СССР и Запад в одной лодке (сборник статей) - Андрей Амальрик

С уважением и надеждой

А. Амальрик

1 ноября 1976, Утрехт

Письмо было направлено в «1'Unita», и после двухнедельной проволочки секретарь главного редактора сообщил по телефону Юрию Мальцеву, который перевел письмо на итальянский язык и вел переговоры с газетой, что письмо опубликовано не будет, так как «Унита» «печатает только материалы, выражающие мнение ИКП». После этого письмо было опубликовано в «Il Giornale» 24.11.77. и вышло отдельной брошюрой (Италия), по-русски опубликовано в «Континенте» № 10, 1977 (ФРГ).

Кто работает в КГБ

В начале пятидесятых годов, в маленьком сибирском городе в местный отдел КГБ — тогда он еще назывался МГБ — зашел сорокалетний человек, сказал, что он ненавидит существующий строй, не может дышать этим воздухом, не может больше лицемерить — и просит, чтобы его посадили.

Взволнованные гебисты принялись успокаивать его: «Зачем смотреть так мрачно, ведь не только же темные стороны в нашей жизни. И с чего вы взяли, что мы должны вас сажать, мы боремся с врагами, а вы просто путаник. Успокойтесь, идите домой, работайте, смотрите на жизнь без предвзятости — и вы увидите, что все не так плохо. И еще зайдете поблагодарить нас потом».

Прошло несколько месяцев, никто его не трогал, он начал успокаиваться — и действительно, после этого взрыва что-то переломилось в нем, и жизнь в СССР показалась не такой уж плохой. Через полгода он снова зашел в КГБ: «Товарищи, вы были правы, спасибо вам!» Его дружески похлопали по плечу — и той же ночью арестовали.

Этот эпизод очень характерен для гебистов.

Марксизм — во всяком случае, его советский вариант — был земной религией, и КГБ — своего рода монашеским орденом. Долгое время из всей массы советских функционеров он впитывал, с одной стороны, наиболее фанатичных, с другой — наиболее циничных и лицемерных. Несколько раз за свою историю этот орден резко обновлялся (сначала поколение, которому предстояло погибнуть, физически уничтожалось, позднее — просто выталкивалось на другую работу или на пенсию) — и тем не менее его сущность никогда не менялась.

Чтобы лучше понять психологию сотрудников КГБ — они сами всегда называют себя этим расплывчатым словом «сотрудник», — надо проследить, как и откуда они набирались.

Основу заложили большевики-подпольщики и те, кто до революции боролся с ними, чины царской политической полиции — «охранки», на вторых, впрочем, ролях — нечто вроде инженеров-специалистов при «красных директорах». Дзержинский понимал необходимость специалистов.

Партия хотела контролировать свою полицию — и «органы» все время пополнялись партийными функционерами. «Органы» — название, которое тоже они сами себе дали, сокращение от «органы государственной безопасности». В годы моего детства слово «органы» наводило ужас, сейчас оно кажется скорее смешным, ассоциируясь с половыми органами. Более молодое поколение гебистов говорит «комитет».

Что же касается контроля со стороны партии, то он не всегда удавался: было время, когда «органы» контролировали партию, а не наоборот. Да и сейчас партийные функционеры, попав на работу в «органы», начинают быстро проникаться их специфическим духом.

Комсомол (главным образом слой его высших функционеров) — один из основных поставщиков кадров КГБ. Сейчас существует, например, такая система. Когда ответственный комсомольский работник достигает определенного возраста (35 лет, кажется, ведь комсомол — организация молодежи), то его переводят на другую работу: наиболее отличившихся — в партаппарат, глуповатых и неповоротливых — в профсоюзы или Министерство культуры, золотую середину — в КГБ.

Поскольку КГБ должен проникать всюду, он хочет и может отовсюду впитывать сотрудников для себя: КГБ связан с милицией — они переманивают тех, кто им понравился там; присматриваются к тем, кто на срочной службе в войсках МВД и КГБ — и предлагают им «расти»; охотно берут бывших спортсменов; ищут специалистов в разных областях — биологов, математиков, лингвистов, инженеров-электриков. Под наблюдением одного такого инженера, довольно симпатичного молодого человека, я в ссылке на Колыме ездил осматривать строительство Колымской ГЭС.

Страна всегда была покрыта гигантской сетью внештатных осведомителей одни работают по убеждению, другие — желая получить маленькие блага или возможность рассчитаться с кем-то, третьи — из страха. Те из них, кто показал себя наилучшим образом, переходят на постоянную службу.

И конечно — такова вообще человеческая природа — стараются брать своих: детей, братьев и сестер, дальних родственников, хороших знакомых и тех, в ком они инстинктивно чувствуют нечто родственное себе. Все эти потоки проходят через разного рода спецшколы и проникаются сильным кастовым духом.

И подобно тому, как сердце, вбирая кровь, разносит ее по всему телу, так и КГБ — сердце советской системы, — вбирая отовсюду «сотрудников», повсюду же проталкивает их — и уж конечно в торговые организации, в печать и на дипломатическую службу, чтобы они растекались не только по стране, но и по всему миру.

Это проникновение и соприкосновение с живой жизнью делают гебистов гораздо более информированными и более прагматичными, чем, скажем, советские идеологи. Но за последние двадцать лет — по мере снижения роли КГБ в системе — заметна тенденция превращения гебистов из фанатиков — или делающих вид фанатиков — в обычных чиновников, более или менее безразлично выполняющих свои обязанности.

Однако кастовая отгороженность от общества сильна. Она порождает не только чувство собственно превосходства, но и более бессознательное чувство отчужденности и обиженности. Я не встречал более уязвимых людей, чем гебисты — любая насмешка может вывести их из себя, в мгновение ока слетает напускная вежливость, некоторые стараются улыбаться, но видно, как внутри они страдают. Не все, конечно, как и не все, впрочем, пытаются насмешничать над сотрудниками «органов».

Можно сказать, что на работу в КГБ добровольно идут люди, жаждущие власти как своего рода компенсации за собственную незначительность, и часто люди, ущемленные в детстве неспособностью к учению, или трусостью, или садизмом, или другими столь же печальными качествами.

Как и все советские люди, они в глубине души восхищаются Западом. Гебист как-то говорил мне с восхищением:

— Подумайте только, в Америке полицейский — уважаемый член общества, многие женщины рады выйти за него. А у нас какая умная баба пойдет за милиционера?!

Вы можете видеть их слабости, но вам не всегда удастся сыграть на них. Прежде всего потому, что вы ни с кем из них не имеете дела как с самостоятельным человеком — вы имеете дело с огромной машиной, и каждый из них — это только колесико, сцепленное с другими колесиками, и самостоятельно оно не может повернуться на миллиметр, только уже если вся машина становится слишком расхлябанной.

Но зато они постараются всячески сыграть на ваших слабостях. Они не столь уж тонкие психологи и ищут в человеке какую-то явную и понятную им слабость, чтоб уж вовсю давить — страх, ревность, зависть, склонность к деньгам, к женщинам, к мужчинам, к водке, к наркотикам. Ставка на самое дурное и примитивное происходит еще и потому, что их самих никак нельзя назвать сложными или добрыми натурами. Я помню, что мне, чтобы обмануть их, нужно было прикидываться много хуже, чем я есть на самом деле, — и они как-то даже по-детски раскрывались мне навстречу.

Помню, как начальник Магаданского управления КГБ уговаривал меня эмигрировать из СССР (так хотели, чтоб я уехал, что даже четыре месяца ссылки обещали скостить).

— Что вам здесь пропадать, Андрей Алексеевич, — улыбаясь, говорил он. — Поедете на Запад, вот там жизнь, две машины себе купите, сходите в кабаре.

Часто я видел его озабоченным, особенно когда он рассказывал о коварстве американских империалистов и японских рыбаков — рыбаки ему досаждали в Охотском море, — а тут его лицо как бы даже засветилось изнутри. Видно было, что две машины и кабаре — его собственная мечта.

Но вот я уже полгода на Западе и, к стыду своему, не купил ни одной машины и даже не был в кабаре. Я думаю, гонорара за статью о КГБ мне не хватит на покупку машины, но тем более мой долг тогда — пропить его в кабаре.

5 декабря 1976, экспресс Париж — Амстердам

Опубликовано в «Far Eastern Economic Review» 31.12.76 (Гонконг).

Речь на приеме Международной лиги прав человека

(9 декабря 1976, Нью-Йорк)

Уважаемый г-н председатель! Уважаемые дамы и господа!

Прежде всего я благодарю Лигу за высокую честь, оказанную мне присуждением премии. Эта награда тем более важна для меня, что одним из моих предшественников был Андрей Дмитриевич Сахаров — борьба за права человека в СССР связана для нас прежде всего с его именем.