Пэтти в колледже - Джин Уэбстер

– Я надеялась, – с улыбкой сказала мисс Прескотт, – Вы пришли просто, чтобы меня повидать, безо всяких скрытых мотивов.

– В следующий раз – обязательно, если Вы позволите мне прийти еще раз; но сегодня у меня другая причина, которую Вы, боюсь, сочтете оскорбительной и, – прибавила она откровенно, – я не знаю, как мне ее изложить получше, так, чтобы Вы не сочли ее оскорбительной.

– Изложите ее, как Вам угодно, а я постараюсь так не думать, – любезно заметила мисс Прескотт.

– Вам не кажется, что порой девушки могут сказать о способностях друг друга больше, нежели преподаватели? – спросила Пэтти. – Я знаю одну девушку, – продолжала она, – первокурсницу, которая в некотором роде является самым интересным человеком, какого я когда-либо встречала. Разумеется, я не могу быть уверена, но скажу, что однажды она добьется значительных успехов по английскому языку, – настолько значительных, что колледж будет ею гордиться. Так вот, эта девушка завалила столько экзаменов, что, боюсь, как бы ее не отправили домой, а колледж просто не может себе позволить потерять ее. Я, конечно, ничего не знаю о Ваших правилах, но мне представляется, что проще всего будет, если Вы, не откладывая, устроите ей еще один экзамен по геометрии, – она действительно готова, – а потом расскажете о ней преподавателям и убедите их испытать ее повторно.

Пэтти изложила эту удивительную просьбу самым будничным тоном, и уголки губ мисс Прескотт дрогнули, когда она спросила: – О ком Вы говорите?

– Об Оливии Коупленд.

Губы мисс Прескотт приняли резко-очерченное выражение, и она вновь стала похожа на преподавателя математики.

– Мисс Коупленд ровным счетом ничего не показала на экзамене, мисс Уайатт, а то немногое, что она отвечала на обзорных занятиях в течение года, не указывает на какие-либо необыкновенные способности. Извините, но это не возможно.

– Но, мисс Прескотт, – увещевала Пэтти, – девочка училась в таких специфически неблагоприятных условиях. Она американка, но живет за границей, и все наши обычаи для нее в диковинку. Она ни одного дня в своей жизни не училась в школе. К колледжу ее подготовил отец и, разумеется, не так, как готовили остальных девочек. Она застенчива и не привыкла отвечать в классе, она не умеет себя подать. Мисс Прескотт, я уверена, что если Вы возьметесь и лично ее проэкзаменуете, то поймете, что она разбирается в материале, то есть, если Вы позволите ей преодолеть свой страх, прежде всего, перед Вами. Я знаю, как Вы заняты, а это требует достаточно времени, – извиняющимся тоном закончила Пэтти.

– Дело не в этом, мисс Уайатт, поскольку я, безусловно, хочу оценить студента по справедливости; но у меня сложилось впечатление, что Вы переоценили способности мисс Коупленд. У нее был великолепный шанс проявить свой потенциал, и если она не сдала столько предметов, сколько Вы сказали… видите ли, колледж должен придерживаться стандарта в своей работе, в подобных же вопросах не всегда возможно считаться с индивидуумом.

Пэтти почувствовала, что ее больше не задерживают, и исступленно принялась выискивать новое оправдание. Ее взгляд упал на изображение старого монастыря в Амальфи, висевшее в раме над книжным шкафом.

– Вы жили в Италии? – спросила она.

Мисс Прескотт едва уловимо вздрогнула. – Нет, – сказала она, – но я там отдыхала некоторое время.

– Меня навел на мысль вид Амальфи, вон там наверху. А знаете, Оливия Коупленд живет недалеко, в Сорренто.

В глазах мисс Прескотт вспыхнул интерес.

– Так я впервые о ней услыхала, – продолжила Пэтти, – но она не вызвала во мне большого интереса, пока я с ней не поговорила. Ее отец, кажется, художник, она родилась в Италии, а в Америке была только раз, в детстве. Ее мать умерла, и они с отцом живут на старой вилле по дороге, что ведет вдоль побережья в Сорренто. У нее никогда не было подруг, только друзья ее отца – художники, дипломаты и тому подобное. Она говорит по-итальянски и знает все про итальянское искусство, политику, церковь, аграрное законодательство и про то, как людей облагают налогами. Все крестьяне вокруг Сорренто ее друзья. Она до смерти скучает по дому, и единственный человек, с которым она может поговорить об интересующих ее вещах, это торговец арахисом в городе.

– Девушки, с которыми она делит комнату, просто милые, брызжущие весельем американки, увлекающиеся гольфом, баскетболом, гренками с сыром, рассказами Ричарда Хардинга Дэвиса и картинами Гибсона, – а она даже ни разу ни о чем подобном не слышала до того, как приехала сюда четыре месяца назад. У нее есть акварельный набросок виллы, выполненный ее отцом. Знаете, она отделана белой лепниной, с террасами, мраморными балюстрадами и разбитыми скульптурами, с падубовой рощей и фонтаном в центре. Только представьте, мисс Прескотт, что значит принадлежать такому месту, как это, и вдруг перенестись в такое место, как наш колледж, без друзей или хотя бы тех, кто знает о близких твоему сердцу вещах… Подумайте, как Вам было бы одиноко!

Пэтти с раскрасневшимися щеками подалась вперед, захваченная собственным красноречием. – Вы знаете, что такое Италия. Это нечто вроде болезни. Если однажды ее полюбишь, то уже не забудешь никогда и не сможешь быть счастливым, пока не вернешься туда. А для Оливии, кроме того, Италия – родной дом. Ничего другого она не ведает. И поначалу очень сложно сосредоточиться на математике, если постоянно мечтаешь о падубовых рощах, фонтанах, соловьях и… и прочих вещах.

Она сбивчиво умолкла, заметив, что мисс Прескотт внезапно откинулась в кресле, спрятав лицо в тени, и Пэтти померещилось, что она побледнела, а рука, державшая журнал, задрожала.

Пэтти вспыхнула от неловкости и попыталась припомнить, что такого она наговорила. Она вечно произносила слова, которые огорчали людей без всякого на то намерения. И вдруг в голове вспыхнула старая история со времен первого курса. Он был художником, жил в Италии и умер от римской лихорадки; мисс Прескотт уехала в Германию изучать математику и с тех пор ее ничто не волновало. История, как будто, вымышленная, но, возможно, не далека от истины. Не наткнулась ли она случайно на запретную тему, печально спрашивала себя Пэтти. Ну, естественно, – это как раз в ее духе.

Тишина становилась невыносимой. Она силилась придумать, что бы сказать, но на ум ничего не приходило, и она резко встала.

– Простите, мисс Прескотт, что отняла у Вас столько времени. Надеюсь, что я Вас не утомила. Доброй ночи.

Мисс Прескотт поднялась и взяла Пэтти за руку. – Доброй ночи, дорогая, и спасибо, что зашли ко мне. Я рада, что узнала об Оливии Коупленд. Я посмотрю, что можно предпринять по поводу геометрии и, кроме того, я буду рада узнать ее как… как друга, поскольку и мне когда-то была небезразлична Италия.

Пэтти мягко затворила дверь и на цыпочках проследовала к себе по тускло освещенным коридорам.

– Ты принесла спички? – донесся сонный голос из спальни Присциллы.

Пэтти вздрогнула. – Ох, спички! – Она засмеялась. – Нет, я о них забыла.

– Пэтти Уайатт, я еще не видела, чтобы ты хоть раз доводила до конца то, что начинала делать.

– И, тем не менее, сегодня вечером я довела одно дело до конца, – парировала Пэтти с легкой ноткой триумфа в голосе, – но я понятия не имею, как у меня это получилось, – искренне добавила она про себя.

Она легла в постель и уснула, действительно не понимая, какое великое дело доведено до конца, ибо, сама того не сознавая, она положила начало дружбе, которая должна была скрасить будущее существование одинокой первокурсницы и в равной степени одинокой преподавательницы.

XI. Местный колорит

Старшекурсницы за третьим столиком открыли для себя новое развлечение, с тем чтобы, пока Мэгги рыскала по кухне в поисках еды, скрасить утомительность ожидания. Игра называлась «местный колорит»[10] в честь знаменитой формулировки, данной Пэтти Уайатт на уроке английского: «Местный колорит – это такое понятие, которое придает обману достоверность». Цель игры заключалась в том, чтобы посмотреть, кто может наврать с три короба и не быть разоблаченным; но согласно единственному правилу попавшихся на удочку следовало вывести из заблуждения прежде, чем они выйдут из-за стола.

Пэтти была зачинщицей, чемпионкой и последней жертвой игры. От некоторых ее выдумок покраснел бы сам барон Мюнхгаузен. Свои истории она излагала с видом такой простодушной искренности, что наиболее возмутительные из них завоевывали доверие.

Первоначальный замысел игры, возможно, был довольно невинен, однако правило не всегда соблюдалось с той осмотрительностью, которая предполагалась, и по колледжу начали витать самые невероятные слухи. Председатель христианского общества призван в армию за то, что прогулял службу. Первая отличница в группе завалила экзамен по этике и даже не смогла пересдать. Кэти Фэйр приходится кузиной профессору Хичкоку и в глаза называет его «Томми». Эти и еще худшие истории становились достоянием общественности, и даже инсинуации относительно педагогического состава, придуманные исключительно для студенческого пользования, стали достигать ушей самих преподавателей.