Словарь имен собственных - Амели Нотомб

И тем не менее она твердо решила идти до конца: «Я и так уже обманула судьбу, отказавшись убить отца Симона. Но себя я не пощажу!»

И она баюкала малыша, нежно нашептывая ему:

– Я люблю тебя, Симон, я люблю тебя. Я умру, потому что должна умереть. Будь у меня выбор, я осталась бы с тобой. Но я должна умереть, я знаю – так мне суждено.

Прошла неделя, и Плектруда сказала себе: «Теперь или никогда. Если я поживу еще немного, то уже не смогу оторваться от Симона. Чем больше я откладываю, тем труднее будет решиться».

Она не оставила прощального письма по той уважительной причине, что вообще не любила писать. К тому же этот поступок казался ей настолько понятным, что она не видела надобности объяснять его.

Желая придать себе уверенности, Плектруда решила одеться как можно красивее, ибо давно уже заметила, что элегантность укрепляет мужество.

Два года назад она купила на блошином рынке платье, какое могла бы носить разве что герцогиня, – фантастический наряд из темно-синего бархата с кружевами цвета тусклого золота, такой роскошный, что выйти в нем на люди было совершенно невозможно.

«Если я не надену его сегодня, то не надену никогда», – сказала она себе и тут же рассмеялась, осознав мрачную справедливость этой мысли.

За время беременности Плектруда немного похудела, и теперь платье болталось на ней; делать нечего, пришлось с этим смириться. Она распустила свои великолепные волосы, которые падали ниже пояса. Затем придала лицу выражение скорбной феи, взглянула в зеркало, осталась очень довольна и решила, что теперь может расстаться с жизнью, не краснея за себя.

Плектруда поцеловала на прощание Симона. Выйдя из дома, она задумалась: а каким же способом покончить с собой – броситься под поезд, под машину или в Сену? До сих пор она как-то не задавалась этим вопросом. «Ладно, там увидим, – решила она. – Не стоит зацикливаться на пустяках, иначе не сделаешь главного».

Она дошла до вокзала, но у нее не хватило мужества лечь на рельсы. «Если уж умирать, то в Париже, и не таким мерзким способом», – подумала она, все-таки ее заботила внешняя сторона дела. Итак, она села в пригородный поезд; ехавшие в нем обитатели предместий отродясь не видывали таких роскошно одетых пассажирок, а загадочная дама еще и улыбалась во весь рот: перспектива самоубийства приводила ее в чудесное настроение.

Она сошла в центре и побрела вдоль Сены, высматривая наиболее подходящий мост. Поскольку она колебалась в выборе между мостом Александра III, мостом Искусств и Новым мостом, ей пришлось довольно долго ходить взад-вперед, сравнивая их достоинства.

Она отвергла мост Александра III за чрезмерную помпезность, а мост искусств – за излишнюю интимность. Зато Новый мост привлек ее своей стариной, а также полукруглыми площадками-выступами, весьма удобными для предсмертных размышлений.

Мужчины и женщины оглядывались на ходу, любуясь юной красавицей, но Плектруда не замечала их, она была всецело поглощена предстоящей операцией. С детских лет она не испытывала такого блаженства.

Наконец она уселась на каменный парапет, свесив ноги в пустоту. Здесь многие так сидели, это не привлекало ничьего внимания. Плектруда огляделась. Над собором Парижской Богоматери нависло серое небо. Сена слегка зыбилась под ветром. И внезапно Плектруду потрясла древность мира: как же быстро потонут ее девятнадцать лет в бесконечных веках Парижа!

У нее закружилась голова, сердце упало при мысли о том несокрушимом величии, о той вечности, где ей уже не найдется места! Она произвела на свет ребенка, который даже не вспомнит о ней. А кроме этого – ничего. Единственным человеком, которому она отдала свою любовь, была ее мать: убивая себя, она повиновалась той, которая больше не любила ее. «Нет, неправда, у меня еще есть Симон. И я его люблю. Но если материнская любовь приносит столько горя, лучше избавить его от этого».

Пустота под ногами звала, манила к себе.

«Неужели мне нужно было дождаться этой минуты, чтобы понять, чем обделила меня судьба? Вся моя жизнь – только голод и жажда, и нет ничего, что могло бы насытить дни; сердце мое не сохло, ум зачах, в душе сосущая пустота, – можно ли умирать в таком состоянии?»

А внизу ждало небытие. Что за мука эти сомнения, не лучше ли избавиться от них, позволив ногам перевесить голову?

Н в эту минуту издали донесся громкий крик:

– Плектруда!

«Кто зовет меня – мертвые или живые?» – спросила она себя.

И нагнулась к воде, словно хотела разглядеть там кого-то.

Голос зазвучал еще громче:

– Плектруда!

Это кричал мужчина. Она посмотрела в ту сторону, откуда кричали.

В тот день Матье Саладен почувствовал неодолимое желание покинуть родной XVII округ и прогуляться по набережным Сены.

Он шел вдоль реки, радуясь мягкой, чуть пасмурной погоде, как вдруг ему явилось волшебное видение: навстречу шла юная, ослепительно прекрасная девушка, наряженная словно для костюмированного бала.

Он остановился, глядя ей вслед. Она не заметила его. Она не замечала никого вокруг – шла, точно сомнамбула, устремив свои огромные глаза куда-то вдаль. Внезапно он узнал ее. Узнал и вспыхнул от радости: «Наконец-то я ее нашел! Похоже, она все такая же сумасбродка. На этот раз я ее не упущу!»

И он пошел за ней, радуясь этой игре – тайком следить за кем-то знакомым, смотреть, что он делает, истолковывать его жесты.

Когда Плектруда села на парапет Нового моста, он не испугался: у нее было счастливое лицо, она не выглядела отчаявшейся. Облокотясь на решетку набережной, он глядел вниз, на свою бывшую одноклассницу.

Но мало-помалу поведение Плектруды начало казаться ему весьма странным. Даже восторг, написанный на ее лице, и тот выглядел подозрительно; он понял, что она вот-вот бросится в воду, и, выкрикнув ее имя, со всех ног кинулся к ней.

Она тотчас узнала его.

И между ними произошло самое быстрое в мировой истории объяснение в любви.

– У тебя есть кто-нибудь? – спросил Матье, не теряя не секунды.

– Я мать-одиночка, – ответила она так же коротко.

– Прекрасно. Я тебе нужен?

– Да.

Он обхватил Плектруду за бедра и развернул на сто восемьдесят градусов, чтобы ноги ее не висели над пустотой. Затем они скрепили все сказанное страстным поцелуем.

– Ты тут, случайно, не надумала покончить с собой?

– Нет-нет, – потупившись, отвечала она.

Он снова горячо поцеловал ее. Плектруда подумала: «Еще минуту назад я собиралась броситься в пустоту, а сейчас меня обнимает герой моих грез, которого я не видела целых семь лет и больше не надеялась встретить. Короче, смерть придется отложить».

Плектруда обнаружила поразительную вещь: оказывается, и во взрослом возрасте можно быть счастливой.

– Идем, я покажу тебе, где живу, – сказал он, увлекая ее за собой.

– Как ты торопишься!

– Я уже потерял семь лет, хватит с меня.

Знай Матье Саладен, какой град проклятий обрушится на него после этих слов, он бы придержал язык. Плектруда кричала не умолкая:

– Как ты смел бросить меня на целых семь лет! Как ты мог обречь меня на такие страдания!

Матье пробовал возражать:

– Но ведь и ты меня бросила! Почему ты не призналась мне в любви тогда, в двенадцать лет?

– Потому что это должны делать мальчики! – категорично заявила Плектруда.

Много позже, когда Плектруда в очередной раз завела свою знаменитую песню «Как ты смел бросить меня на целых семь лет!», Матье неожиданно оборвал ее:

– Знаешь, не одна ты лежала в больнице. С двенадцати до восемнадцати лет мне пришлось побывать там целых шесть раз.

– Ах, скажите пожалуйста, месье придумал новое извинение! И какие же такие болячки тебе там лечили?

– Ну, если уж говорить всё до конца, то знай, что с года до восемнадцати меня клали в больницу восемнадцать раз.

Плектруда озадаченно нахмурилась.

– Это долгая история, – начал он.

Когда Матье Саладену исполнился год, он умер.

Младенец Матье ползал по гостиной, исследуя увлекательный мир возле ножек кресел и под ящиками стола. В одну из розеток был включен удлинитель, который никуда не вел. Ребенок обратил внимание на эту «веревочку» с такой интересной полукруглой штучкой на конце; он сунул ее в рот и облизал. Разряд тока мгновенно убил его.

Отец Матье не захотел смириться с этой электрической казнью. Он тут же отвез ребенка к самому лучшему в мире врачу. Никто не знает, что там произошло, но факт есть факт: доктор сумел вернуть ребенка к жизни.

Однако нужно было вернуть ему еще и рот: у Матье Саладена практически не осталось ничего, что достойно этого названия – ни губ, ни нёба. Врач послал его к лучшему на свете пластическому хирургу, который взял у пациента где-то кусочек хряща, где-то лоскут кожи, долго колдовал и наконец восстановил если не весь рот, то, по крайней мере, его основные элементы.

– Сейчас я больше ничего не могу сделать, – объявил он. – Приходите через год.