Проклятые зажигалки ! - Н Никандров

- Сейчас не до моды, - говорил он, снимая с семьи что-нибудь из белья. - Ишь каких кружев на панталонах понашивали.

- Это праздничные, - плакала Марья.

- "Праздничные"! - насмешливо фыркал Афанасий и запихивал чистенькие панталоны в грязный мешок.

Это, наконец, испугало даже Данилу, который долгое время был солидарен с отцом.

- Отец, - как-то раз, за обедом, сурово заявил он и достал из кармана лист исписанной бумаги, - отец, вот тут у меня таблица, полный отчет, во что нам самим обходится каждая зажигалка и почем мы ее продаем. Математика точная наука, она не врет. Довольно работать в темную... Смотри сюда, вот тут перечислено все, что мы продали из домашности на поддержание производства зажигалок, потом подведена стоимость всего; потом вот здесь указано, сколько нами выработано товару и сколько выручено денег за этот товар. Выходит, что затратили мы на производство зажигалок больше, чем выручили за них. Каждую зажигалку мы продаем на рынке на 30% дешевле, чем она нам обходится самим. Понял: де-шев-ле. Значит, было бы выгоднее их вовсе не делать и вообще ничего не делать, а лежать на печке и проедать дом.

Афанасий с мучительной улыбкой посмотрел влево, мимо таблицы, потом вправо, тоже мимо таблицы, потом опустил лицо, мотнул головой и сказал:

- Ты знаешь, что сделай этой таблицей. Ты ею...

Он прибавил еще два слова и неестественно рассмеялся.

- Отец, это не ответ! - закричал сын.

- Что ты меня учишь? - серьезно заговорил Афанасий. - "Таблица", "таблица". Таблица таблицей, а жизнь жизнью. Я знаю, что в жизни ни одно дело не идет гладко, какое ни возьми: то полоса убытка, то полоса прибытка. Сейчас мы попали в полосу убытка. Надо перетерпеть, переждать, и мы выкарабкаемся.

- А мы мало терпели, ждали?

- Терпели много, осталось терпеть мало. Как-нибудь выдержим.

- Разве при такой сумасшедшей конкуренции можно выдержать! - вмешалась в разговор мужчин Марья. - Сейчас, что ни день, то на базаре появляются новые продавцы зажигалок.

И она рассказала, как вчера на толчке одна женщина, тоже жена рабочего металлиста, замечательно хорошие никкелированные зажигалки почти что задаром народу отдавала.

- Ну, и, конечно, весь народ к ней: "никкель", "никкель". Я смотрю, что это такая толпа собралась! Подхожу, а она только поспевает товар отпускать, деньги получать, сдачи сдавать. Ах, ты, думаю, холера. И я так пожалела, что я не мужчина и что она в три раза здоровее меня. У ней разбирают товар, а на меня только фырк носом: "тю, медь"!

- Тьфу на такой народ! - сплюнул силой Афанасий, потом с искаженным злобою лицом, спросил: - И ты сама видала ту женщину?

- А как же не видала? Схватилась ругаться с ней! Она меня последними словами, и я ее последними словами. Потом я ей пригрозила: "погоди, вот я своему мужу скажу". А она: "и у меня муж есть".

- И ты запомнила, какая она из себя?

- Запомнила.

- И заметила, где она на толчке стоит?

- Заметила. В том ряду, где женщины стоят, которые торгуют с рук.

- Ну, хорошо же.

- А что?

- Ничего. Вот кто нам вред производит! "Никкель", "никкель". А он на раз! Оттого она дешево и отдает свои зажигалки, что они фальшивые!

И, едва проводив на другой день Марью на базар, Афанасий задал Даниле урок, а сам надел картуз и взволнованно заспешил из дому. Он шел прямо на толчок.

Летний солнечный день слепил его, обилие чистого воздуха опьяняло его, шум и движение улицы увеличивали его душевный хаос; он ничего из окружающего не понимал, не замечал, только ускорял шаги, полный такого странного чувства, как будто бежал вперед с исключительной целью поскорее ринуться в какую-то пропасть.

- Где здесь женщина, которая никкелированные зажигалки почти что задаром отдает? - задыхаясь от волнения, спросил он на толчке у женщин, продающих зажигалки.

- Вон там, вон там! - радостно зашевелились те, повернулись все в одну сторону и указали Афанасию рукой. - С краю! С того краю!

Афанасий увидел перед собой длинный ряд продавщиц зажигалок, стену женщин, очень похожих друг на друга, одинаковых своей страшной изможденностью, худых, костлявых, с огрубелыми от солнца и ветров лицами, с кофейной кожей щек, шеи и рук, сухих как мумии. Они жадными и вместе смертельно-испуганными глазами смотрели в упор на него, остановится ли он перед ними и купит ли у них зажигалки.

- Это у вас никкелированные? - испытывая в груди удушье, спросил он у самой крайней из них.

- Да, у меня, - обрадовалась та и заметалась в страхе, как бы не упустить покупателя. - Только у одной у меня и есть, - дрожащим голосом говорила она, прыгающими руками протягивая к Афанасию коробку со сверкающими зажигалками. - Вам много надо? Десяток? Дюжину?

- А посеребреных нету? - с трудом произнес Афанасий.

И прежде чем женщина успела ответить ему, он собрал все свои силы и кулаком правой руки ударил снизу под дно коробки. Зажигалки взлетели вверх, выше голов толпы, высыпались там из коробки, заблистали в лучах солнца серебряным фейерверком и, одна там, другая здесь, посыпались на землю. В народе произошло смятение. Снующие в тесноте большими стаями мальчишки-воришки моментально порасхватали с земли зажигалки и разлетелись в стороны. Афанасий тоже исчез, незамеченный в поднявшейся суматохе, едва успев крикнуть, одновременно с ударом по коробке:

- Не обманывай народ!

- Держите его! - кричала, плача, обезумевшая женщина и безрезультатно кидалась в тесноте то в одну сторону, то вдруг в противоположную. - Держите его! Ой, Боже мой, Боже мой! Муж с сыновьями теперь убьют меня за это! Им эти зажигалки с кровью выходят! Люди добрые, лучше убейте меня сейчас тут на месте! Все равно я уже больше не жительница на этом свете! Ой-ей-ей...

И потом еще долго было видно, как то в одном месте толчка, то в другом взлетали над уровнем голов толпы ее развевающиеся, стремительно несущиеся волосы.

- Кто она такая, эта женщина?

- Ее обокрали, кошелек вытащили из кармана, а она сошла с ума. Она уже больше полдня тут бегает. "Держите его" и "держите его". А кого держать - неизвестно. Глядите: аж вон где голова ее выскочила, аж вон где! А теперь уже вон где: уже в другом месте! Забегает себя насмерть.

- Конечно, забегает.

X.

Воскресный день. На базарной площади, кольцом окруженной в несколько рядов торговыми палатками, с утра толчется в страшной тесноте народ. Это толчок.

С горы, откуда шел Афанасий, толчок представлялся ему в виде громадного черного, плоского, расплывчатого живого чудовища, протянувшего во все переулки свои противные длинные щупальцы. Щупальцы все время шевелились, втягивались в туловище чудовища и вытягивались из него. И Афанасий почувствовал, что это чудовище пожирает его труд, его силы и однажды сожрет его самого. Толчок ни на секунду не успокаивается, все время чешуйчато переливается светлыми кружочками человеческих лиц, черными картузов. Базарные будки, одиноко попавшие в это огромное, черное человеческое месиво, кажутся маленькими, хрупкими, похожими на голубятни. Вот-вот неугомонно шевелящаяся толпа поднимет их вместе с находящимися в них товарами и купцами и, как наводнение щепочку, опрокинет и отнесет прочь с площади или просто разотрет в порошок. И в такой толчее, в такой давке люди ухитрялись продавать, покупать, рассматривать, оценивать вещи, спорить, доказывать, убеждать! Тут так называемая торговля с рук, а у краев толчка, где толпа пореже, идет торговля с земли. В бесконечный ряд, касаясь друг к другу, тянутся там лежащие прямо на земле подстилки продавцов с наваленными на них товарами. Тут все: посуда, книги, ржавые гвозди, нестиранное, только что снятое с тела мужское и дамское белье, кондитерское пирожное с кремом, пара подслеповатых щенят редкой породы, беспроигрышная лотерея, табурет хиромантки, читающей по рукам прошедшее, настоящее и будущее человека, слепец, вертящий за ручку бандуру, как кофейную мельницу.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});