Две жизни - Лев Александров

Во второй половине дня над Москвой высоко в небе медленно прошли самолеты. Штук десять. Описали большой круг и улетели на запад. Люди на улицах спорили: наши или немецкие.

Елизавета Тимофеевна сказала:

— Пойдем-ка, Борюнчик, за продуктами. Денег у нас немного, но главное купить успеем.

— Зачем, мама? У нас даже обед на завтра есть.

— Пойдем, сам увидишь.

Увидел. У всех продмагов очереди. Покупали соль, сахар, крупы, мыло. Продавцы и многие прохожие ругались:

— Арестовывать таких надо. Панику разводят. Война через месяц кончится, а они на всю жизнь запасаются.

Они купили немного, только мыло и соль.

— Остального, Борюнчик, все равно не напасешься. Да и денег нет. А люди помнят. Еще с первой войны и, особенно, с гражданской. Война — это голод. И не только война. Как только в стране что-нибудь большое происходит — голод. Военный коммунизм — голод. Коллективизация — голод.

На следующий день Борис с утра пошел на факультет. Суматоха была страшная. Двери парткома, комсомольского комитета непрерывно хлопали. Бориса остановил Юрка Сережников.

— Слыхал? Университетский коммунистический батальон создается. Я записываюсь. А ты?

— Я подожду.

— Впрочем, тебя и не возьмут. Ты же не комсомолец.

— Послушай. Это ты Великанов?

Перед Борисом стоял коренастый, плотный черноволосый парень. Известный всему Биофаку активист, отличник Венька Юнгман с пятого курса.

— Ну, я.

— Мне сказали, ты немецкий знаешь.

— Ну, знаю.

— И говоришь свободно?

— Как по-русски.

— Ты нам нужен. Мы организуем группу МГУ для засылки в немецкий тыл. Агитация, подготовка революционных выступлений и, само собой, если до этого дойдет, диверсии. У нас есть даже один парень, Берлин знает, как свои пять пальцев. Родители в посольстве работали. Не исключено, что пригодится. Давай в партком, там с тобой поговорят.

В парткоме было полно людей. Шум стоял страшный. Венька, держа Бориса за руку, протолкался к столу, за которым сидел председатель факультетского парткома доцент Князев.

— Вот, Василий Степанович, я Великанова привел (тебя как звать? Борис?). Боря немецкий свободно знает. Сталинскую стипендию получает. Его бы хорошо в мою группу.

— Ты, Юнгман, не суетись. Группа не твоя, а парткома МГУ. Одного знания немецкого языка мало. Я тебе потом объясню. Вы, Великанов, идите. Всем дело найдется.

После войны Борису рассказали. Группу с Юнгманом и другими ребятами забросили в Белоруссию в сентябре сорок первого. Радиосвязь они поддерживали одни сутки. Что с ними случилось, так и не узнали. Никто не вернулся.

В первую же неделю после начала войны конфисковали приемник. Вечером пришел участковый.

— На вас числится радиоприемник. Придется сдать. Под квитанцию. Не потеряйте. Не надолго, месяца на три. Война кончится, получите обратно.

Осталось «ЛЧД-радио» — Лопай Что Дают.

4.

Конец июня. Вечер. Елизавета Тимофеевна уже пришла с работы (юрисконсульт на полставки в большой овощной базе под Москвой). После ужина Борис, волнуясь и запинаясь, начал:

— Ты знаешь, мама, организуется студенческий отряд. Рыть противотанковые рвы на дальних подступах к Москве. Кажется за Вязьмой. Я записался. Ты же знаешь, мандатная комиссия меня опять зачислила в резерв. Не могу я, понимаешь, не могу. В следующий раз я не напишу о папе. А пока хоть землю рыть.

— Зачем ты меня спрашиваешь, Борюнчик? Разве я могу тебе запретить? Если тебя не будет, мне не жить. Незачем. Ты знай только, я никуда из Москвы не уеду. Если будет полный развал (а он будет, вон как немцы шагают), ты меня всегда найдешь здесь. Если жива буду, конечно. Мы с тобой вдвоем остались.

За Сухиничами на полустанке высадка. Борис спрыгнул в высокую душистую траву. После двух суток в затхлом набитом до отказа товарном вагоне было хорошо вздохнуть полной грудью. Слегка кружилась голова.

Целый день тащились по пыльным проселкам. В деревнях у колодцев сразу выстраивалась очередь с кружками, котелками. Кто-нибудь приносил ведро из ближайшей избы. Бабы выходили, смотрели жалостливо.

— Куда ж это вас гонят, молоденьких таких?

Из толпы весело:

— Военная тайна, бабоньки!

— И ружьев не дали. Видно, не хватает ружьев-то.

К вечеру пришли. Большая деревня. Расселили по пустым амбарам, выдали одеяла, соломой набитые подушки. По одному соломенному тюфяку на троих: поперек ложитесь!

Разбили на взводы и отделения. Весь биофак — один взвод, курс — отделение. Взводным — Валька Творогов, здоровый длиннорукий сутулый парень с четвертого курса. Известен на факультете. Мастер спорта по джиу-джитсу.

Ужинали остатком сухого пайка, выданного еще в Москве. Перед сном Творогов собрал весь взвод — человек пятьдесят — перед своим амбаром.

— Распорядок, значит, такой. Будем рыть противотанковый ров. Разметки уже готовы. В поле за деревней. Ходьбы отсюда минут двадцать. Начало работ в шесть утра. Завтрак прямо в поле, часов в десять, будут привозить. Так что кружки, ложки, миски — с собой брать. Конец работы — семь вечера. Обед, он же ужин, в восемь, по отделениям. Норма — шесть кубов в день на человека. Норма серьезная, так что вкалывать придется на совесть. У нас во взводе я устанавливаю такой порядок: пятьдесят минут работать, десять минут отдыхать. После завтрака двадцать минут перекур. С трех до четырех час отдыха. Все. Командирам отделений взять по два человека и со мной за лопатами и ведрами для воды и жратвы.

В первый же день после завтрака в облаках пыли лихо подкатил грохочущий мотоцикл. Когда пыль рассеялась, увидели: стоит маленький толстый человечек в военной фуражке и, несмотря на жару, в черной комиссарской кожанке. Из-под кожанки высовывалась кобура. Те, кто поближе, заметили: кобура пустая. Высоким голосом, сильно картавя, человечек закричал:

— Всем встать! Ближе, ближе подходите. Товагищи! С вами говогит товарищ Когкин Абгам Наумович. Я начальник и главный инженег стгоительства военных укгеплений, то есть пготивотанковых гвов всего участка. Я отвечаю пегед вышестоящими огганами за пятьдесят километгов укгеплений, а вы отвечаете пгедо мной. Пгедупгеждаю, я человек стгоий, буду взыскивать и наказывать по законам военного вгемени. Агитиговать вас не надо. В тгидцати метгах от вас пагагелльный гов гоют московские габочие. Студенты! Докажите, что вы можете габотать не хуже! Когда кончите, сюда пгидут части непобедимой Кгасной Агмии, они остановят вгага и погонят его обгатно. Гебята! Не Москва ль за нами! Наше дело пгавое, вгаг будет газбит! Под знаменем Ленина, под водительством Сталина, впегед, к полной победе над фашисткими гадами!

И тут же уехал. Через минуту услышали:

— Всем встать! — перед химфаковским взводом.

Самой популярной присказкой в университетском отряде, прекращавшей любые споры и конфликты, стала " Вот пгиедет Когкин, Когкин нас гассудит".

Неделю было плохо. Кровавые мозоли на руках. Мышцы спины и плеч ныли по утрам почти непереносимо. Но уже к середине следующей недели Борис втянулся. Начал давать норму. Вечером уже не лежал пластом, не в силах (да и желания не было) дойти до ведер с супом и кашей. Теперь уминал по две порции с добавками, благо в еде не ограничивали. К концу июня в отряде осталось человек десять так и несмогших преодолеть себя. Кто-то, вспомнив Джека Лондона, назвал их «чечако», — привилось. Деление на «чечако» и «настоящих» было четкое.

Как-то в перерыве после завтрака к студенческому рву подошли трое из рабочего отряда.

— Эй, стюдентики! Небось и лопату держать не можете. Выходи, кто смелый, подеремся. Вроде матч по боксу устроим. Дрейфите?

Молчание. Потом, не спеша, встал Творогов.

— Драться не будем. Без перчаток боксировать, — челюсть свернем, зубы выбьем, а потом отвечать? Побороться можно.

— Ну, давай бороться. Выходи, Никита.

Вышел двухметровый парень. Широкое, заросшее щетиной лицо. Неохватная грудь. Скинул ботинки.

— Босиком сподручнее. Кто из ваших-то?

На "ничью землю" поднялся Валька. Рядом с Никитой казался хлюпиком. На голову ниже, сутулый, плечи вперед, руки плетями. Валька тоже был босиком, в одних трусах.

— Куда ж ты, такой, лезешь? Я ж тебя соплей перешибу.

Никто и уследить не успел. Огромное тело Никиты мелькнуло в воздухе через голову пригнувшегося Вальки и распласталось на лопатках. Никита вскочил.

— Ах ты, мать твою… На быстроту взял. Я и собраться не успел.

Теперь собрался. Руки лопатами вперед, пригнулся, мелкими шажками идет на Вальку. Тот потихоньку пятится. И вдруг бросок вперед налево. Борис увидал: Никита на животе вытянулся, Валька сверху, правую никитину руку за спину вывернул и вверх к шее тянет. Никита губы прикусил, терпит. Потом шепотом (тишина стояла, все услышали):

— Пусти, руку сломаешь.