Я думала, я счастливая... - Марина Безрукова

полакомиться окороком лося или медвежьей похлебкой, а потому разочарованно таращились на скромный листок, где с ошибками были напечатаны названия самых простых узбекских блюд. Какой плов? Зачем самса? Откуда острый салат? Гости начинали недоуменно вертеть головой, но если не уходили, а всё-таки решались сделать заказ, то потом становились завсегдатаями этого скромного заведения.

Генка и Николай бывали здесь еще со студенческих времен. Где еще найдешь такие огромные порции за скромные деньги, да и пиво хозяева не разбавляли. Теперь можно себе позволить, хоть и нечасто, пафосный ресторан, однако, ноги несут только сюда. Уж очень душевная и по-домашнему теплая атмосфера сохраняется все эти годы. Единственное, что изменилось, это совсем постарел первый владелец Шовкат и на его место заступил его сын — Нодир. Но именно здесь постаревшие на двадцать с лишком лет студенты могут снова окунуться в пору беззаботной юности, когда в кармане копейки, а энергии и веры в себя, через край.

— Не понимаю! — снова горячился Генка. — Вот ответь мне на простой вопрос: что такого она делает? Без интимных подробностей, конечно, — расчертил он воздух рукой.

Николай повертел перед собой кружку пива, вздохнул, откинулся на спинку неудобной скамьи.

— Восхищается, — наконец, ответил он.

— Что?! — чуть не поперхнулся пивом Генка, и его карие навыкате глаза с интересом заблестели.

— Восхищается, — устало повторил Николай и сделал большой глоток пива.

Он помолчал немного, словно вслушивался в восточную музыку, неразборчиво доносящуюся из колонок.

— Мной никто так не восхищался. Никогда. Тамара — умница, но даже она так не восхищалась. А Соня восхищается так, что…

Николай даже не смог сразу подобрать слова, только разводил руками, пытаясь передать весь масштаб того, что он переживает.

— Понимаешь, я пытался трезво мыслить, — снова начинал объяснять он другу, — но как вижу ее… всё! Наглухо вырубает…

Генка недоверчиво усмехнулся: совсем сдурел дружок. Ну, баба, ну пускай, молодая, повеселился, развлекся, кто не без греха? Но от жены-то, зачем уходить? Вот, взять его, Генку. Тоже погуливал, застукала его Лена даже, тоже чемодан ему выставила на площадку. А он? Недельку пожил у знакомого, потом прислал цветы, колечко дорогое, ну а уж напоследок и сам с видом побитой собаки приполз. Главное, вытерпеть все шпильки, которые обиженная жена будет втыкать в самый неподходящий момент. Смиренно ждать, когда оттает. Сидеть с глазами печального сенбернара и вымаливать милостивую косточку в виде разрешения остаться в спальне. Сначала допустят просто в постель, потом разрешат поцеловать, ну а дальше и сама долго не продержится… Любви своей сразу отставку выписал. Со временем появилась и другая любовь, и третья, но тут уж осторожнее стал. Люби себе, сколько хочешь, только втихаря. Тогда и волки сыты, и овцы целы.

— А еще она изумительно молчит, — мечтательно продолжил Николай, глядя куда-то мимо Генки. — Ты и представить не можешь, как она молчит! Как… как русалка из сказки. Помнишь, в детстве сказку про Русалочку, мультик еще такой есть. Вот Соня мне и напоминает ее. Смотрит своими огромными глазищами и молчит. И слова нам не нужны.

— Русалочка…мультик… А ты не иначе, как принц? Не вьюнош, конечно, с горящими глазами, но тоже хочется побыть принцем, да, Колян? По новой начать, с чистого листа, так сказать? А прежний лист куда?! Что там, какая-то Тамарка? Скомкать ее вместе с исписанным, всё равно всё уже пресно и скучно, да и в мусорку… если не сказать хлеще… Так по-твоему, что ли? А ведь ты тоже не подарок по жизни…

Подошла официантка Гуля, застенчиво улыбнулась, поправив платок, забрала тарелки, вопросительно глянула, не надо ли еще чего? Николай поймал ее взгляд. Глаза блестят, как чернослив, волосы, заплетенные в косы, лоснятся чернилами, тонкая талия перетянута передником, платок чудом держится на голове. Красивая, ресницы длинные, а на щеках ямочки. Нодир с отцом, как коршуны следят, чтобы никто Гулю не задел, не оскорбил словом ли, взглядом.

— Принеси еще пива, пожалуйста, — попросил он девушку.

Осталось только напиться, завтра никуда не надо, да и упреков от Сони не услышит. Это не Тамара с ее вечными переживаниями, что у мужчин после сорока сердце слабое. Эдак, и вправду, стариком себя будешь ощущать! Генка вон, издевается, принц — не принц… Но и пенсионером себя чувствовать раньше времени не хочется.

— Через десять лет я стану стариком для тебя, — шептал он Соне, целуя ее ладошку.

Чувствовал, как она молча, мотает головой. Успокаивался.

— Найдешь себе молодого, — снова с обидой упрекал он ее раньше времени.

И снова тишина и едва заметное движение — нет. Однажды сказала:

— Молодой мужчина похож на недописанную книгу. Не знаешь, чего ждать… А с тобой спокойно.

Ему не понравилось. Что ж, получается, он так предсказуем? Но Соня наклонилась к нему, поцеловала, и сердце снова заполнила бесконечная нежность. Он питается этой нежностью, живет ею, от нее щемит приятно сердце.

Жизнь после сорока помчалась стремительно, не удержишь: утро, день, вечер. Не успел оглянуться, позади неделя, месяц, год. Время утекает, как песок сквозь пальцы. Страшно обернуться, сколько всего позади. Дочь выросла, на горизонте маячат внуки. А дальше что? Пенсия, морщины, тапки на ссохшихся худых ногах… Да и это можно пережить. Постараться отвлечься, найти себе дело по душе. Он никогда и не бегал, не искал себе любовниц, в отличие от Генки. Кто виноват, что так случилось! О таком он только в книгах читал, да и то нечасто. Больше фантастику уважал, но там любви немного. Уверен был, что ему-то уж точно не грозит влюбиться в молодую девушку. Да и не в молодости дело. Соня могла быть и его ровесницей — это неважно. А вот когда ты задыхаешься без нее и тебе достаточно просто ощущать ее рядом — вот это называется жить.

— Эй, Казанова, ты куда улетел? — раздался нетрезвый голос Генки.

Николай приподнял кружку пива, показывая, что он здесь и готов и дальше слушать нравоучения друга. Ему до них всё равно не было никакого дела. Никто и ничто не могли бы изменить данность, в которой он сейчас находился. Его можно унижать, оскорблять, взывать к совести или уговаривать — бесполезно. Он любит. И любим. Остальное неважно.

Генка что-то недовольно пробурчал и начал выуживать из миски сухарики с чесноком. У Николая в кармане завибрировал телефон. Он точно знал, что это не Соня.

— Почему ты мне не звонишь, если я задерживаюсь? — спросил он однажды.

— Зачем? Я и так знаю, ты придешь.

— А если нет?

— Я это почувствую.

Звонила Лёлька. Жаловалась, что не может