Восточные религии в римском язычестве - Франц Кюмон

по улицам. В эти-то дни они обладали правом, предоставленным им сенатом, собирать по домам пожертвования на нужды своего храма. Остальную часть года они проводили взаперти за священной оградой Палатина, совершая чужеземные церемонии на чужеземном языке. В эту эпоху они вызывают так мало разговоров, что мы не знаем почти ничего об их религиозной практике, как, впрочем, и о вере. Можно даже утверждать, что при республике Аттиса не почитали вместе с его женой Великой Матерью — и, разумеется, напрасно, так как персонажи этой божественной четы по-прежнему не разделялись ни в ритуале, ни в мифе{73}.

Однако, несмотря на полицейский надзор, который ее окружал, на предосторожности и предрассудки, которые обрекали ее на изоляцию, фригийская религия выжила; растрескавшаяся крепость древнеримских принципов дала брешь, и через нее в конце концов внутрь вошел весь Восток.

В конце периода республики в столице обосновалось второе малоазийское божество, имеющее близкие родственные связи с Великой Матерью. В ходе войн с Митридатом римские солдаты научились поклоняться великой богине Комана Ma, почитаемой в ущельях Тавра и на берегах Ирия множеством храмовых рабов. Подобно Кибеле, она была древней анатолийской богиней, персонификацией плодородной природы. Только ее культ не испытал на себе фракийского влияния, но, как и вся религия Каппадокии, он принадлежал семитам и персам{74}. Не вызывает сомнений, что эта богиня слилась с маздеистской Анахитой, с которой они близки по своей природе. Ее ритуалы были еще более кровожадными и неистовыми, чем в Пессинунте, и она приобрела или сохраняла воинственность, обусловившую ее связь с италийской Беллоной. Суеверие диктатора Суллы, которому эта непобедимая в бою покровительница явилась во сне, побудило его ввести ее культ в Риме. Ужасающие церемонии в ее честь производили громадное впечатление. Ее «фанатики» — именно так называли ее служителей, — одетые в черные одеяния, вертелись под звуки барабанов и труб, и их длинные распущенные волосы развевались на ветру, а когда их охватывало головокружение, когда они достигали бесчувственности, они резали себе руки и тело сильными ударами меча или топориков, пьянели при виде струящейся крови, окропляли этой кровью изваяние богини и ее поклонников и даже подолгу пили ее. Наконец, охваченные пророческим бредом, они предсказывали присутствующим будущее.

Первоначально этот жестокий культ возбуждал любопытство; но он никогда не имел большого значения. Похоже, что каппадокийская Беллона вошла в свиту Magna Mater, состоявшую из подчиненных ей божеств, и, как гласят тексты, стала ее служанкой (pedisequa){75}. Тем не менее минутная популярность, которой пользовалась в начале нашей эры эта экзотическая Ma, говорит о растущем влиянии Востока, и в частности малоазийских религий.

В начале периода империи боязливое недоверие к культу Кибелы и Аттиса, которое давало о себе знать до этих пор, уступило место откровенной эйфории. Ограничивавшие его запреты были отменены: archigalles (верховные жрецы) отныне избирались из числа римских граждан, а празднества фригийских богов торжественно и официально отмечались в Италии с большей пышностью, чем в самом Пессинунте.

Автором этого преобразования, согласно Иоанну Лидию, был император Клавдий; сведения, предоставляемые этим ничтожным компилятором, не раз вызывали сомнение, и высказывались пожелания отодвинуть дату этого изменения к эпохе Антонинов, но как раз это и есть ошибка. Свидетельство надписей подтверждает слова византийского писателя{76}. Именно Клавдий, при всей его любви к архаике, допустил это новшество, и, как мы думаем, можно угадать мотивы его решения.

При его предшественнике Калигуле культ Исиды после долгого сопротивления был разрешен государственными властями (стр. 119). Волнующие празднества, внушительные процессии принесли ему значительный успех. Для жрецов Magna Mater, запертых в своем храме на Палатине, это соперничество, должно быть, было катастрофическим, и наследник Калигулы не мог, по крайней мере, не предоставить фригийской богине, столь давно обосновавшейся в городе, тех же прав, какие только что получила египетская, лишь недавно допущенная в Рим. Таким образом, Клавдий устранил слишком уж заметный перевес этой второй пришелицы в Италии и дал выход народному суеверию. Исида должна была выглядеть очень подозрительной для правителя, влюбленного в древние национальные институты{77}.

Таким образом, император Клавдий ввел новый цикл праздников, которые справлялись с 15 по 27 марта, в момент начала весны и пробуждения растений, олицетворяемых Аттисом. Мы точно знаем различные действия этой великой мистической драмы. Пятнадцатого числа ей предшествовало шествие cannophores или тростеносцев; оно, безусловно, знаменовало собой обнаружение Кибелой Аттиса, который, согласно легенде, ребенком был подкинут на берега Сагариса, великой фригийской реки, или же, возможно, эта церемония представляла собой модификацию древнего фаллического действа, призванного обеспечить полям плодородие{78}. В день равноденствия начиналось само действие: члены особого братства, обязанные своим названием dendrophores (носители деревьев) своей функции, срубали и доставляли в храм на Палатине сосну. Эта сосна, окутанная, подобно трупу, шерстяными пеленами и увешанная гирляндами из фиалок, изображала мертвого Аттиса: первоначально он был не более чем духом растений, и у самого дворца цезарей, в почестях, оказываемых этому «мартовскому дереву», был увековечен чрезвычайно древний аграрный ритуал фригийских земледельцев{79}. Назавтра был день печали и воздержания, когда верующие постились и оплакивали умершего бога. Двадцать четвертое число в календарях обозначалось красноречивым названием Sanguis (Кровь), В нем мы распознаем день погребения Аттиса, тень которого усмиряли возлияниями крови, как это делалось и для простых усопших. Галлы, мешая свои пронзительные вопли со звучанием флейт, бичевали себя, наносили себе глубокие порезы, а неофиты, достигшие вершины исступления и нечувствительные к боли, при помощи заостренного камня приносили высшую жертву{80}. После мистического ночного бдения, когда, как, видимо, считалось, мист, как новый Аттис, соединялся с великой богиней{81}; а затем 26 марта происходил внезапный переход от отчаяния к безумному ликованию: это были «Иларии». Вместе с обновленной природой Аттис просыпался от своего долгого смертного сна; и люди давали выход радости от этого воскресения в разнузданных увеселениях, стремительных маскарадах и изобильных пиршествах. После двадцати четырех часов необходимого отдыха (Requietio) пиры заканчивались 27 числа длинной процессией, которая демонстрировала свой блеск улицам римского предместья: серебряную статую Кибелы под дождем из цветов несли к речке Альмон, где, следуя очень распространенному в древности ритуалу, ее омывали и очищали (Lavatio).

Культ Матери богов проник в эллинистические страны задолго до того, как он был принят в Риме, но там он принял специфическую форму и в целом утратил свой варварский характер. Греческому духу было свойственно неодолимое отвращение к сомнительным персонажам вроде Аттиса. Magna Mater, которая четко отличалась от своего эллинистического подобия, проникла и внедрилась в римскую религию по всем латинским провинциям: в Испании,