крест целует! Облыжно все это! — загудели в толпе. — Шубник! Боярский ставленник! Жив царь Димитрий!

Крики становились все громче и громче… Напрасно Татищев махал грамотой, царь беспомощно озирался по сторонам. Что-то похожее на злорадную улыбку появилось на увядших губах царицы Марфы.

Сотня Маржерета с поднятыми алебардами двинулась на толпу. Передние ряды шарахнулись назад. Грозный вид поднятых секир подействовал на толпу, и она на мгновенье смолкла.

Татищев воспользовался этим и, пропустив часть грамоты, торопливо, но отчетливо прочел ее конец:

«Помилуйте меня, государь и весь народ московский, и простите! Чтоб я не была в грехе и проклятстве от всего мира!»

Татищев кончил. Народ ждал хоть одного движения царицы Марфы. Было видно, как Мстиславский и Нагой о чем-то упрашивали царицу, но она, не переменяя позы, неподвижно стояла с опущенной головой.

Тогда заговорил царь, торопясь и сбиваясь, как плохой актер под шиканье театра торопится договорить свой монолог, чтобы поскорее уйти. Он был жалок в эти минуты. Его слабый, дрожащий голос едва был слышен.

— Ради великого государя, царя и великого князя Ивана Васильевича и для благоверного страстотерпца, царевича Димитрия, честных его и многоценных мощей, прощаю я царицу инокиню Марфу и прошу митрополитов, архиепископов и епископов и весь освященный собор, — тут царь низко поклонился духовенству, — дабы со мною вместе вкупе о царице Марфе молили Бога и пречистую Богородицу и всех святых, чтобы Бог показал свою милость и освободил душу ее от грехов… Простите, православные! — закончил царь, низко кланяясь народу на все стороны.

— За себя проси прощенья! — крикнул кто-то.

Этот одинокий крик замер среди гробового молчания. Комедия была закончена.

Часть вторая

I

Едва дошла весть до Северской земли о смерти царя Димитрия и о воцарении Шуйского, как она мгновенно вспыхнула пожаром.

Северская земля [2] — это «прежде погибшая Украина», как назвал ее в своей грамоте патриарх Иов, воинственная и мятежная, жадная до крови и добычи, готовилась явиться мстительницей за любимого царя, которому она помогла сесть на престол.

В безграничных, как море, раздольных степях ее, по-видимому безмолвных, в ее небольших, но беспокойных городах гнездились все те, кого преследовал закон, кто искал добычи и разбоя, туда сбегались холопы, беглые преступники из глубины Руси и из Польши и Литвы. Каждый день и каждую ночь в полях «Украины» происходили кровавые схватки с татарскими наездниками, с казачьими разбойничьими шайками, с поляками.

Удаленность этой земли от Москвы и невозможность местной власти очистить и укрепить необозримые степи создали совсем особые условия жизни, с диким самосудом, кровавой и быстрой расправой, с полным презрением к чужому, с уважением лишь к силе, смелости и удаче.

При появлении царевича Димитрия, убежденные по большей части, что он истинный царевич, они радостно кинулись на его призыв, почуя возможность проявить в полной мере свою удаль и удовлетворить свою страсть к разбою. Им удалось и то и другое, они гордились тем, что дали Руси царя, и искренно полюбили молодого беспечного Димитрия, на их глазах и при их помощи осуществившего одну из самых невероятных и сказочных легенд истории.

«Прежде погибшая Украина» горела преданностью этому странному человеку, видя в нем истинного царя и бесстрашного воина. Их любовь возросла еще больше, когда по_приказу царя тысячами стали стекаться в Елец ратники, откуда сам царь хотел вести их в поход на хана крымского. Этот поход был желанной, заветной мечтой воинственных северских жителей. Вечно тревожившие их татары были их самыми злыми и ненавистными врагами.

Но царь убит! И избран новый. Их охватила злоба и отчаянье. К этому присоединилось и чувство обиды. Отчего в Москву не позвали выборных от Северской земли и кто выбрал этого царя? Елец, лагерь царских войск, и Путивль, один из значительнейших городов этой земли, стали во главе этого движения.

Верный новоизбранному царю Василию, честный, но слабый старый князь Бухтеяров, путивльский воевода, напрасно старался успокоить разъяренных путивлян. Они прогнали его с площади и осадили на воеводском дворе. Путивль к тому времени тоже готовился к походу на хана. Беднейшие из путивлян продавали свой последний скарб и на вырученные гроши покупали какое ни на есть вооружение. Нахлынули в Путивль и бродяги, и беглые холопы, и разбойники с вольных степей в чаянии желанного похода. Каждый день являлись новые и новые слухи. Но, как один человек, Северская земля решила не целовать царю Василию крест на верность.

Прибытие нового воеводы, князя Григория Петровича Шаховского, сразу дало направление народному движению. В угоду путивлянам он посадил князя Бухтеярова в тюрьму и, собрав народ, торжественно объявил, что царь Димитрий спасся и живет теперь в Самборе, у своей тещи, но скоро явится на Русь.