Мило и волшебная будка - Нортон Джастер

«Чем могу помочь?» — тем же способом ответил Мило.

«Нужно навестить Звукозапись и вынести из замка хотя бы один звучок, пусть самый маленький, чтобы было чем зарядить пушку. Если мы ударим по стенам даже тишайшим шумом, они рухнут, и звуки освободятся. Дело это непростое, перехитрить госпожу трудно, но попробовать надо».

Мило малость подумал, затем решительно кивнул головой: я готов.

И вот уже перед ним дверь в стене замка. Недрогнувшей рукой на листочке бумаги он написал «ТУК-ТУК!» и просунул бумажку в щель. Дверь тут же распахнулась, и едва она затворилась за его спиной, как послышался мелодичный голос:

— Идите прямо. Я у себя, в приемной.

— Разве здесь получается говорить вслух? — воскликнул Мило и обрадовался, услышав собственный голос.

— Да, но только здесь, — послышался ответ. — Идите же.

Мило медленно, с оглядкой, прошел по длинному коридору и оказался в небольшой комнатке. Там, перед огромным радиоприемником — целой стеной рубильников, кнопок, рукояток и шкал, — сидела Звукозапись, внимательно вслушиваясь в молчание громкоговорителей.

— Ах, какая красота! — вздохнула она. — Пятнадцать минут молчанья — моя любимая передача, а после нее — полчаса безмолвия и затем рабочая пауза. Если бы вы только знали, сколько разных беззвучий существует на свете — не меньше, чем звуков. Грустно, что в наше время на это никто не обращает внимания. — Она помолчала немного и спросила: — Доводилось ли вам слышать удивительную предрассветную тишь? Или грозное затишье перед бурей, а потом — тишину после бури? Может быть, вам знакома томительная пауза, которая звучит, когда вы не знаете ответа на заданный вопрос? Или безмолвие ночи на проселочной дороге? Или молчание зрителей в переполненном зале перед тем, как поднимется занавес? Но самое лучшее — тот миг, когда захлопнулась дверь, и вы наконец-то одни в целом доме! Какое разнообразие! И как они все красивы, если в них вслушаться.

Так она говорила, и тысячи колокольчиков и бубенцов, которыми она была украшена с ног до головы, тихонько вторили ей, и тут же, как будто в ответ, зазвонил телефон.

«Для любительницы тишины она что-то слишком разговорчивая», — подумал Мило.

— Когда-то я могла поймать любой звук, где бы и когда бы он ни прозвучал, — молвила Звукозапись, кивнув головой на радиоприемник. — А теперь мне просто нечего…

— Простите, пожалуйста, — прервал ее Мило, поскольку телефон продолжал тренькать, — может быть, вам надо подойти?

— Нет, нет! Только после передачи! — ответила она и сделала тишину погромче.

— Но, может быть, это важный звонок, — настаивал Мило.

— Нисколько, — заверила его госпожа Звукозапись. — Это ведь я звоню. Без любимого дела, без сбора и распространения звуков мне здесь так одиноко, что я звоню себе раз семь-восемь на дню, чтобы спросить, как я поживаю.

— И как вы поживаете? — вежливо спросил Мило.

— К сожалению, не слишком. Сплошные помехи, — посетовала она. — Однако что вас ко мне привело? Впрочем, понятно — вы приехали посмотреть на архивы звукозаписи, не так ли? К сожалению, для экскурсий наше звукохранилище открыто только раз в неделю — по понедельникам с двух до четырех. Но уж поскольку вы прибыли издалека, для вас придется сделать исключение. Следуйте за мной, пожалуйста.

Она резво вскочила и выскользнула в коридор, колокольчики откликались созвучным хором в такт каждому ее шагу.

— Они звенят, как созвучья на концах стихотворных строк, — заметила она. — Вам нравятся такие созвучья? — спросила она и воскликнула: — Я их обожаю! К тому же от них немалая польза: когда я теряюсь в коридорах моего бесконечного замка, стоит мне только прислушаться и услышать их, как я уже точно знаю, где я.

Они вошли в крошечную кабинку лифта, и не прошло минуты, как оказались внизу, в обширном подземелье, уставленном тесными рядами шкафов с выдвижными ящичками и стеллажами, как в библиотеке.

— Здесь хранятся все звуки, какие только звучали с начала времен, — объяснила госпожа Звукозапись, входя в один из проходов. Мило она вела за руку. — Вот вам пример. — Она выдвинула один из ящичков и вынула маленький коричневый конверт. — Это — та самая мелодия, которую насвистывал Джордж Вашингтон той самою студеной ночью тысяча семьсот семьдесят седьмого года, перебираясь через реку Делавэр.

Мило заглянул в конверт и убедился, что так оно и есть.

— Зачем вы все это собираете? — спросил он, когда она задвинула ящичек.

— Если не собирать, — объясняла Звукозапись, продвигаясь дальше по хранилищу, — старые звуки и шумы переполнят воздух, произойдет такая сутолока и путаница, что отличить старый звук от нового станет невозможно — сами понимаете, к чему это может привести. Кроме того, мне нравится коллекционировать всякую всячину, и потому здесь собралось много лишнего. У меня есть и писк комара, отпищавшего миллионы лет тому назад, и то, что вам сказала матушка сегодня поутру, а если вы заглянете ко мне послезавтра, я скажу вам, что она вам скажет завтра. На самом деле ничего сложного тут нет. Давайте-ка я вам покажу. Попробуйте произнести слово любое слово.

И Мило произнес первое, что ему пришло в голову.

— Приветик! — сказал он.

— Как вы думаете, где оно сейчас находится? — улыбнулась Звукозапись.

— Не знаю, — пожал плечами Мило. — Я и не думал…

— Не вы один, — хмыкнула она, заглядывая в один из проходов. — Теперь давайте посмотрим: где тут хранятся сегодняшние поступления? Ах, вот они. Теперь найдем под литерой «П» — «Приветствия», дальше под «М» — Мило, и — вот оно, уже в конверте. Как видите, система работает автоматически. И какой позор, что ею почти никто не пользуется.

— Здорово! — воскликнул Мило. — А не могли бы вы подарить мне один, самый малюсенький звучок на память?

— Разумеется, — горделиво выпрямилась она, но тут же, опомнившись, добавила: — Нет! И не вздумайте без спросу вынести отсюда что-нибудь — это строго запрещено правилами.

Мило приуныл. Даже завалящий комариный писк умыкнуть невозможно, когда хозяйка одним глазком все время приглядывает за гостем.

— Теперь осмотрим наше производство! — воскликнула она, распахнув дверь, за которой оказался огромный и безлюдный цех, уставленный ветхими станками, разбитыми и поржавевшими. — Когда-то здесь мы изобретали и производили новые звуки, — задумчиво проговорила она.

— А разве их нужно было изобретать? — спросил Мило, которому все, что она говорила, было в новинку. — Я-то думал, что они всегда существовали сами по себе.

— Мало кто понимает, сколько труда вложено в них, — пожаловалась она. — А ведь в этих мастерских с утра до ночи кипела работа.

— Как же это делалось?

— Ну, дело совсем несложное, — отвечала Звукозапись. — Для начала нужно отчетливо представить себе, как звук выглядит, потому что всякий звук имеет свою особенную форму и размер. Затем лучшие, отборные звуки обрабатывались в этом цеху и трижды перемалывались в тончайший порошок, после чего по мере необходимости небольшими порциями порошок пускался по ветру — вот и все.

— Но я никогда не видел звуков, — стоял на своем Мило.

— Вы их не видели — там, — и Звукозапись обвела рукой некое неопределенное пространство, — разве только по утрам в сильный мороз, когда они замерзают. А здесь они видимы в любое время. Вот смотрите!

Она схватила колотушку с ватным набалдашником и шесть раз кряду ударила в большой турецкий барабан. Шесть больших ватных шаров — каждый по два фута в поперечнике — медленно покатились по полу.

— Только что вы их видели, — сказала она, перемолов пару шаров в огромной шаровой мельнице, — а теперь услышите. — И она подбросила в воздух горсточку невидимого порошка — раздалось: БУМ, БУМ, БУМ, БУМ. — А знаете, на что похож хлопок в ладоши?

Мило покачал головой.

— Тогда попробуйте.

Мило один-единственный разок хлопнул ладонью о ладонь, и один-единственный белый-белый листок бумаги из хлопка, покачиваясь, опустился на пол. Потом он хлопнул еще три раза, и к первому добавилось еще три хлопковых листочка. Тогда он начал рукоплескать и аплодировать так, что его хлопки легкими белыми хлопьями закружились в воздухе.

— Ну как? Ведь это совсем легко, не правда ли? То же происходит и с остальными звуками. Если вы постараетесь, то очень скоро поймете, как выглядит любой из звуков. К примеру, возьмем смех. — И она звонко рассмеялась.

Тысячи крошечных ярких меховых пушинок заплясали вокруг.

— Если же речь идет о речи, — продолжала она, — то какие-то части речи легки и воздушны, какие-то — колючи и угловаты, но, к сожалению, в основном речи — тяжеловесны и занудны.

— А музыка? — спросил Мило взволнованно.

— Мы делаем ее здесь же на ткацких станках. Симфонии — большие прекрасные ковры с узорами ритмов и мелодий. Концерты — это гобелены. Зато серенады, вальсы, увертюры и рапсодии ткутся целыми рулонами. А вот вам и песни, которые вы так любите распевать! — воскликнула она, протянув ему стопку цветных платков — тех самых, которыми утирают нос.