Постоянство разума - Васко Пратолини

– Ну, а он как выглядел?

– Миллоски?

– Вот именно.

– Как он мог выглядеть? Всегда один и тот же коричневый плащ, рабочий комбинезон или все тот же серый костюм. – Только на ее свадьбу с Морено, припоминает Иванна, он пришел в синем костюме. – Наверно, одолжил у кого-нибудь, хоть сидел он на нем недурно. Ну, волосы у него тогда были – целая копна, ярко рыжие, прямо огонь.

Она словно пытается остановить время. Одно воспоминание цепляется за другое, она задерживается на тех, что способны разжалобить наверняка. Словно она под следствием.

– Все из-за твоей несговорчивости, – заявляет она порой, нарочно уводя разговор в сторону, чтобы не дать мне повода судить ее.

– Что ж, мама, может, хочешь, чтоб я сам рассказал тебе про этот вечер?

– Уже поздно, разве тебе не хочется спать?

– Я ведь ни в чем тебя не упрекаю, – говорю я, чтоб успокоить ее. – Ты поступила правильно – именно такой и должна быть моя жизнь.

Прежде чем они заговорили об этом со мной, я уже все обсудил с Дино: в октябре его ждала переэкзаменовка, которую он вряд ли бы выдержал; впрочем, считал он уже достаточно хорошо, для того чтоб встать за прилавок рядом с отцом, глаз у него зоркий, и он отлично разбирается в соломенных сумках, кошельках, папках с тисненым гербом Флоренции – красной или золотой лилией.

– Хочешь, поспорим: они захотят, чтоб ты учился дальше.

– Я поступлю на «Гали».

– Тогда придется идти в техническое училище.

– Само собой. Я поступлю в училище при заводе. Туда принимают с шестнадцати лет, даже стипендию дают – двадцать тысяч в месяц.

– Когда у нас дела идут хорошо, мы за один час кладем в кассу двадцать тысяч.

– У вас торговля – на «Гали» работа.

– Да, но не на воздухе, а в цехе. Там тебе не понадобится твой американский язык. Смотри, как у меня все славно получится: буду стоять у лоджии Порчеллино, переводить разговоры отца с туристами, их там всегда полно.

– А я буду рядом с Милло, он возьмет меня в свой цех, мы с ним будем работать на одном станке.

– Он тебя приворожил.

– Ничего не приворожил. Просто он отличный фрезеровщик, и мой отец таким был.

– А покуда тебя пошлют к отцу Бонифацию, «святому из квартала Рифреди», к нему посылают всех бедных сирот, у него и школа и завтрак бесплатные, там у них спортплощадка, даже стадион, они ходят на экскурсии, но уж мимо церкви не пройдут, прислуживают во время мессы. С его рекомендацией…

– Я не бедный. Я к мессе не хожу.

– Если хочешь поступить на «Гали», придется идти к нему.

– Мне положено место отца. Если нужна рекомендация, мне ее даст Милло, а не отец Бонифаций.

– Почему? Разве коммунисты сильней попов?

– Да, Милло сильней, – ответил я.

Обычная сцена наших семейных комедий. Мы сидим в гостиной, втроем за круглым столом. Милло скинул плащ и в тысячный раз закуривает вечно гаснущую тосканскую сигару, Иванна в жакете с синеватым отливом, с узкими рукавами до локтя, быстрым движением подставляет ему пепельницу. На столе подарки: две книги о путешествиях, альбом комиксов, коробка с калибрами, угольниками, гайками. На крышке написано: «Маленький инженер». Я держу руку на коробке, которую уже успел изучить. На тарелках пирожные, Иванна наливает вермут, они пьют, произносят разные тосты.

За окном дождь. В коридоре хлопает штора. Иванна пошла закрыть ее. На несколько секунд мы с ним остаемся вдвоем.

– Когда она станет тебя спрашивать, отвечай правду, – говорит он мне.

Она возвращается, садится к столу, облокачивается на него, скрестив пальцы.

– Вот пусть дядя Милло, как всегда, даст нам совет, – начинает она. – Но прежде всего ты сам должен мне ответить на мои вопросы. Я твоя мать и желаю тебе добра.

– Дядя Милло тоже хочет тебе добра, – говорит он.

– Конечно, – подтверждает она. – Так вот слушай, Бруно. Я подумала: если пойти на кое-какие жертвы…

– Я хочу поступить на «Гали», – перебиваю я ее речь, заранее, видимо, подготовленную.

– Разумеется, нужно только подумать, как это лучше сделать.

– Кем стать – генералом или солдатом, – поясняет Милло.

– А у тебя какое звание? – спрашиваю я.

– Не бери пример с меня.

– Почему? Чем ты плох?

– Не в этом дело. Когда я подрастал, был фашизм, и мне пришлось больше сидеть по тюрьмам, чем работать на заводе. Как бы там ни было, начал я чернорабочим, словом, не командиром, а рядовым. Начинаешь рабочим, потом становишься мастером. Но теперь ведь фашизма нет!

– Фашистов свергли вы, партизаны.

– Не о том речь, – вмешивается Иванна. – Ты хочешь поступить на «Гали». Ну что ж, для тех, кто родился в Рифреди, завод – это их судьба. – Она нервно одергивает рукав жакета, после каждой затяжки кладет сигарету в пепельницу и снова берет. – Да, для тех, кто родился в Рифреди, лучше «Гали» нет ничего на свете. «Гали» – это весь мир, Мекка. «Гали» – это вся жизнь.

– Да, пожалуй, так оно и есть, – соглашается Милло. – Тут не просто кусок хлеба, а символ. Ребята приходят к нам и чутьем понимают, где правда зарыта. Не говоря уже о том, что это один из самых совершенных заводов, хоть теперь он, пожалуй, немного устарел и нуждается в перестройке.

Ни она, ни Милло не замечают, какова моя роль в этой беседе, из которой они меня исключили. Они расчувствовались, мне кажется, что все уже решено, что я уже их одолел.

Твой отец, как и дядя Милло, был отличным рабочим. Хорошо знал свое дело, – вновь начинает она. – Вот он вернется, сам убедишься!

Пауза. Иванна покусывает губы. Я гляжу на нее и на Милло, который сидит, опустив голову.

– Разве ты не хотел бы занять его место, но не солдатом, а командиром?

– Станешь крупным инженером, – Милло тычет пальцем в крышку коробки. – Но для этого нужно учиться в десять раз больше и лучше, чем до сих пор. Намного дольше, чем в начальной школе. Мама по-прежнему готова приносить себя в жертву, работать ради тебя… Что ж, если б она согласилась… Живу я одиноко, всего заработанного не трачу…

– Вы так и в шутку не говорите, – говорит она. – Что ребенок подумает?

Он смущенно вертит в руках свою сигару, разглаживает усы и уже шутя произносит:

– Вернемся к этому разговору в шестьдесят четвертом году, когда он будет на втором курсе университета.

Иванна, помолчав, обращается ко мне:

– Возьмешься за учебу? Математика тебе нравится? Ты любишь решать задачи?

– Хочу быть солдатом, – говорю я. И опять гляжу на них, прищурившись. Я кажусь себе при этом ловким и хитрым победителем. Разговоры о том, чтоб учиться в десять раз больше, это, конечно, ловушка: они хотят оттянуть мое поступление на «Гали», отнять у меня кусок жизни, вернее, этого хочет она, Милло же, конечно, на моей стороне, он это говорит лишь ей в угоду, а на самом деле ждет, что я буду стоять на своем. – Хочу стать фрезеровщиком, больше не стану учиться.

Все разыграно по всем правилам, в необходимый момент он приходит мне на помощь.

– Мы же не хотим, чтоб он сбился с пути!

Иванна сдается. Ее глаза наливаются слезами, она достает из кармана платок и утирает их.

– Учиться все равно нужно. Так что же ты решаешь?

– Три года в техническом.

Я вскакиваю на стул и начинаю целовать их – сначала ее, потом его, они сидят, и я целую их в лоб.

– Только не к отцу Бонифацию, – заявляю я.

Милло соглашается, продолжая поглаживать усы. Иванна качает головой и вздыхает.

– Вот, Миллоски, видите – ваше воспитание. К отцу Бонифацию, где все эти сироты, я его никогда не пошлю. Я и к мессе его не приучила, раз уж сама не хожу. Но сама я не хожу в церковь лишь потому, что у меня нет времени, и этим вовсе не горжусь! О священниках я ему никогда плохого слова не сказала. Говорить о них дурно – все равно что обучать ругани.

– Я их тоже при нем не ругал, – говорит Милло. – Он сам разобрался в этом, как и во многом другом. Дети подрастают, Иванна. Не нам жаловаться, если они растут такими, как надо.

– Да, – произносит она. – А покуда, – и она снова вздыхает: это у нее такая привычка, – а покуда он до самого октября будет целыми днями шляться у речки без всякого надзора.

– Он слишком мал, чтоб поступать на завод, такого и в подмастерья не возьмут. Может быть…

– Что? – я открываю коробку и начинаю укладывать в ряд детали.

– Вот ты хочешь стать фрезеровщиком, но ведь ты и книги любишь, – значит, тебе интересно будет поглядеть, как их печатают.

У его приятеля (он был также приятелем Морено, но только Иванна его не помнила) была небольшая типография в Борго Аллегри.

– Типография крохотная, – говорит Милло, – он один там управляется со всей работой, ему нужен мальчик, главным образом для разных поручений… Откровенно говоря, я уже все уладил.

За то лето я изучил все: и как работает печатный станок, и как обращаться с литерами и наборной доской, и как сверстать визитную карточку, бланк или воззвание. Я этим увлекся, но не слишком привязался к делу – не мое это ремесло. Трудно было себе представить хозяина лучше бедняги Каммеи. Он ходил в куртке, вечно залитой чернилами и вином, страстно увлекался лото, играл на скачках, покупал билеты футбольной лотереи, всегда нуждался в деньгах, жил среди постоянных семейных неурядиц.