Дэниэл молчит - Марти Леймбах

— Сегодня истерика «Синди», — сказала Эмили.

— Синди? — Я улыбнулась дрожащими губами. — Откуда такое имя?

— Кукла Синди. Купишь мне?

— Конечно, куплю, — машинально пообещала я.

Я еще не оставила надежды утихомирить Дэниэла без подкупа печеньем, хотя уже не понимала, зачем так выкладываюсь. Мало мне усилий, которые тратились на то, чтобы не смотреть во все глаза на ровесников Дэниэла, мирно сидевших в тележках или послушно топавших вслед за мамами; чтобы не слышать, как они клянчат любимые лакомства, тыча в них пальцем, или спрашивают разрешения посмотреть игрушку. Наконец, чтобы не завидовать им и не выплеснуть со слезами свою отчаянную мечту услышать хоть слово от Дэниэла. Любой его невразумительный слог я впитывала в себя, как пересекший пустыню путник глотает воду. Боже, как мне хотелось, чтобы Дэниэл заговорил. Я знала заранее, что его слова будут звучать точно так же, как и у других малышей — звонко, пискляво… если только он когда-нибудь захочет сложить звуки в слова. А пока приходилось уговаривать его хотя бы перестать кричать.

— Вот, возьми печенье. — Я сдалась и высыпала гору мелких кругляшей на коленки Дэниэлу.

Какой восторг! Круглое — и можно кушать. Не глядя на меня, он ухватил пригоршню и принялся облизывать каждую штучку, будто метил свою собственность.

— А мне? — заныла Эмили.

Боже, о дочери совсем забыла! Я ухватила у Дэниэла один кругляшок, весь в крошках. Отлично, теперь уже и Эмили нахохлилась, вот-вот заплачет.

— Он облизал! — обиженно проскулила она.

Пришлось стащить еще одно печенье, а первое упало и распалось в труху у моих ног. Эмили в ужасе съежилась и уставилась на Дэниэла — вдруг увидел и снова поднимет крик. Слава богу, не заметил, и Эмили протянула руку за печеньем, хотя, скорее всего, Дэниэл успел облизать и его. Я боковым зрением углядела, что на нас таращатся покупатели. То ли мы с самого начала привлекли внимание, то ли выставили себя на посмешище последней сценой, где мамаша затыкает рот избалованному чаду целой упаковкой печенья. Я в ответ тоже выпучила глаза. Черт бы вас всех побрал. Если бы вы только знали! Пока народ расползался, я постаралась платком собрать с пола все крошки от раздавленного печенья и сунула платок в карман. Боже, до чего все это жалко выглядит. Будь моя воля — плюнула бы на все и удрала домой. К несчастью, не расплатившись, отсюда не сбежишь, а значит, придется выстоять очередь к кассе. Оставалось только надеяться, что трех упаковок печенья Дэниэлу хватит.

Пока я собиралась с силами для последнего испытания, в мою сторону направилась женщина в густо-зеленом пальто, с ореолом седеющих волос вокруг головы. Мягкий взгляд за очками в толстой пластмассовой оправе, на губах улыбка, и сережки, я заметила, модные, но ни намека на макияж. Привыкшая к репликам незнакомцев насчет моих детей — чаще насчет Дэниэла, — я внутренне изготовилась услышать обвинительную речь. Жаль только, сама я была слишком разбита, чтобы дать полноценный отпор едкой шуткой или колкостью; горло жгло как от перца, а глаза, кажется, вообще сварились. Если бы дама в зеленом уступила дорогу, я бы просто сбежала, но она остановилась рядом, посмотрела на Дэниэла и подняла глаза на меня:

— У вас прелестный малыш.

Между нами повисла пауза, взгляды встретились. Я покачала головой; в черепе так гудело, будто плотину прорвало.

— Неправда… — И я расплакалась. На глазах у совершенно чужой женщины, на глазах у всего магазина.

Люди косились и отворачивались.

— Мамуль! — Эмили запрокинула ко мне голову, обняла за талию. — Ты не плачешь! — Это не вопрос, а утверждение — ей хотелось, чтобы так и было.

— Он очень похож на моего мальчика.

Голос у женщины приятный, грудной, глаза выразительные. И она явно пыталась донести до меня какую-то мысль. Я поняла, что нужно выслушать, хотя и предпочла бы оказаться подальше отсюда, последовав примеру остальных покупателей, которые спешно покинули отдел.

— Представляете, — продолжала женщина, — когда мы ходили в «Макдоналдс», мой малыш обегал все столы и откусывал кусочек — один-единственный кусочек — от каждого гамбургера, до которого мог дотянуться. Люди просто… хм-м. Я думала, кто-нибудь когда-нибудь нас убьет! — Она рассмеялась и подошла еще на шаг. — А однажды он устроил такую истерику в машине, что нами заинтересовалась полиция — решили, что ребенка украли.

Я потянула за воротник свитера, вытерла им же глаза, обвела взглядом таблички с названиями товаров, посмотрела на потолок с рядами ярких лампочек. Голова болела, как рваная рана. И Дэниэл выказывал все признаки очередной истерики — никак не мог забрать в руки все печенье до единой штучки. Печенинки крошились и падали на пол.

— А в туалет нигде, кроме как дома, мы зайти не могли, — призналась женщина. — Он просто не выносил сушилки для рук.

Я кивнула, глядя в пол. Я поняла скрытый смысл ее слов.

— Мне приходилось таскать с собой мужа повсюду, даже по магазинам, тем более продуктовым. Вы отважный человек.

Она боялась обидеть меня и потому не произносила самого главного слова. Его произнесла я.

— Ваш сын — аутист? — Ответ мне был известен.

Женщина кивнула.

— А он разговаривает? — Остальное не так уж важно. Лишь бы Дэниэл когда-нибудь заговорил, и музыки прекрасней мне не нужно.

— Разговаривает? Дорогая моя… — Женщина погрустнела, ее взгляд стал похож на мамин, когда я расстраивалась, а она хотела утешить меня и говорила, что все пройдет. — Ну конечно, разговаривает. И ваш малыш заговорит. Обязательно.

Колени дрогнули, я едва удержалась на ногах. Дэниэл опять расплакался, от обиды, что столько шоколадных кругляшей раскатилось по полу. Еще и Эмили запросилась на ручки. Ну как мне тебя взять — не дай бог, сама тут же рухну?

— Вы уверены? — чересчур резко вырвалось у меня. Я не хотела грубить, так вышло. — Откуда вам знать, что он заговорит?

Я замерла в страхе. Вот развернется сейчас и уйдет.

— Уверена, — улыбнулась женщина. — С ним все не так плохо, как вам кажется. Я многих видела… нет, я не врач, просто мать. Поверьте, ваш ребенок заговорит. А еще однажды вы придете сюда и он не устроит сцену. Все изменится к лучшему, вот увидите.

Я кивнула, хотя и не знала, можно ли ей верить. На прощанье женщина записала свой телефон, я бережно сложила листочек и спрятала поглубже в передний карман джинсов, где держала все самое важное, все, что не имела права потерять, — ключи от машины, кредитки. А теперь и номер телефона новой знакомой. И имя. Цветочное имя — Айрис.

Глава восьмая

Моего свекра, Бернарда, волновало исключительно благополучие Стивена — его сына, отца Дэниэла, моего мужа. Стивен — взрослый мужчина, который способен разговаривать, одеваться, работать, смеяться над анекдотами, водить машину, веселиться на вечеринках, заигрывать с женщинами, танцевать. И это лишь немногое из того, что Стивен умел, а Дэниэл — нет. И возможно, никогда не научится. Однако Бернард переживал за Стивена.

— Отец у тебя мерзавец. Хотя ты и сам знаешь, — рявкнула я на мужа.

Стивен провел весь день у родителей, пытаясь заверить Бернарда, что у нас все в порядке. Черта с два у нас все в порядке. Раздрай полный.

— И что теперь прикажешь делать? — огрызнулся Стивен, после чего нацепил наушники своего «эмпетришника» и отключился.

Бернард пребывал в убеждении, хоть и не признавался, что аутизм Дэниэла — это кара Божья, по крайней мере частично. Все то недолгое время, что мы со Стивеном прожили вместе до брака, его отец не переставал скулить, что мы «живем во грехе». В один прекрасный вечер Бернард — тогда ему было семьдесят шесть — прибыл в Лондон поужинать с сыном в ресторане по соседству с офисом Стивена. В зале, полном бизнесменов, отдыхающих после трудового дня, он взял обе руки сына в свои и спросил, едва ли не со слезами на глазах, — неужели у Стивена «связь», если он живет в одной квартире с женщиной? Его тридцатилетний сын занимается сексом с женщиной, не связанной с ним брачными узами?! Представить такое было выше сил Бернарда. Когда Стивен сознался, что действительно спит со мной, его отец рухнул на стол, придавленный глыбой ужасной новости.

— Глянь-ка, какой праведник нашелся! Где он жил, хотелось бы знать, — в раю? Подумаешь, трагедия — взрослый сын трахается! — бушевала я, услышав отчет Стивена об ужине с отцом. — В Америке у родителей гора с плеч, если сын в тридцать лет спит с женщиной!

Негодование. Злость. Обида. Стивен не испытывал моих чувств. Перед глазами у него стояло страдальческое лицо старика-отца, который тянул к сыну руки через стол.

— А все ты виноват, — заявила я Стивену. — Нечего было пять лет держать в тайне неистовый, безумный — я бы даже сказала, подводный — секс с этой… как ее там.