Словарь имен собственных - Амели Нотомб

– Неправда!

– Нет, правда! Ты еще похвалила меня за мужество.

– Ты лжешь!

– Я не лгу! Ты считаешь, что это нормально – когда мать хвалит дочь за то, что у нее болят ноги? Я же просила о помощи, а ты меня не услышала.

– Ну что ж, давай, обвиняй теперь во всем меня.

Плектруда потеряла дар речи от такого вероломства.

Все рухнуло: у нее не было больше судьбы, не было родителей, не было ничего.

Дени был добр к ней, но пасовал перед Клеманс. А та категорически запретила ему нахваливать Плектруду за вернувшийся аппетит:

– Не смей поощрять ее обжорство, слышишь? Она и так толстая!

– Ну, не такая уж толстая, – промямлил ее муж. – Чуть-чуть округлилась, только и всего.

И эти слова ясно показали Плектруде, что она лишилась союзника.

Сказать пятнадцатилетней девочке, что она толстая или даже «чуть-чуть округлилась», когда она весит всего сорок килограммов, – все равно что запретить ей расти.

Перед лицом такого несчастья остается выбирать из двух зол: голодание или обжорство. Каким-то чудом Плектруде удалось избежать и того и другого. Она сохранила нормальный аппетит. Здоровый аппетит подростка, который любой врач счел бы спасительным для растущего организма, а Клеманс находила «чудовищным».

На самом деле этот внезапно проснувшийся аппетит был вполне естественным: Плектруде требовалось наверстать потери аскетических лет отрочества. Благодаря своей страсти к сыру, она подросла на три сантиметра. Метр пятьдесят восемь для взрослой девушки все же лучше, чем метр пятьдесят пять.

В шестнадцать лет у Плектруды начались менструации. Она поделилась этой радостной новостью с Клеманс. Та лишь презрительно пожала плечами.

– Тебе не нравится, что у меня наконец все в порядке? – спросила девушка.

– Сколько ты весишь?

– Сорок семь килограммов.

– Ну вот, так я и думала: ты безобразно разжирела.

– Сорок семь килограммов при росте метр пятьдесят восемь – и это ты называешь разжиреть?

– Посмотри правде в глаза: тебя просто разнесло!

Плектруда, которая к этому времени уже обрела свободу движений, сбежала к себе в комнату и бросилась на кровать. Она не плакала: ее душила ненависть, и этот приступ ярости продолжался несколько часов. Девушка била кулаками в подушку, а в голове у нее набатом звучал голос: «Она хочет моей смерти! Моя мать хочет меня убить!»

– Привет, толстуха!

Реплики, казалось бы, вполне абсурдные, но ранили они глубоко – нужно было видеть лицо матери, когда она наносила свои удары.

Однажды Плектруда набралась храбрости и возразила, что Беатриса, весившая на семь килограммов больше нее, никогда не удостаивалась столь оскорбительных замечаний. Но мать ответила:

– Ты прекрасно знаешь, что это совсем другое дело!

Плектруда не посмела сказать, что она ничего такого не знает. Ясно было одно: ее сестра имеет право быть нормальной, а она – нет.

Как-то вечером Плектруда не смогла уклониться от семейного ужина и, заметив, что Клеманс провожает возмущенным взглядом каждый кусок, который она подносит ко рту, в конце концов негодующе воскликнула:

– Мама, да перестань же смотреть на меня! Ты что, никогда не видела, как люди едят?

– Я слежу за тобой ради твоего же блага, моя дорогая. Меня очень беспокоит твоя булимия!

– Булимия?

Плектруда пристально взглянула на отца, затем на сестер и бросила им:

– Вы боитесь вступиться за меня! Какие же вы трусы!

Отец робко возразил:

– Да нет же, меня ничуть не раздражает твой хороший аппетит.

– Трус! – презрительно ответила девушка. – Я ем гораздо меньше тебя.

Николь пожала плечами:

– Мне уже осточертели ваши препирательства!

– Большего я от тебя и не ждала, – сердито буркнула Плектруда.

Беатриса набрала побольше воздуха в грудь и выпалила:

– Слушай, мама, я тебя прошу, оставь мою сестру в покое!

– Ну, спасибо и на том, – сказала девушка.

Вот тут-то Клеманс и объявила со злорадной усмешкой:

– Нет, Беатриса, она тебе вовсе не сестра!

– Что это значит?

– Послушай, может, сейчас не время? – шепнул Дени.

Но Клеманс встала, принесла фотографию и бросила ее на стол.

– Смотрите! Вот Люсетта, моя сестра и родная мать Плектруды.

Пока она рассказывала Николь и Беатрисе всю эту историю, девушка жадно вглядывалась в хорошенькое личико покойной.

Сестры были в шоке.

– А я похожа на нее, – сказала Плектруда.

Она думала: «Моя мать покончила с собой в девятнадцать лет; наверно, такая же судьба ждет и меня. Сейчас мне шестнадцать. Осталось прожить еще три года и родить ребенка».

С того дня Плектруда начала смотреть на многочисленных молодых людей, которые увивались за ней, взглядом, не очень-то свойственным ее возрасту. При виде каждого такого воздыхателя у нее тотчас возникал вопрос: «Хотелось бы мне ребенка от него?»

Чаще всего ее внутренний голос говорил «нет»: и в самом деле трудно было представить себе, как можно иметь ребенка от кого-нибудь из этих хлыщей.

Педагог в театральной школе объявил, что Плектруда и один ее соученик будут играть сцену из «Лысой певицы». Текст настолько заинтриговал девушку, что она достала полное собрание пьес Ионеско и прочла их все. Это стало подлинным открытием: неожиданно она заразилась той лихорадочной жаждой чтения, что побуждает глотать книгу за книгой ночи напролет.

Она и раньше пыталась читать, но это ей быстро надоедало. Наверно, каждого человека ждет в бескрайней книжной вселенной одна-единственная книга, которая и превратит его в настоящего читателя – конечно, если судьба позволит им встретиться. Платон писал, что люди, некогда рассеченные богами надвое, с тех пор блуждают по свету в поисках своей половины, чтобы не оставаться ущербными до самой смерти; это столь же справедливо в отношении человека и книги.

«Ионеско – вот автор, который предназначен мне судьбой!» – решила девушка. Она буквально бредила им, познав то пьянящее счастье, какое дарит лишь встреча с любимой книгой.

Случается, что внезапно вспыхнувшая страсть к чтению заставляет глотать все подряд, но с Плектрудой этого не произошло: открывая другие книги, она всякий раз убеждалась, что они наводят на нее скуку. Тогда она решила не читать никаких других авторов и с гордостью подумала, что сохранит нерушимую верность любимому драматургу.

Однажды вечером Плектруда смотрела телевизор и тут она узнала о существовании Катрин Ренже. Слушая ее пение, она ощутила смешанное чувство благодарности и горечи: благодарности – оттого что нашла ее восхитительной, горечи – оттого что ей безумно захотелось научиться петь, тогда, как у нее не было ни средств, ни голоса, ни малейших понятий о вокале.

Будь она из тех девиц, которые, что ни день, загораются новыми идеями. это не затронуло бы ее так глубоко. Но, увы, Плектруда была иной. К семнадцати годам ее энтузиазм почти угас. Театральная школа не увлекала ее. Она отдала бы все на свете, чтобы снова начать танцевать, но врачи, отмечавшие несомненный прогресс в оздоровлении ее организма, единодушно отнимали надежду на возвращение в балет.

Пение Катрин Ренже так сильно потрясло девушку именно потому, что впервые заронило в ней мечту, не связаннго с танцем.

Но она быстро утешилась, вспомнив, что все равно умрет через два года, а ведь за это время нужно еще произвести на свет ребенка. «Мне некогда учиться петь», – думала она.

В театральной школе Плектруде досталась роль в отрывке из «Урока» Ионеско. Получить одну из главных ролей в пьесе любимого драматурга – для актера это верх блаженства, Византия и Цитера, Рим и Ватикан, вместе взятые.

Было бы ошибкой считать, что она вошла в роль юной ученицы. Нет, она сама была этой ученицей, столь ревностно изучавшей всевозможные предметы, что не оставляла от них камня на камне, разрушая до основания – в чем ее, разумеется, наставлял и поддерживал учитель, большой мастер перемалывать знания и судьбы.

Она играла ученицу с такой страстью, что заразила ею своего партнера; в результате молодой человек, исполнявший роль учителя, был автоматически назначен Плектрудой на другую роль.

Во время одной из репетиций, когда этот актер произнес замечательную по глубине реплику: «Филология ведет к преступлению», она объявила, что он будет отцом ее ребенка. Он решил, что это диалог в духе «Лысой певицы», и ответил утвердительно. Той же ночью она поймала его на слове.

Месяц спустя Плектруда поняла, что она беременна. Если на свете еще остались люди, считающие Ионеско только комедиографом, пусть примут это к сведению.

Плектруде было девятнадцать лет – столько же, сколько ее матери, – когда она родила ребенка. Младенца назвали Симоном. Мальчик был красивым и здоровеньким.

Юная мать глядела на свое дитя, задыхаясь от горячей любви. Она и не подозревала, что в ней до такой степени сильна материнская жилка, и с грустью думала: «Нелегко мне будет расстаться с жизнью».