Блаженный Августин - Константин Томилов

очень поспособствовал «бравой команде» и сбежавшимся хмельным односельчанам в деле ликвидации «красного петуха». Когда первого января, после обеда, приехали из райцентра дознаватели, то и выяснилось, что голова Трофимыча была начисто отделена от тела. Топором. Который был обнаружен в сарае алкаша Васьки, и которого, (не топор, а Ваську, конечно же), осудили и закатали на зону на максимально возможный срок. Не помогли ни клятвенные заверения родной сестры непутёвого алкаша, ни свидетельские показания соседей, ни категорическое отрицание своей вины самим подозреваемым. Дело решили: во-первых, факт того, что Васька с похмелья согласился что это его топор, хотя отпечатков пальцев Васькиных следователи не нём так и не нашли; а во-вторых; признание Василия Семёновича Голованёва в том, что он якобы перед новогодними праздниками нашёл кем-то утерянный кошелёк, в котором находились пятьсот рублей, совершенно новенькими червонцами с профилем «вождя мирового пролетариата». Остатки коих, а именно, триста шестьдесят, были и изъяты милицией из-под грязного матраса в Васькиной каморке. Прокурор на суде, «громил» скукожившегося на скамье подсудимых Ваську, что называется «в хвост, и в гриву». И всё по делу. Пил? Пил! Тунеядец? Тунеядец! Ну и всё понятно: ограбил бедного старика и убил его. А чтобы следы замести – поджёг дом.

– А откуда вдруг у бедного старика такая сумма новенькими наличными вдруг оказалась? – попытался было вякнуть «защитник» и тут же смолк под грозным судейским: «а это к делу не относится!»

В-общем, дело было раскрыто и закончено лихо, как по писанному. А через месяц после суда, куда-то исчезла, (уволилась и уехала), и года не отработавшая на новом месте, главбухша – толстенная, противно-чернявая бабища. Она появилась в колхозе осенью, прислали из района, на вакантную должность, заняв которую она отодвинула на пенсию временно исполняющую обязанности старушку, которая уже давно была не в силах «тащить этот воз», и которой снова пришлось в него впрячься, когда вечно недовольная, ни с кем не общавшаяся «тётя», потихоньку «слиняла». Много, много чего говорили и наговаривали про неё сельские кумушки: и что для должности этой она чересчур образованная, и живёт не по окладу, и гости какие-то подозрительные к ней, особенно на новых год. Четверо мужиков приехало и ни одной женщины с ними.

– Братья это мои, братья, родные и двоюродные, – недовольно прошипела она, тридцатого декабря, одной особо настырной, ничего уже не боящейся бабуське. Эти «братья» и укатили из села первого января перед обедом, на вызванном из района такси, как раз перед приездом оперативной группы.

Ну, на селе посудачили, посудачили и успокоились. Приближалась весна, а с нею другие, более насущные заботы. Андрей понемногу начал привыкать к своему новому положению, подружился, после нескольких стычек, с мальчишками-сверстниками, и даже, (по дядиному совету), немного «подзапустил» учёбу. Жизнь, казалось бы, уже практически наладилась, когда на майские праздники приехал отец…

СЕПСИС

«Пятнадцать человек на сундук мертвеца! Йо-хо-хо! И бутылка рома!»

(Народная пиратская песня)

– Ты зачем её в дом запустил? – голос дяди Вовы был переполнен и обидой за ушедшую к Богу сестру, и жалостью к своему непутёвому двоюродному брату и лучшему другу.

– Да не хотел я! – отец, отвечая, даже дышал тяжело, как придавленный непосильной ношей. Сбегавший в туалет по малой нужде Андрюша, возвращаясь услыхав разговор стоящих у забора отделяющего двор от огорода, мужчин, затаился и прислушался, понимая, что сейчас решается его дальнейшая судьба.

– Как нарочно всё получилось, – продолжил тяжело вдохнув и выдохнув Юрий Венедиктович, – Вовка, дай закурить…, чего ты мне кукиш под нос суёшь?

– А то! – раздался «волчий рык» дяди Вовы, – не курил, значит нечего и начинать! Давай, рассказывай, как ты так обосраться умудрился.

– Да как, как…, говорю же, всё как всё равно кем-то подстроено было. Зима вроде тёплая стояла и вдруг морозы как вдарили. Мы с водителем на дачу, деревья укрыть, провозились, по темноте, чуть не до полуночи. В город когда вернулись, так я его сразу же и отпустил, и выходной ему, потому что и сам на следующий день попросил, чтобы «зам» за меня…, вот…, поднимаюсь, а она у дверей сидит, на сумке своей, спрашиваю, ты чего мол, Глафира?, как здесь оказалась?, зачем? А она мне, вся от холода трясётся, зубами ажно стучит, видишь как я замёрзла? И куда мне её было? Ну, говорю, заходи согреешься пока, а я такси тебе вызову и насчёт гостиницы…, только за порог перешагнули, как она ко мне на шею…, ну и всё короче…

– Я Андрейку тебе не отдам!

– Вовка, как это?

– А так это!

– А мне? Мне как быть? – Юрий Венедиктович заскулил как пинаемый тяжёлым сапогом привязанный на цепь пёс, – я же пропаду без него, она меня вот-вот «сожрёт» окончательно, я и сюда то, еле-еле вырвался, собрался вроде как на работу, а уже с вокзала позвонил перед самым поездом и сказал… Как же я, а Володь? Если Андрюшка рядом будет, так может всё «это», хоть немного потише, послабее пройдёт?

– «Закрыться» им от Граньки хочешь?!

– А как мне ещё?!

– Выгони её!

– Не могу! – чуть не плача возразил отец, – пробовал, не могу, «ломает» она меня прям «на раз»! А Андрюша, он же Надюхин, может он меня хоть как-то «защитит»? Ведь пропаду я, Вовка, видит Бог, пропаду.

– Ладно…, как Андрюха решит, так и будет…

– А я уже решил, дядь Вов, – сипло, еле сдерживая слёзы, пробормотал Андрей выходя «из засады».

– Здрасьте, здрасьте, – с лимонно-кислой ухмылкой приветствовала вернувшихся домой Юрия Венедиктовича и его сына Андрея, стоящая на пороге чужой для неё квартиры, чернявая, кругломордая женщина, – с приездом! Хи-хи, явилися, не запылилися, хи-хи-хи. Ну проходите, проходите, чёж, вы, прям как не родные, – отступая назад по узкому коридору прихожей и запуская приезжих внутрь, а затем протискиваясь мимо растерянно топчущегося Андрюши в нерешительные объятия его отца, – долго что-то вы там, соскучилась не могу.

Неуклюже раздевающийся мальчик покосился на обнимающуюся парочку и слегка содрогнулся от какого-то рвотного чувства. Припавшая к груди Юрия Венедиктовича женщина, как будто составленная из двух разных по природе туловищ, (жирная угреватая голова с сальными, иссиня-чёрными волосами до пояса; скелетно-худое туловище с бессильно тонкими ручками переходило в толстенный зад продолжавшийся тумбообразными, целлюлитно-оттёчными ножищами), показалась ему змеюкой, вгрызающейся в грудь, сомнанбулически лупающего глазами, отца.

– Ладно, ладно, хватит уже, – недовольно проворчал Юрий Венедиктович, почти с раздражением отталкивая от себя ненасытную женщину, – поесть есть дома что-нибудь? А то мы с Андрюхой…

– Конечно, конечно! – сорочьей скороговоркой затараторила «тетя Граня», – я ж ждала, готовилася, наварила-напарила кучу всего. Щас, щас, прям ещё немного и обедать.