Хмельницкий. Книга третья - Иван Ле

— Опустошаются наши земли, захваченные панами шляхтичами, — словно про себя печально произнес Мартын.

— Но не усидят и они, проклятые, без людей, — добавила Мелашка.

Данило Нечай, который время от времени невольно хватался рукой за голову и кривился от боли, хотя и сказал, когда его рану на виске перевязывала хозяйка, что это «царапина», сокрушенно произнес:

— Говорят, что привезут сюда польских хлебопашцев с Вислы и с Немана. А куда же деваться нашим? Пропала наша родина…

— Да типун вам на язык! Снова похоронную запели. А где же мы будем? Неужто сабли свои солить собираетесь… Хватит, хлопцы, панихиду править. Налей-ка, Мартын, а мать закуски подбросит, — призывал друзей неугомонный Богун.

Он хотел поднять настроение молодежи. Когда хлопцы повеселели, непоседливый Богун незаметно улизнул в соседнюю комнату. Он любил помогать хозяйкам на кухне.

А вино делало свое дело. У казаков развязались языки. Они оживленно разговаривали с Мелашкой, шутили, смеялись, заигрывали с молодухами, угощавшими их. Вдруг все умолкли, когда в светлицу вошел Богун, ведя за руку застенчивую девочку-подростка. Не на улице ли подобрал он беглянку? Но одета она была в легкое платье. Девочка дичилась, словно только что оказалась среди людей. Она слегка упиралась, но что надо пристойно вести себя в присутствии гостей — не дитя ведь, — понимала.

Точно испуганная, она широко раскрыла голубые глаза, тут же и прикрыла их, словно жмурясь от света. Длинные темные ресницы еще не играли, а по-детски мигали, подчеркивая контраст голубых глаз и черных густых бровей.

— А у нас вот и Геленка есть! — воскликнул Богун.

— О-о! — словно по команде восхищенно отозвались казаки.

— Геленка? — переспросил один из них.

— Почему же Геленка, а не Оленка? — поинтересовался самый младший из гостей, Иван Серко. И покраснел, то ли от выпитого вина, то ли пленившись красотой девчушки.

— Ежели я полячка, шляхетского рода…

— Ты смотри!.. Значит, выходит, не казачка, — разочарованно сказал Мартынко.

И казаки переглянулись между собой, словно осуждая Богуна. Девочке не больше пятнадцати лет, а как она гордится своим шляхетским происхождением.

— Где же ты, Иван, нашел такое золото?

— Да, прелестная девчушка! Должно быть, и ее родители тут. Ну так пейте, хлопцы, покуда не нагрянули эти езусовы свидетели! — воскликнул Нечай. И он с упреком посмотрел на Богуна, но ничего не сказал ему.

В этот момент в комнату вошел раскрасневшийся на морозе, но похудевший, заросший бородой Богдан. Веселым взглядом он окинул сидевшие за столом друзей и, придерживая рукой дверь, крикнул в сени:

— Давайте, хлопцы, сюда его, в компанию! Вот тут и положим на широкую скамью, вместе с нами и за столом будет.

Двое чигиринских казаков осторожно внесли и положили на скамью раненого Карпа Полторалиха, обе руки его были перевязаны окровавленными бинтами. Следом за ним вошел с забинтованной головой Назрулла, в правой руке он держал саблю и французский самопал Карпа. Казалось, что он в шутку напялил на свою голову это окровавленное тряпье. Радостная улыбка засияла на лице, когда он увидел друзей.

Девушки-служанки сразу увели Геленку, которая с ужасом смотрела на раненых казаков.

24

Иван Богун по-своему утешал Карпа, когда женщины теплой водой промывали ему раны на шее, руках и перевязывали их:

— Ну, Карпо, может, все-таки выпьешь горилочки? Рассказывают, что покойный отец, бывало, говорил: самое лучшее лекарство, мол, — это горячая кровь. А чем ты ее согреешь, если не полквартой горилки? Не знаю, сам не слыхал, но мать уверяла, что отец именно так советовал…

Карпо через силу улыбнулся. А когда женщины ушли, унося теплую воду, сухие листья чемерицы и окровавленные бинты, он облегченно вздохнул. Временами он закрывал глаза, возможно, стараясь вспомнить, что говорил в таких случаях его отец, а может, думал о чем-то радостном, чтобы заглушить боль.

К нему подсел Богдан. И он был не весел, хотя приехал домой, к семье. Тяжело переживать позор поражения! А еще тяжелее чувствовать свое бессилие, сознавать, что ты ничем не можешь помочь своему народу. Разве люди от хорошей жизни берутся за оружие?..

С Ганной и с детьми старался быть как можно ласковее, а сам спешил в компанию казаков, в разговоре с воинами искал душевного успокоения. Ну, вот они, цвет приднепровского народа, посмеиваются стыдливо над своими ранами. А ты, самый старший среди них, сидишь пригорюнившись, сочувствуя Карпу, хотя и сам со своей душевной раной тоже нуждаешься в сочувствии.

— Нет, уже не писарь я, друг мой, — продолжал Богдан, будто думая вслух, жалуясь на свою судьбу.

Карпо открыл глаза, но ничего не сказал. А что скажешь, чем утешишь? Он не мог понять, переживает ли Богдан, что лишился почетного и обременительного писарства, или радуется, что избавился от него. Вон и Назрулла стоит с забинтованной головой, держится за левую руку на перевязи. Кого утешать, о чем спрашивать? Только еще больше терзать сердце друзьям и себе.

— Приехал в Чигирин принимать сотню, — начал Богдан. — Полка же нашего в Чигирине нет. Теперь ищи, сотник в звании полковника, свою сотню, иди на поклон к Пеште…

Все это Богдан сводил к шутке, словно говорил о чем-то незначительном. Когда же Карпо удивленно посмотрел на него, очевидно ожидая объяснений, Богдан не мог дальше сдерживаться. Довольно хандрить казаку! И попросил Карпа рассказать, кто и где его так искалечил. Ведь подписано соглашение. Стоило ли унижать себя, покорно стоя перед шляхтичами, чтобы проклятые гусары нарушали писанное кровью соглашение и продолжали калечить украинский народ?

— Да и верно, как это случилось? — мучительно вспоминал Карпо, опечаленный плохим настроением Богдана. — Выбежал я из душного зала, где казаки подписывали это позорное соглашение. Ни жолнеры, ни ротмистры не погнались за мной после того, как ты сказал, что я твой джура. Правда, на улице жолнеры пристально присматривались ко мне. «Белоцерковский?» — спросил рейтар из охраны, стоявшей на мосту возле Роси. «Да отстань ты от меня! — возразил я. — Белоцерковский, белоцерковский… Чигиринский казак я! Коль не видишь с похмелья, так протри глаза. Белоцерковские казаки в синих жупанах…»

С этого и началась перепалка между Карпом и жолнерами. Сначала словесная, потому что рейтар не отважился один на один драться с казаком. Но за Карпом после его выхода из дома, где происходил позорный суд над казаками, следили жаждущие человеческой крови гусары Самойла Лаща. Они только что вернулись после кровавой стычки с донскими казаками. Гусары заметили Карпа, когда он еще входил в дом. А когда увидели, что он тут же поспешно вышел оттуда, пошли следом за ним. Сначала шли двое, потом к ним присоединились еще несколько гусар. Так набралось их около десятка. Услышали разговор Карпа со стоявшим на часах у моста рейтаром. Его поведение показалось им дерзким, мог бы вежливее разговаривать с победителями!.. Тогда и выскочили гусары из засады, погнались за казаком, как за врагом.

Но их нападение не было неожиданным для Карпа. Он заметил их еще на мосту. Карпо выхватил саблю из ножен одновременно с рейтаром. Но ему пришлось драться не только с ним, но и с гусарами. Они старались окружить его, как зверя на охоте. Сабли скрестились, посыпались искры, и Карпо почувствовал, что ранен. Кто-то нанес ему удар сзади. Рана была неопасная, но когда за шею потекла струйка липкой крови, Карпо встревожился.

«Эй вы, вояки возле юбок пленниц, целой оравой на одного нападаете!..» — воскликнул Карпо, отражая удары передних гусар. Он старался пробиться вперед, к Назрулле, который с лошадьми поджидал его в перелеске.

Возглас Карпа услышал и Назрулла. Он тотчас отбросил поводья Карпова коня, выхватил саблю из ножен и бросился на помощь своему побратиму. Неожиданное появление из-за кустов турка отрезвило гусар, точно на них вылили ушат холодной воды. Конных турок с арканами, как у Назруллы, всегда боялись пешие гусары. К тому же двое окровавленных гусар лежали на снегу. Гусары, подхватив одного своего раненого, бросились наутек — ведь следом за этим турком могли выскочить и другие! Назрулле нетрудно было выдавать себя за напавшего турка… Но он не стал преследовать беглецов, а бросился к Карпу. А тот стоял окровавленный, обессиленный этим неравным боем.

«Видел, Назрулла-ага, как набросились на меня братья христиане, пропади они пропадом вместе со своими ксендзами».

«Айда, Карпо-ага, на коня, на коня! — поторапливал Назрулла, не слезая с седла. — Быстро, айда! Бежать надо, гусары к коням побежали, погоня будет!»

«Давай, ага, гони ты „айда“!»

Карпо успел сесть на коня и даже вытереть кровь на лице. И тут же услышали, как через мост галопом проскакали гусары. Карпо видел спасение только в бегстве.

«Давай, Назрулла, я поскачу вперед, а ты следи, чтобы нас не догнали. Понятно, и я буду отбиваться, сколько хватит сил. Как думаешь, далеко отъехали наши лисовчики? Надо, брат, догонять их…»