Михаил Абрамович Мильштейн - Nataly

В этих условиях составить цельное впечатление об обстанов­ке на фронте было очень трудно. Конечно, я нанес на карту мар­шруты движения танковых колонн противника, засеченные воз­душной разведкой, сосредоточение войск на отдельных направ­лениях и т.п.

И вот я предстал перед маршалом. После представления по форме, выдержав паузу, я разложил перед Буденным карту, ожи­дая, что он, не мешкая, возьмется за дело. Каково же было мое удивление, когда он лишь бегло взглянул на карту и вдруг произ­нес фразу, которую я впоследствии слышал от него несколько раз:

— Ты меня своим Гитлером не пугай! Не боюсь я твоего Гит­лера!

Конечно, это было сказано в шутку, но шутить в то время мне не очень-то хотелось. Судя по всему обстановкой на фронте мар­шал особенно не интересовался, да и вряд ли он смог бы разо­браться в этих сложных и запутанных событиях.

— Где Кулик? — вдруг спросил Буденный.

Речь шла о маршале Советского Союза Г.И.Кулике, который в начале войны оказался в Прибалтике, в тылу у немцев, и сейчас выходил из окружения, похоже, в направлении нашего фронта. Я ответил, что не знаю. Он еще раз переспросил меня о моей должности и заключил:

— Твоя главная задача — найти Кулика. Не отыщешь — голову сниму. Ничего и никого не жалей. Если что узнаешь, сразу док­ладывай.

Между тем судьба Героя Советского Союза маршала Г. И. Ку­лика трагична. После выхода из немецкого тыла, Григорий Иванович в ходе войны командовал армиями. В 1942 году по злобному навету врагов был понижен в звании до генерал-майо­ра. Пять лет спустя, уже после великой Победы, по ложному об­винению в «антисоветской враждебной деятельности» был аре­стован. В 1950 году Военной коллегией Верховного суда СССР приговорен к высшей мере наказания и расстрелян. В 1956 году реабилитирован, и год спустя восстановлен в звании маршала Советского Союза. В справочниках и энциклопедических слова­рях об его аресте и расстреле не упоминается. Разумеется, о даль­нейшей судьбе маршала я узнал лишь много лет спустя.

После беседы с Буденным я пребывал в подавленном состоя­нии. Где Кулик и как его искать, я понятия не имел. На фронте обстановка тяжелая: вот-вот мы оставим еще один рубеж, где сейчас идут боевые действия... Да и как можно в такое сложное и опасное время заставить разведотдел фронта заниматься поисками Кулика — нет для этого ни сил, ни средств, ни времени. И все же, к моему еврейскому счастью, Кулик под охраной автоматчи­ков благополучно вышел из немецкого тыла. Я был спасен. Но, честно говоря, после того случая мое мнение о Буденном-полко­водце очень резко изменилось в худшую сторону.

Мне приходилось тогда также докладывать маршалу Советского Союза С. К. Тимошенко, генералу И. С. Коневу.

Они, в отличие от С. М. Буденного, всегда слушали внима­тельно, глубоко и целеустремленно интересовались действиями и расположением группировок противника. А вот генерал Еремен­ко, который одно время был заместителем командующего Запад­ным фронтом, чем-то напоминал С. М. Буденного — те же кате­горичные оценки, такие же безапелляционные выводы...

10 октября 1941 года Западный фронт возглавил генерал Г. К. Жуков. Докладывать ему было хоть и труднее, но интерес­нее. Обычно он сразу же требовал карту и в полном молчании долго рассматривал нанесенные на нее позиции противника, по­том вслух рассуждал о группировке немцев, их возможных дейст­виях и планах. Слушать Георгия Константиновича было не толь­ко интересно, но и поучительно. Если другие военачальники плохо помнили номера дивизий противника, районы их прежней дислокации и размещения резервов, то Георгий Константинович Жуков все держал в голове - и это несмотря на то, что перед За­падным фронтом стояло более 50 дивизий противника. У генера­ла была прекрасная память: он не упускал даже мелочи. Вопросы его были неожиданные, словно внезапный хлопок выстрела, и всегда трудные, именно те, к ответу на которые, признаюсь, я был не очень-то готов. Обычно разведчик в конце доклада дол­жен излагать выводы. И когда я однажды по установившемуся правилу произнес: «Разрешите доложить выводы», он ответил: «Я и без твоих выводов как-нибудь разберусь сам».

Обижаться на него было невозможно, потому что, действи­тельно, по умению быстро схватить суть вопроса, оценить стра­тегическую обстановку, сделать правильные выводы, спрогнози­ровать действия противника ему не было равных.

Жуков обладал удивительно острым и хорошим литератур­ным языком. Читая стенографические протоколы допросов пленных, удивляешься, какие только хлесткие замечания он ни делал. Генерал умел поймать допрашивающего на вопросах не­значительных и даже глупых.

После его назначения командующим фронтом характер рабо­ты штаба и вся обстановка в нем резко изменились. Неизмеримо повысилась требовательность, усилилась дисциплина, штаб за­работал более организованно и активно.

Помнится, однажды, в ходе операции под Москвой, на имя Г.К. Жукова пришло письмо, насколько я помню, из Вашингто­на от дирекции какого-то музея, который собирал автографы ве­ликих полководцев и государственных деятелей. В письме говорилось, что музей хотел бы получить от него небольшой текст с подписью. В письме были также приведены имена вели­ких людей, чьи автографы хранятся в этом научно-просветитель­ском заведении. Перевод письма с подлинником был возвращен мне с такой резолюцией Георгия Константиновича: «Тов. Мильштейну. Искусство полководца заключается не в одном или двух удачно проведенных сражениях, а в выигрыше всей войны. Вот кончится война, выполню свою задачу и тогда с удовольствием исполню Вашу просьбу. Г.К. Жуков».

Я в это время сидел с картой у телефонов и собирал сведения для разведсводки, которую поздно ночью должен был доклады­вать ему лично. Это письмо я отложил сначала в сторону, но по­том все же дал перевести текст резолюции Г. К. Жукова, отпеча­тал и держал все это время около себя. Через некоторое время позвонил адъютант командующего и от его имени поинтересо­вался, все ли у меня готово. В ответ на это отпечатанный текст ответа и подлинник самого письма я направил в адрес Г.К. Жу­кова.

Через некоторое время вновь раздался звонок того же адъю­танта (если не ошибаюсь, полковника Медведева), который буркнул в трубку , чтобы я немедленно позвонил «первому», то есть командующему. Этого только не хватало, наверняка сейчас будет «взбучка» за что-нибудь, а мне надо готовиться к докладу. О посланном материале я и не подумал. Делать было нечего, и я позвонил. После того, как я представился, раздался голос Жу­кова:

— Надеюсь, что вы еще не совсем дурак.

Я ожидал чего угодно, но только не этих слов. Я промолчал. А что мне надо было ответить: «Так точно!» или «Я еще не совсем дурак», или что дурак, но не совсем, или что-нибудь в этом ро­де...

Он переспросил:

- Вы слышите меня? Тогда я решился промолвить:

- Я не совсем понимаю, о чем идет речь.

- Как же вы, дурная голова, решаетесь направить прямо из штаба фронта от моего имени письмо англичанам, минуя отдел внешних сношений.

Я действительно забыл написать о том, что письмо посылает­ся через отдел внешних сношений, но, конечно же, имел это в виду. И вместо того, чтобы доложить об этом, я решил поправить командующего и сказал, что письмо адресовано не англичанам, а американцам. Жуков не договорил и бросил трубку. Письмо вернулось ко мне обратно. Через пару часов меня вызвал началь­ник штаба фронта генерал В. Д. Соколовский. Выслушав мое объяснение, Василий Данилович посмотрел письмо и сказал:

- Знаешь, не до этого сейчас, занимайся своим делом.

А письмо и английский текст, к сожалению, тут же разорвал и бросил в корзину.

В пять часов утра я уже вновь был у командующего с докла­дом. Он смотрел на меня сурово, разглядывал карту и молчал. Я же с напряжением ожидал, что вот-вот он вновь начнет меня ру­гать, но о «музейном» эпизоде Г.К. Жуков так и не упомянул в то утро. Впрочем, он не упоминал об этом случае и потом. А вот я запомнил этот эпизод на всю жизнь.

Во второй половине 1942 года я был отозван с фронта для про­должения службы в Главное разведывательное управление. Сначала меня назначили начальником отдела, а вскоре - заместите­лем начальника Первого (агентурного) управления ГРУ.

О нашей военной разведке того времени на Западе написано много книг, в том числе и теми, кто стоял во главе важнейших резидентур, например, Радо («Дора»), Треппером («Отто»), А.Футом («Джим»), Рут Вернер («Соня»), Герхардом Кегелем и другими, и нет необходимости пересказывать содержание всех этих воспоминаний. Могу только повторить сказанное ранее: разведка в ходе войны работала успешно. Подготовка некоторых операций фашистского командования (например, под Курском) была своевременно вскрыта нашими разведчиками, что значи­тельно облегчало осуществление нашими войсками успешных контрдействий. Вклад разведки в победу бесспорен и не хотелось бы в этой книге повторять то, что уже широко известно. Но о «ка­надской истории», которая оказала большое влияние на дальнейшую судьбу всей советской разведывательной службы, не мо­гу не рассказать.