Легенда Татр - Казимеж Тетмайер

Второе письмо он отправил Лентовскому, чтобы тот привел с собою как можно больше войска. «И напомните им, чтобы брали с собой топоры и заступы. Мы пойдем через Краков и, если будет на то воля господня, — дальше, через всю Польшу. Мы уже снеслись с Хмельницким и с татарами. Немецкое войско также придет нам на помощь…»

Радовалась и веселилась молодая душа пана Костки. Он сидел в богатом замке старосты, в высокой башне, писал военные приказы, чувствовал себя недосягаемым… Раскинувшись в великолепном камергерском кресле, он положил вытянутые ноги на медвежью шкуру, разостланную под столом, засунул руки в карманы шведских рейтуз и закинул голову…

Ты будешь плакать,А я не услышу.В горнице сядуПисьма писать…—

припомнилась ему мазовецкая песня о трех панах Потоцких, которые ехали с войны и все

Хлопотали, хлопотали,Где бы им заночевать…—

а когда устроили дело с ночлегом, то

Хлопотали, хлопотали,Где бы девушек достать…

Беата Гербурт…

Не сон ли это?

Когда-то, где-то… сад, благоухающий ранним апрельским цветом… давно… далеко… Объятия, горячие объятия…

Сенявский, Сульницкий, княгиня Корецкая, воевода…

Пожар Згожелиц, зарево…

Двор королевы Цецилии Ренаты… придворные балы… пиры… пажеские проказы…

Презрение, голод, нищета…

Не сон ли?

Ах, эти сладкие, волшебные, небесные объятия… Блаженство поистине неземное…

Вдруг перед ним появилась Марина из Грубого.

— Пан, — сказала она, — меня прислал с двумя людьми брат Собек. Сам он придет на этой неделе с тысячей мужиков.

Костка посмотрел на нее глазами, отуманенными мечтой. Она была прекрасна.

— А ты? — спросил он. — Хочешь здесь остаться?

— Хочу.

— Зачем?

— Я на войну пойду.

— Драться?

— Да.

— У нас мужиков довольно, хватит.

— Я должна омыться в крови.

— Почему?

— Дьяволу дала себя искусить. Должна омыться.

— В крови?

— Да.

— Что же ты сделала?

— С извергом связалась.

— Как это?

Марина не ответила, только опять повторила:

— Собек скоро будет здесь. С ним одних Топоров семеро, трое Мардулов…

Костка смотрел на красоту Марины.

— Марина, — сказал он, выпрямившись.

— Что?

— Марина… — повторил он.

— Пан, останьтесь для меня святым спасителем народа! — сказала Марина и вышла из комнаты.

На другой день прибыл Лентовский, но всего с несколькими мужиками, — проведать Костку. Он обещал вернуться и привести с собой с Черного Дунайца десятки тысяч мужиков. А через четыре дня после отступления Иордана получено было письмо из Птима, от ректора Мартина Радоцкого, который упоминал о «возлюбивших правду Христову» и сообщал, что «мужики, если бы им разрешили и если бы призвал их к тому голос его величества короля, сами напали бы на шляхетские усадьбы и разгромили их, чтобы никогда больше не царила на земле гордость, высокомерие и жестокая тирания».

Тогда Костка снова сел за письменный стол Платенберга и стал писать свой манифест, начинавшийся словами: «Мир Христов!» — манифест, в котором от имени короля в пространных словах обещал «всем, кто теперь станет на его сторону, всяческие вольности и шляхетские усадьбы со всем имуществом». Он предупреждал также, чтобы (как поручил ему заявить его величество король) «никто не придавал значения никаким указам, хотя бы они были с печатью и за подписью его величества короля, — ибо последний принужден их выдать из опасения перед шляхтой»…

Он объявлял поход на Краков и велел собираться п Чорштын, «под свое крыло», приказывая не трогать костелов, «ибо мы будем сражаться во имя бога и за тяжко обиженный народ. Дано в Чорштыне 22 июня 1651 года».

Сидя в замке, Костка наслаждался своим счастьем. Он издавал манифесты, чувствовал, что он — сила, видел впереди бессмертную славу. Он радовался, как ребенок, он готов был хлопать в ладоши, а лупоглазый, лопоухий, толстогубый, маленький, толстый, грязный, прыщеватый и лукавый Иозель Зборазский смешил его необычайно. Он сам не знал: играет он в революцию или это все правда? Кто он: крестьянский мессия, владыка Чорштына, вождь сотен тысяч людей или паж королевы Цецилии, играющий в Варшаве с товарищами в турецкую войну? Все совершилось так быстро, так внезапно, словно во сне…

Написав свой манифест, Костка выбежал из комнаты Платенберга, наткнулся на жену Юзека Новобильского, обхватил ее за талию и закружил, покрикивая: «Гоп! Гоп!» Та подумала, что он сошел с ума. А когда он ее отпустил, баба, хоть ей было уже под пятьдесят, призналась жене Мацека:

— Знаешь, сестрица, как обнял он меня, так хоть я уж не молоденькая, а по правде сказать, кабы дошло до чего дело, — я бы ему не противилась…

А жена Мацека ей на это:

— Да, кабы дошло…

И вздохнула с сомнением.

Но недолго пришлось веселиться молодому полковнику.

Мальчик, исполнявший при Костке обязанности слуги, послан был на деревню за яйцами и возвратился с криком: «Солдаты идут! Солдаты идут!» Полчаса спустя замок стали окружать драгуны, пехота и артиллерия с двумя пушками. Всех было около тысячи человек, под начальством полковника епископских войск Яроцкого.

Епископ Гембицкий после позорного возвращения пана Иордана из-под Чорштына, где тот не мог совладать с бабьими языками и кулаками мужиков, забил отчаянную тревогу. Он отправил к Чорштыну двести пятьдесят человек пехоты и послал следующее письмо подстаросте и городскому судье краковскому:

«Краков, июня 30-го дня 1651. Чорштын взят, и там засели разбойники! Ad primum nuntium[15] посланные люди, qui flammam extinguerent[16], ничего не добились, и огонь этот еще тлеет, ибо чернь insurgit…[17] Во имя любви к родине и ради ее спасения спешите туда, вельможный пан, ибо это страшный огонь!»

Помчался гонец к королю; разослали всем сельским приходским ксендзам приказ проповедовать с амвонов против бунта и удерживать народ; вслед за отправленными уже двумястами пятьюдесятью пехотинцами напуганный епископ снарядил еще двести человек из собственного полка и шестьдесят отборных горных стрелков-«свистунов», получивших свое название оттого, что они отдавали команду по-разбойничьи, свистом. При этом войске находились две пушки. Староста любовльский, получив приказ, также привел две пушки и сто пятьдесят солдат. Из-под Мушины прибыли драгуны епископа. И в то время как подстароста краковский Сметанка сзывал в Краков ко дню 27 июня всю шляхту, всех стариков, больных, слуг, экономов, королевских чиновников и духовенство, чтобы идти против мятежника Костки, у самого Костки на 22 июня было в замке против тысячи осаждающих двадцать семь горцев и пять женщин.

Но он был уверен, что помощь придет. Отряды из Подгалья под предводительством Собека, из Бескид — с Чепцом и Савкой и те, которые собраны были Лентовским под Черным Дунайцем, должны были прибыть с часу на час. Чепец и Савка донесли, что под Ланцкороной и под Мельштыном стоят целые толпы крестьян, что целые толпы идут под предводительством войтов, что под Бабьей Горой, в Охотнице над Новым Таргом, в Порембе, в Медведе, во всей округе, до самых дальних мест, десятки тысяч людей взялись за оружие.

Так что, хотя он и не ожидал осады и хотя было у него и замке только двадцать семь мужиков и пять баб, он не испугался и решил защищаться, приказав зажечь смоляные ветки как сигнал. Чорштын засиял со всех сторон и окутался дымом.

Тем временем, ввиду того, что замок не согласился на предложение о сдаче, его начали бомбардировать из пушек, а пехота пошла на штурм.

В замке было несколько ружей и пушек, но не было ни пороха, ни пуль. Пока еще было время, Костка писал манифесты и забавлялся, подшучивая над Иозелем Зборазским, а о снаряжении не позаботился. Теперь он скрежетал зубами и впивался ногтями в ладони, — но это не помогало.

Его верный мальчик-слуга, тайно посланный ночью в Любовлю достать хотя бы пороха и пуль для ружей, попал в руки драгун и утром 24 июня был бит батогами на виду у всех перед замком.

Зловеще восходило это утро. Смоляные ветки горели на стенах день и ночь. Чорштын пылал со всех сторон. Это был тревожный сигнал повстанцам, — но никто не шел.

— Что же делать? — спросил Костку Лентовский, сидя в кухне, где горел огонь.

— Вот что! — крикнул Костка и, выбив чеканом оконное стекло, оправленное в олово, вырвал кусок олова и бросил в огонь. — Пули будут.

После этого, по его примеру, весь металл, бывший в замке, стали переливать на пули; из крыши вырывали гвозди, бабы выламывали мрамор из полов, вырывали из мостовых камни; кто чем мог отбивался от осаждающих.

Наступил полдень, а помощь не приходила.