Три года - Владимир Андреевич Мастеренко

воскликнула:

— О, да вы не на шутку увлеклись серьёзной музыкой! И всё с той же Маргаритой?

— С какой? — не понял Виктор.

— Не со мной, не бойтесь, — расхохоталась невидимая собеседница. — Я о той Маргарите из «Фауста», с которой вы были в опере…

— С нею, — не смог ответить ничего остроумнее Виктор.

— Плохо же она вас развлекает, если вы и там не забываете о работе, — заметила Маргарита и заключила: — Ауфвидерзеен…

И снова была тёмная безучастная ночь, деликатно не вмешивающаяся не в своё дело. Снова Валины туфли гулко стучали по асфальту, и в такт им ухали ботинки Виктора. «Ты», «тебя», «тебе» придавали разговору особый оттенок дружеской заинтересованности. Валя помнила абсолютно всё, что ей рассказывал Виктор в прошлый раз, и подробно обо всём расспрашивала. Виктор упомянул о мире, наступившем у него дома.

— Это хорошо, — сказала Валя, но потом задумалась: — А, может быть, ничего хорошего. Это ведь неискренно, а что может быть хорошего, если нет искренности?..

И снова долгий путь показался коротким. У Виктора заколотилось сердце при виде уже знакомого подъезда: он вспомнил то непойманное мгновение, ему хотелось, чтобы оно повторилось, но он и боялся его. Оно повторилось: они без слов глядели друг другу в глаза, время опять помчалось вперёд, Виктор молча взял Валины руки в свои. Валя послушно придвинулась к нему и…

— Не надо… — отшатнулась Валя. — Не надо…

— Вы мне нравитесь, Валя… Вы мне очень нравитесь, — бессвязно говорил Виктор, забыв о «ты».

— Я не знаю, я ничего не знаю, — отвечала Валя. — Ты тоже хороший, но не надо…

Она ласково взяла Виктора за руку:

— Иди, а то поздно и далеко… Иди, я подумаю обо всём, и ты подумай… Я позвоню тебе завтра, хорошо?

…и самый тяжёлый день

С утра перед «летучкой» Виктор сидел в комнате Михалыча. Хозяин кабинета просматривал газету. У дверей на диване пускал табачные кольца Студенцов. Он был сегодня рецензентом и держал подмышкой пачку свёрнутых в трубку газет.

— Всё-таки скучно и серо делается наша газета, — говорил Студенцов. — Нет ничего, что бы можно было отметить, а, Михалыч?

— Угу, — мычал Кузнецов, но в ту же минуту смысл сказанного доходил до него, и он с азартом вскидывал голову: — Почему нету? А это? А это?

— Мелочь, — упрямо вёл свою линию Студенцов. — И где хвалёная оперативность?

— А это? — спросил Кузнецов. Он кивнул на Виктора: — Хотя бы его отчёт — не оперативность?

Виктор почти не прислушивался к спору. Он размышлял: огорчаться или радоваться надо тому, что произошло вчера у них с Валей. Он склонен был всё-таки радоваться: как ласково пожала ему руку Валя на прощанье. Подумать? Что ж, подумать можно. Но не ему, — для него вопрос решён. А Вале надо, — они ведь долго дружили с Сергеем. Сергей… Как это ни странно, он был зол на Сергея за то, что тот поссорился с Валей, хотя именно из-за этого стали возможны его встречи с девушкой. И всё же он был зол, — ему было обидно, что Валей кто-то мог пренебречь. И опять он думал о вчерашнем разговоре: ты хороший, сказала Валя. А раз она так сказала… Впрочем, чего же гадать, всё ясно будет, когда она позвонит сегодня.

Словно в ответ телефон на столе зазвонил.

— Да, — снял трубку Михалыч. — Да… Так… Да… Что? Та-ак…

Лицо его стало мрачным. Он развернул газету:

— Кто?.. Так… Совсем?

Хотя нельзя было понять, о чём идёт речь, ясно было: случилось что-то неприятное. Студенцов отбросил папиросу, Виктор тоже во все глаза смотрел на Михалыча.

— Что ж, понимаю… Дадим… Придётся дать… Всего хорошего, — положил трубку Кузнецов. Он поднял очки на лоб и в упор поглядел на Виктора. Никогда ещё на лице Михалыча не было такого недоброго выражения.

— Т-ты с-слышал выступление Никитина? — самое странное, что Кузнецов в этот момент слегка заикался.

— Нет, — чуть выдохнул Виктор.

— Так что же ты написал? — загремел Михалыч.

— Он должен был, обязательно…

— Должен? В том-то и дело, что не выступил, — его срочно вызвали на завод. Должен!.. Оперативность, чёрт тебя побери!

Кузнецов скрипнул зубами и вышел, так сильно хлопнув дверью, что задребезжали стёкла.

— Как же это у вас? — участливо спросил Студенцов Виктора.

— Он должен был, выступление было написано, я переписал… — сбивчиво пояснял Виктор. — Я торопился, чтобы быстрее дать в газету, а тут ещё концерт в девять часов — боялся опоздать…

— Н-да, — причмокнул Студенцов, — неудобно… Ну, не огорчайтесь, — ободряюще похлопал он Виктора по плечу, — ошибок не бывает лишь у того, кто вообще ничего не делает.

Как дороги были сейчас Виктору даже эти скупые слова сочувствия. На «летучку» он шёл, совершенно подавленный. Он слышал, как раньше критиковали здесь других, и ему становилось даже жаль их: так резко, не щадя ни возраста, ни пола, ругали людей за несколько шероховатых фраз или за перепутанную букву в фамилии. Но разве те мелкие грехи могли итти хоть в какое-нибудь сравнение с его ошибкой? Позор, позор Виктора, размноженный тиражом в пятьдесят тысяч экземпляров! Вчера он множил миллионы кирпичей и тысячи тонн угля на число стахановцев, — это были благородные цифры. Сегодня он множит пятьдесят тысяч своих ошибок на число читателей, которые прочтут каждый экземпляр газеты, — это цифра его позора…

Когда поднялся Студенцов, Виктор желал только одного — чтобы всё окружающее, как дурной сон, быстрее отлетело прочь. Но ничто не исчезло, и Студенцов ровным голосом начал рецензию. Он говорил и о положительных явлениях, и о некоторых недостатках, его мнение было таким, что, несмотря на некоторые срывы, в целом редакция успешно справлялась со своими задачами, и если бы Виктор способен был думать о чём-нибудь другом, кроме своей ошибки, он заметил бы, наверное, что это мнение далеко не совпадает с тем, которое высказывалось Студенцовым несколько минут назад в кабинете Михалыча. Но Виктор не в состоянии был заметить это, он только с замиранием сердца следил за ходом рецензии: вот Студенцов разобрал статьи по вопросам партийной жизни, по сельскому хозяйству, по промышленности, по своему отделу, вот он перешёл к фотографиям — к тому, чем обычно заканчивались рецензии. И Виктор проникался всё большей симпатией к этому умному, немного разве непонятному ему человеку. Студенцов, видимо, вообще решил не упоминать об ошибке.

— Итак, всё, — резюмировал рецензент. — Всё, так сказать, в ряд входящее. А теперь — два слова об из ряда вон выходящем…

Собрание шевельнулось. Виктор едва не вскочил с места.

— В сегодняшнем номере мы имеем дело с фактом беспрецедентным, вопиющим, я бы сказал, не