Постоянство разума - Васко Пратолини

– Суки они! Пропащие они, пропащие. Они еще худшие свиньи, чем те, кто к ним ходит.

Раз уж мы считаем себя вправе ставить в вину старикам их слабости и измену разуму, то на нас лежит долг – понять, в чем цель жизни молодых, определить, какое в ней место отведено каждому. Но как объяснить и понять вот такую Электру? Ей было примерно столько лет, сколько нам. Дино говорит:

– Дело прошлое, неужто теперь, когда столько воды утекло, тебе нужно копаться в таких вещах? Разве Розария, скажем, в чем-то не такая же, как она?

– Нет, у Розарии – ее мы узнали позднее – была своя логика. Я потом расскажу о ней. А Электру понять было невозможно. Она не была больна, хотя, казалось бы, только болезнью можно объяснить чрезмерный избыток жизненной силы, ведшей ее к самоуничтожению, которое есть отрицание жизни.

Я говорил об этом с Лори в один из наших вечеров. – Милый, – сказала она, – ты из угрызений совести все слишком преувеличиваешь. Электра, наверно, была просто распущенной, а вы, ребята, этим злоупотребляли.

Нет, это не совсем так. Электра уже была женщиной, она рассуждала, думала, хоть мысли ее менялись на ходу, как бы утрачивая всякую цену тотчас после того, как она их высказывала. И вовсе не избыток чувственности руководил ею, а внушенное самой себе любопытство, побуждавшее ее отдавать свои ласки все новым и новым лицам, изумляться все новым открытиям.

– Самая обыкновенная шлюха, – говорит Дино. – Не думай об этом так много. Другие просто притворяются, а она все делала всерьез. А помнишь, как ты мне за эту потаскуху всыпал так, что я до сих пор перед тобой в долгу, а теперь опять говоришь о ней.

Если я вспоминаю о ней снова, причиной тому не угрызения совести, не запоздалое банальное любопытство, а нечто совсем иное.

Нам было лет по четырнадцать, пятнадцать (стоит об этом напомнить!), и мы все еще были зелены по сравнению с Электрой.

Она пришла вовремя; уже настал вечер, резкий ветер с моря заставил раскраснеться наши лица. Она сошла с трамвая, пересекла улицу, на остановке поджидал ее Дино. На ней был жакет из белого козьего пуха, фиолетовая юбка, волосы она стригла коротко по моде тех лет. Мы с Армандо скрывались в подъезде и вышли из своего убежища, только когда они приблизились. Она обернулась и увидела нас. Дино крепко держал ее за руку, опасаясь, как бы она не сбежала. Мы все четверо стали в круг под фонарем. Дино взглянул на меня и опустил глаза, словно оставляя за мной инициативу. Электра разглядывала нас одного за другим, как бы желая убедиться, что мы не причиним ей зла. Она глядела на нас без испуга, с какой-то внутренней сосредоточенностью. Армандо сказал:

– Может, отложим на другой раз?

– Почему? – возразила она. – И вообще, причем тут ты? Я пойду с Дино.

– Да, но хлев наш.

– Этого я не знала, – улыбнулась она, показав свои крохотные частые зубки. – Тем лучше, значит, в тепле будем. Место надежное?

– Да, да, – вмешался я. Признаюсь, сердце колотилось у меня от волнения. Женщин я еще не знал, меня ждал первый опыт. Я разглядывал ее, стремясь обладать ею как вещью, не как человеком. – В это время его родные ужинают.

– А ты-то тут при чем? – сказала она. – Да что мы все стоим и рассуждаем, здесь такой ветер. – Она взяла Дино под руку, приглашая идти.

Дино, казалось, прирос к месту. Он решительно высвободил свою руку и сказал:

– Послушай: если хочешь пойти со мной, ты должна пойти и с ними.

– В другой раз, – улыбнулась она снова.

– Нет, сегодня, – сказал я, – потому что…

Дино не дал мне закончить. Опустив глаза, он сказал:

– Вначале с ним, с Бруно, потом со мной. – Почему? Боишься, я потом крик подыму?

– Сначала с ним, – повторил Дино. Он подбросил в воздух попавшую под руку пробку от кока-колы, поймал ее, потом добавил категорически: – Ясно?

Она стояла, опустив руки вдоль бедер и крепко сжимая сумочку. Глубоко вздохнув, сказала:

– Як такому шантажу привыкла. Все вы одинаковы, – и взглянула на Армандо. Он отвернулся. Мы поняли, что ему она уже принадлежала. Я решительно отодвинул его локтем. Вопрос Электры застиг меня врасплох во время этой вспышки, продиктованной завистью: – Ты главный?

– Да, – ответил Дино. – Да, он главный.

Она пожала плечами, провела мизинцем по уголкам рта, словно снимая остатки губной помады.

– Что ж, пошли. Когда чего-нибудь хочется, за это всегда нужно расплачиваться.

План наш оказался без изъянов. Свод потолка как бы разделял хлев на две части: в одной находились кормушки и привязанный скот, в другой, меньшей, – сеновал и кучка лечебных трав, там же стоял треножник с подвешенным резаком. Пахло сеном и навозом.

Армандо сторожил нас, стоя под навесом. Дино должен был к нему присоединиться, приготовив наше ложе, то есть расстелив на полу сено и притоптав его ногами.

– Ну, я пошел, – сказал Дино, – если кто подойдет, мы станем петь. Тогда удирайте в поле через эту дверь. – Вышел он, не обернувшись.

Была ли она красива? Кошачьи, сверкающие белизной ровные, теснившиеся друг к другу зубы, каштановые волосы, карие глаза. Какой она была в эту минуту? Я не запомнил, хотя лампа висела на проводе прямо над нашими головами.

– Давай ложись, – сказала она мне. Обняла, поцеловала в губы, высунув кончик языка. Сначала я испытал отвращение, потом сладкий вкус меда. – Ты главный? – Шептала она. – Ты ими командуешь? Ты их колотишь? Скажи, как я говорю по-итальянски?

Побежденная, но не сдающаяся, она понуждала и учила меня, пока я еще был в состоянии терзать ее своим сопротивлением. Я ощущал блаженство, испытывал сознание превосходства, сокровенной и до сих пор не находившей себе выхода силы… Внезапно она успокоилась, притихла, стала совсем другой, робкой и в то же время болтливой, словно переродилась.

– Я ведь гречанка. Ты об этом знал? Конечно, не настоящая. Родители у меня из Апулии. Дед с бабкой высадились в Пирее, когда отец с матерью едва только на свет появились, ну, как другие, в Америку уезжали. Но у них перед глазами оставалось все то же море! И сами они всегда оставались итальянцами и говорили на своем диалекте, а когда война началась, их прогнали. Посадили нас в концлагерь, в один, потом в другой, здесь под Авеллино. Мы уже пять лет во Флоренции, сначала жили в казармах, потом в бараках, все ждем домов, их строят здесь у вас, в самом Рифреди. Я научилась правильно говорить? Как по-твоему?

Я слушал ее уже без интереса, углубившись в свои мысли. Внезапно ощутил гложущую тоску… Мне показалось, что умерло во мне что-то, бывшее прежде мною и ею убитое.

– А любить я научилась? Чем это тут пахнет, как по-твоему? Посмотри-ка на резак. Так его называют? Правда, он похож на гильотину? Ты доволен? Как по-твоему? А я так просто счастлива! Сегодня больше никого не хочу видеть. На заводе все они мне прохода не дают. О, там я веду себя, как святая, там дело идет о куске хлеба! Стараюсь держать себя строго, но как быть, если кто-нибудь понравился? Знаешь, некоторые даже лезут в карман за деньгами, думают, я из корысти. Не знают, что это я их выбрала, оттого что они пришлись мне по душе! Но у нас на заводе почти одни взрослые, а с ними я не хочу! Нет! А вот сегодня я довольна. Я пошла на жертву с Армандо ради Дино, но с ним я встречусь в другой раз. Сегодня хочу уснуть, вспоминая тебя. Я болтушка, всегда задаю тысячу вопросов. Меня даже прозвали «Как по-твоему». А хоть бы один ответил толком… Никто не скажет слов, которых ждешь. Я их тоже не знаю. Только должны же быть на свете такие слова. Думаешь, замуж хочу? Вот уж нет, ведь у меня что ни день – свадьба. Забеременею – не беда. Знаю, что делать. А Дино мне уже разонравился, он трус, коли дает собой командовать. Он нам даже постель стелил! Это ты ему велел. Сразу ясно, ты командуешь, по глазам видать. Только мной командовать не вздумай. Во второй раз меня ни к кому не тянет. Мной и начальник цеха не покомандует. Я на работе свой долг выполняю. Умею я долг выполнять? Как по-твоему?

Оглушенный ее болтовней, я не знал, что отвечать и как быть дальше. Я присел и разглядывал ее, покуда она говорила, натягивала на себя белье, надевала туфли. Стоя на коленях, она открыла сумочку, вытащила зеркальце, помаду; держа в руке тюбик, она подставила мне губы.

– Поцелуй меня прежде, чем накрашусь. Слышишь, как жалобно мычит корова? Наверно, стельная. Как по-твоему?

Я только и сумел, что вынуть у нее из волос застрявшие соломинки.

– Спасибо, – прошептала она.

Мы поднялись. Несмотря на ее каблучки, я был выше ее на целую голову. Она встала на цыпочки, чтобы коснуться щекой моей щеки.

– А не то я тебя своей краской измажу, – сказала она. – Прощай!

Коровы и бык повернули морды в нашу сторону и, не переставая жевать, проводили нас взглядом своих влажных, тупых глаз.

– Ну и скотина! – сказала она.

Я довел ее до двери, которая вела в поле.

– Пойдешь вон той тропинкой. Видишь?

– Еще бы – такая луна!