Крымская повесть - Николай Самвелян

— Вы очень хорошо осведомлены о делах на юге.

— Я? — засмеялся Александр. — Обязан по роду деятельности. А «профессия» у меня хитрая. Такая «профессия», за которую орденов не дают, по службе не повышают, а по выслуге лет и пенсионом не обеспечивают. Ссылку куда-нибудь подальше — это пожалуйста.

— Вы какое-то время жили за границей?

— Было такое… Исключили из университета. Грозил суд. Товарищи решили, что мне правильнее на время уехать. Если бы не это, уже был бы дипломированным юристом. Короче, что вас интересует? Не социал-демократ ли я?

— Об этом не стоило и спрашивать. Сам догадался.

— У нас разговор начистоту. Я лишь дважды виделся с вами, но кое-что знаю от Людмилы Александровны. И верю вам. Да, конечно, мы оба — Людмила Александровна и я — принадлежим к самому последовательному крылу социал-демократии, к большевикам. Вам знакома фамилия — Ленин?

— Читал его статью «Трепов хозяйничает». Людмила Александровна давала мне ее. Там сказано: «Пролетариат поговорит еще с царем иным языком!»

— Тем больше у меня оснований быть с вами откровенным. Я не случайно попросил вас поехать со мной в Севастополь. Местная социал-демократическая организация сейчас очень ослаблена арестами после восстаний на «Потемкине», «Георгии Победоносце» и «Пруте». 10 августа и 5 сентября полиции удалось раскрыть явочные квартиры, где наши товарищи встречались с матросами и солдатами. После выхода манифеста — а вы сами понимаете, что манифест этот куцый, лживый, обычная попытка в очередной раз обмануть народ пустыми обещаниями, — положение стало несколько легче. Для нас, естественно, а не для властей. Что же касается властей, то они растерялись. Это очевидно. Нельзя уже чинить произвол в глухой тишине, как еще месяц назад. Но любую попытку изменить основы деспотического режима правительство постарается задушить в крови. Между тем, судя по всему, восстание в Севастополе вспыхнет с минуты на минуту. Многие наши уже там. Людмила Александровна до сих пор исполняла роль связной в Ялте, а сейчас ей пришлось спешно выехать.

— А Спартак?

— Спартак давно уже в Севастополе. Если на нашу сторону перейдет флот и хотя бы часть армейских частей, возникнет совершенно новая ситуация, которая может привести к последствиям, которые сейчас трудно предусмотреть. Но лишь на армию и флот надеяться нельзя. Нужно вооружить рабочих. А оружия мало. В общем, нам с вами придется поработать. Мы подъезжаем к станции. Похоже, что это Бахчисарай. Как быстро нынче темнеет!

Пустынный перрон с одиноко стоящим у фонаря на полосатой стойке дежурным был усыпан желтой подмокшей листвой акаций. Из окна вагона было не понять, то ли идет мелкий, виснущий в воздухе дождик, то ли на городок внезапно наполз туман, что в Крыму было редкостью даже в это время года. Не разглядеть ни минаретов, ни башни старого ханского дворца, ни маленькой привокзальной площади. И вдруг Владимиру показалось, что у двери в буфет мелькнула знакомая фигура — опущенные плечи, тяжелая походка в раскачку… Уж не отец ли? Впрочем, это вполне мог быть и другой носильщик. Ведь тяжелый шаг и опущенные плечи — это профессиональное у тех, кто всю жизнь поднимает тяжести. Хотел было открыть окно, но уже прозвучал удар станционного колокола. Поезд медленно оттолкнулся от перрона.

— О чем задумались? — спросил Александр.

— В Бахчисарае живет мой отец. Он носильщик.

— А мой отец уже небожитель, если небожители существуют. Всю жизнь надрывался то на строительстве Керченского железоделательного завода, то в Феодосийском порту. Иной раз мне на ум приходят мысли странные. Может быть, хорошо, что отец не дожил до нынешних времен. Кто знает, что ждет меня, нас всех. Умирая, отец знал, что я — студент университета, стану со временем «господином адвокатом». Слабым людям иной раз иллюзии если и не помогают выжить, то во всяком случае дарят возможность умереть спокойно.

— Вы считали своего отца слабым?

— Слабый? Не совсем так. Он умел бывать заботливым и нежным. Матери я не помню. Мы жили и выживали вдвоем. Слабый человек на нежность неспособен. Разве что на слюнявую сентиментальность. А отец надрывался, чтобы дать мне возможность учиться. Но была в нем и какая-то приниженность, фатализм, капитулянтство перед яростным и жестоким миром. И это, пожалуй, не от силы…

— Я тоже рос без матери, — сказал Владимир. — Но мой отец иной. Не грешит иллюзиями. Как-то раз сказал, что «они» все равно не дадут мне стать художником. «Они» — это все те, кто заставляет других носить свои чемоданы.

Прогрохотали под колесами мосты через речки Качу и Бельбек, поезд пронесся через Сухаревский, Белый, Графский и Цыганский тоннели. Пассажирам первого класса чай и бутерброды доставили прямо в купе.

Александр ел быстро и весело, явно радуясь вкусу бутербродов и крепко заваренному чаю. Затем некоторое время глядел в окно, мурлыкая какую-то песенку, мелодии которой Владимир не знал. И вдруг заявил:

— Я сейчас, если разрешите, вздремну полчаса.

И вправду, откинувшись на спинку дивана, Александр мгновенно заснул.

Промелькнул короткий, предпоследний на пути в Севастополь Троицкий тоннель. В вагонах запахло дымом. И тут в тамбуре послышались какие-то крики, началась возня. Оказалось, двое полицейских, сопровождавших состав от самой Москвы, поймали безбилетную цыганку-гадалку. Одному богу было известно, как она забралась в вагон первого класса курьерского поезда. Цыганка прижимала руки к груди, бренчала дешевыми серьгами и браслетами и обещала бесплатно погадать полицейским, но при этом так энергично вырывалась, что сбила с головы одного фуражку.

— Нет, ты ее держи, держи! Нечего ей делать в Севастополе. Там без нее хватает!

И тут же скрип тормозов, какие-то крики, уже никак не связанные со скандалом по поводу безбилетной гадалки. Поезд остановился. Вдоль вагонов замелькали фонари.

Александр проснулся, спросил:

— В чем дело? За окном — ни зги. Ждите здесь. Я сейчас вернусь.

Действительно, он вскоре распахнул дверь в купе, коротко бросил:

— Берите вещи! Далее путь разобран. Это севастопольские рабочие. Чтобы нельзя было по чугунке подвозить к самому городу войска. Молодцы! Но нам с вами предстоит дальняя прогулка.

К городу подошли лишь к утру. Вокзал вымер. Зато электрический трамвай, которым город уже успел обзавестись, ходил. Он повез их мимо Исторического бульвара и Южной бухты к центру.

Сошли на остановке недалеко от таможни. Отсюда направились к Екатерининской площади и Приморскому бульвару, которые были разделены между собой гостиницей «Кист», предлагавшей постояльцам за три рубля в сутки открытый вид на море, а за дополнительную плату — ресторанные обеды, теплые морские ванны и телефон.

Самым неожиданным было то, что в холле рядом с портье стояла сама владелица гостиницы, необъятная, как столетний дуб, мадемуазель Шлее. Кто знает, может быть, она уже не полагалась на слуг и решила стеречь гостиницу сама. Но выглядела она весьма экзотично: в лиловом платье с белым кружевным воротником, на который опускались три подбородка, с переносным канделябром в руках, а в нем — три незажженные свечи.

Видимо, мадемуазель Шлее (лет ей было совсем немало, и слово «мадемуазель» в применении к ней звучало комично) боялась, что электричество могут в любую минуту отключить.

Когда Александр представился, мадемуазель расплылась в улыбке, отчего над кружевным воротничком обозначился еще и четвертый подбородок.

— Как же! Как же! Мы ждем вас. Господин Шуликов оплатил номер за целый месяц. Там ежедневно убирают и вытирают пыль. Вообще в нашей гостинице уважение к постояльцам выше, чем закон. Скорее — религия. У нас ведь останавливался даже сам Лев Толстой. Идемте за мной. Я вам покажу сначала его номер, а затем тот, где будете жить вы. Сюда, наверх… Это было как раз после того, как Толстого отлучили от церкви. Ну, может быть, через месяц или полтора. Но внешне он был спокоен и, кажется, вовсе не переживал по поводу этого прискорбного события.

Мадемуазель Шлее металась по номеру и щебетала без умолку.

— Вот здесь он, великий старец, лежал на кушетке, накрывшись полосатым пледом. Да, да, именно на этом диване… Видите овальный стол? Он стоял на том же месте, что и сейчас… У стола сидел местный доктор… Как же его имя? Совсем запамятовала… Они беседовали… Но о чем — тоже не упомню.

— Надо бы повесить у двери в номер табличку, — заметил Александр.

— Что вы! Как можно! Ведь великий старец, хоть он известный писатель и даже граф, все же был отлучен от церкви.

— Вас это пугает?

— А кого бы это не испугало. Впрочем, идемте — я покажу ваши апартаменты. Еще могу рассказать, что, прогуливаясь в окрестностях города, граф нашел старое пушечное ядро, выпущенное, как он сам считает, из его батареи… Ведь он был боевым офицером в Крымскую кампанию… Вот и дверь в ваш номер. Милости прошу! Гости господина Шуликова — мои гости!