Дрожащая скала - Эли Берте

– Все за эти слухи насчет ее жеманницы дочки. Разве она не кричала на весь город и не рвала на себе волосы, жалуясь, что вы убили Жозефину?

– Жозефину? – повторил Кердрен. – Но Жозефина жива.

– Она умерла в ту ночь, как пели у нее под окном эту замечательную песню клерка Бенуа… ну, знаете!

И лодочница пропела хриплым и диким голосом:

Но жестокая Розина

Столь счастливой не была:

Верно, есть тому причина…

Конан сделал ей угрожающий жест, и она замолчала; Альфред стоял, как пораженный громом.

– Умерла! Жозефина Лабар! – лепетал он. – Возможно ли это?

– Об этом все говорили там, в шинке "Большого Фомы"! – отвечала с уверенностью тетка Пенгоэль.

Молодой человек упал в кресло, и пистолеты выпали у него из рук.

– И я убил ее! – прошептал он.

Закрыв лицо руками, он силился заглушить конвульсивные рыдания.

– Ах, сударь, – сказал Конан тихим голосом. – Подумайте о том, что на вас смотрят, что могут перетолковать в дурную сторону эту слабость… притом же на нас того и гляди нападут, и мы должны подумать о защите.

Альфред вздрогнул, приложил руку ко лбу и поднялся.

– Друзья мои, – сказал он твердым голосом, хотя черты лица его носили еще следы сильного душевного волнения. – Я передумал и решительно не допущу вас рисковать жизнями против этих бешеных людей, которых притом в десять раз больше, чем вас. Даже в том случае, если мы успеем теперь отразить это нападение, впоследствии это послужит предлогом к ненависти и мщению, и рано или поздно вы непременно сделаетесь их жертвами… Итак, пусть совершится моя участь, я заслужил ее, может быть, и совесть запрещает мне вступать в эту борьбу… мы не будем сражаться!

– В таком случае, они без жалости убьют вас, сударь, – вскричал Конан.

– Я позабочусь об этом, – сказал Альфред с горькой улыбкой, – я не стану их дожидаться. Пьер, – продолжал он, обращаясь к старому рыбаку, – приготовь свою лодку. Мы возьмем с собой еще кого-нибудь из них, – присовокупил он, указывая на крестьян.

– Меня! Меня! – закричали все присутствующие. Де Кердрен ласково поблагодарил их.

– Достаточно будет Ивона Рыжего, если только рана позволяет ему работать…

– Моя рана! – вскричал Ивон, ударив кулаком по больному месту. – Вот вам моя рана! Увидите, сударь, как мы будем управлять "Женевьевой".

– Но Ивона и меня будет недостаточно, – сказал Пьер, – если, как я полагаю, мы отправимся в Англию, надобно будет взять третьего.

– Третьим буду я, – сказал Альфред. – Проворнее, время не терпит.

Пьер и его товарищ поспешно вышли.

– Барин, барин, – вскричал Конан с отчаянием, – вы уезжаете, когда неприятель приближается. Скажут, что вы испугались.

– Я? Испугался? – произнес молодой дворянин, сжимая кулаки. – Но нет, нет, Конан, известно, что Кердрен не может быть трусом. Ну! Жребий брошен! Теперь, друзья мои, – продолжал он, обращаясь к смущенным вассалам, – отворите ворота и немедленно разойдитесь. Благодаря темноте, вы спокойно можете воротиться по домам. Умейте, подобно мне, покоряться воле Провидения. Расстанемся, я хочу этого!

– А я, – вскричал Конан, – я буду защищать ворота.

– Что? – сказал Альфред. – Уж не думает ли мой служитель оскорбить меня в доме отцов моих?

Но старый управитель был на коленях и со слезами целовал его руки.

– Будьте милостивы! Простите, сударь, – сказал он задыхающимся голосом. – Моя преданность, моя любовь к вам… ведь я носил вас на руках… Ах! Зачем я не умер прежде этих несчастных дней?

– Ты прощен, любезный мой Конан, – сказал Альфред, поднимая его. – Я не имею права ни на гнев, ни на ненависть против моих смертельных врагов, как же могу я гневаться на тебя?

Все присутствующие по порядку пожали руку Альфреда и распрощались с ним.

– Друзья мои, – сказал молодой человек в волнении. – Я никогда не забуду вашей ко мне преданности, засвидетельствованной в несчастье. Если бы когда-нибудь Провидение привело меня в эту сторону и возвратило мне наследие моих отцов… Но не надобно думать об этом; несчастье преследует меня с ожесточением и, без сомнения, не выпустит так скоро своей добычи. Несмотря на это, если мы не увидимся на земле, то, несомненно, увидимся на небе, куда рано или поздно последуют люди всех состояний и всякого достоинства.

* * *

Вассалы острова Лок вышли со стесненными сердцами. Альфред остался один с Конаном и Ивонной. Старая женщина, закрыв лицо передником, испускала раздирающие душу рыдания. Управитель, упав в кресло, казалось, целиком предался своей скорби. Де Кердрен заткнул за пояс пистолеты и набросил на плечи свой плащ.

– А теперь, – сказал он сердечно, обращаясь к своим верным слугам, – теперь прощайте и вы… Вы заменяли мне семейство в отсутствие того, кого я потерял. Потому я оставляю мое скромное наследство вам на сохранение. Конан, – продолжил он, подавая старику письма, написанные им накануне вечером. – Вот акты, которые я приготовил на всякий непредвиденный случай: это доверенность на управление моим имением, а это – мое завещание. Передай эти бумаги нотариусу Туссену и действуй по его советам. Хотя он боязлив и нерешителен, но я верю в его честность, в его благодарность моей фамилии, осыпавшей его благодеяниями. Если же я не возвращусь, – добавил он изменившимся голосом, – я рассчитываю на тебя, что ты свято исполнишь мою последнюю волю.

– Ох, возвратитесь, сударь, – вскричал добрый старик в порыве горести. – Что бы стал я делать на земле, если бы вы не должны были возвратиться? Когда минуют эти беспокойства, вы снова найдете на вашем острове Лок долгие и спокойные дни. Вы поставили меня стражем его, сударь; я возвращу вам его, поверьте моему слову. Но не заставляйте вашего бедного служителя слишком долго дожидаться: он стар и, по закону природы, должен отправиться первым.

– Смерть мало смотрит на лета, – сказал Альфред с кротостью, – но я не хочу огорчать тебя. Будем надеяться, что это возвращение состоится, и состоится в скором времени. Обними меня, Конан, обними меня и ты также, моя старая Ивонна; вспоминайте хоть вы обо мне, когда все меня забудут!

Старик и старуха со слезами сжали его в своих объятиях.

– Господин ты мой добрый, дитя мое милое, – говорила Ивонна прерывающимся голосом. – А я надеялась было уже никогда более не покидать тебя до последнего моего дыхания, но святые не услышали моей молитвы… Ох! Дрожащая Скала предсказала это несчастье!

При имени Дрожащей Скалы лицо Альфреда вдруг омрачилось. Он хотел было ответить, когда отдаленный шум, смешанный с криками, поднялся в ночной тиши.

– Это они, – сказал Альфред, – я не могу больше оставаться здесь. Примите это, – сказал он, положив на стол шелковый кошелек, сквозь который просвечивали золотые монеты. – Тут немного, но пригодится на черный день.