Встречи у метро «Сен-Поль» - Сирилл Флейшман

Артур Клергц начал подумывать, не влюбляется ли он потихоньку в новую знакомую. А все благодаря управляющему и неисправной лампе в коридоре.

Как бы то ни было, редко когда ему бывало так приятно с кем-то разговаривать.

Ирина, словно угадав его мысли, посмотрела на него и сказала:

— Странная штука жизнь, верно?

Вдруг резко распахнулась соседняя дверь, и на площадку выскочил в халате Вортавич — Клергц знал его сто лет.

— Это вы тут шумите на лестнице? Спать не даете! — пробурчал он и сухо кивнул Ирине.

— Я споткнулся и упал, — стал объяснять Клергц, — а мадам любезно предложила заварить мне липового цвета с мятой, вот мы и…

Вортавич засунул руки в карманы халата и усмехнулся:

Что-то пить? Когда у вас травма? По-вашему, это удачная мысль? А если вас придется отвезти в больницу и срочно оперировать, думаете, хирург будет счастлив, что вы перед анестезией напились горячего?

— Но меня вовсе не надо оперировать, — сказал, отшатнувшись, Клергц.

Вортавич воздел руки и призвал в свидетели стенку:

— Мне будут тут рассказывать, кого таки надо, а кого не надо оперировать! Мне, брату врача! — И, переведя взор на Клергца, прибавил: — Это решать не вам! Решать будет хирург! А я пока что запрещаю вам пить. Я как сосед несу ответственность. Зайдите, и я вызову вам «скорую».

— Не стоит беспокоиться, — защебетала Ирина. — Я напою его хорошим сладким травяным отваром, а потом он спокойно ляжет в постель. И завтра обо всем забудет.

Эти слова подхлестнули Вортавича.

— Что за безответственные люди! — воззвал он на сей раз к другой стенке. — Мы живем в безответственном мире, где даже женщины, которые ничего не смыслят в травмах, судят о них почем зря! Мадам! — Он повернулся к Ирине. — Месье Клергц — мой старинный знакомый, и с этой самой минуты он поступает под мою ответственность. Я сам займусь им. Так велит простая человечность: ведь я знавал его покойную жену — ее весь квартал уважал! — был на ее похоронах!

При упоминании о супруге Клергц совсем растерялся и беспомощно посмотрел на Ирину.

Она же, чуть разведя руками, сказала:

— Простите, что я вас оставляю, но уже поздно, и мне пора спать.

Вортавич дернул подбородком в знак прощания и подтолкнул Клергца к своей двери.

Ни «скорой помощи», ни просто врача он вызывать не стал, а, как всякий, кто страдает хронической бессонницей, с готовностью разговорился: сначала об управляющем, потом о войне, потом о себе, о брате, об их с братом отце, о России до революции. Наконец он заметил, что Клергц уже не слушает, проводил его до лестницы и посоветовал на другой день сходить к его, Вортавича, знакомому врачу. Вложил напоследок в карман соседа визитку своего брата и закрыл за ним дверь.

Лампочка на лестничной клетке тоже работала еле-еле и внезапно погасла. Клергцу пришлось спускаться на свой этаж в темноте, и он опять едва не поскользнулся. Он покрепче ухватился за перила, но мысли его были заняты другим: наверно, никогда уж, думал он, не придет ему на помощь такая красивая женщина.

Ну а Ирина С. очень скоро переехала. И не оставила нового адреса.

Зато Вортавич еще долго жил в этом доме. Служа Артуру Клергцу живым напоминанием о том, что здесь, на улице Жарант, нет места для любви. Как, может быть, и нигде в нашем мире.

Слава

Борис Тонский, певчий в маленькой синагоге Четвертого округа, подрядился выступать в «Консер-Пакра», что на бульваре Бомарше, под именем Тони Розиб. Взял и подрядился. Ни с того ни с сего. Просто потому, что у него хороший голос.

Узнав об этом, президент общины высказался коротко и ясно:

— Одно из двух: или вы переходите в мюзик-холл, или остаетесь хазаном в шуле. Выбирайте!

И Тонский выбрал.

Он выступил несколько раз на бульваре Бомарше в первые дни сезона, но успеха не имел и очень скоро остался без работы.

О том, чтобы взять его обратно в синагогу, не могло быть и речи. Теперь он появлялся там по субботам как обычный правоверный еврей, а хазаном вместо него стал племянник раввина.

Вскоре Тонский стал посещать другую синагогу, по соседству, а потом, в один прекрасный день, он окончательно покинул Четвертый округ — отправился искать счастья в Канаду.

В Торонто Борис Тонский превратился в Бориса Тони. Однако новое имя не принесло ему удачи. Хозяин кабаре, в которое он было поступил, принял его за итальянца — на афише стояло что-то вроде Бористони. Но простояло всего три дня. На четвертый новичка выставили за дверь. И вдруг ему повезло: совершенно случайно, в каком-то благотворительном заведении, он повстречался с дочерью влиятельного члена тамошней общины. Прошло всего несколько месяцев, и Борис Тонский, вернувший свое прежнее имя, навсегда распростившийся с любым пением, духовным и светским, стал зятем богатого коммерсанта.

Джуди, жена, ничуть ему не докучала. Раз в два года рожала по ребенку и не мешала соответствовать положению разбогатевшего зятя, так что Тонский жил вольготно и весьма преуспел в Канаде. Поначалу он принимал участие, хотя довольно скромное, в семейном бизнесе. Когда же отец Джуди, имевший единственную дочь, а значит, и единственного зятя, скончался, он, в неполные сорок лет, стал важной персоной. Необходимость утруждать себя делами отпала, и семейство могло позволить себе проводить время в праздности и роскоши.

Отправившись как-то раз на несколько дней в Европу погреться на солнышке, Борис и Джуди остановились не в Париже, а в Кап-Ферра. Понятно, моря и солнца там было побольше, чем в Четвертом округе. Но главная причина заключалась в другом: Борис хотел взять реванш!

«Консер-Пакра», где он когда-то с треском провалился, давно закрылся, на бульваре Бомарше все было перестроено — тут реванш не представлялся возможным.

Оставался маленький шул, откуда его тоже, можно считать, прогнали. Все члены синагогального совета были еще живы. Только состарились на несколько лет, но занимали те же места. Это Тонский узнал от частного сыщика, которого нанял, едва ступив на французскую землю.

На следующий по приезде в Кап-Ферра день он оставил жену и детей около бассейна во дворе гостиницы, а сам пошел звонить по телефону президенту общины. Рассказал ему о своем нынешнем положении и прибавил, что хочет сделать в пользу синагоги серьезное пожертвование, а потому просит собрать в ближайшее воскресенье утром совет, на который он приедет лично. Однако старика было трудно удивить. Выслушав Тонского, он вежливо ответил:

— Приезжайте, если хотите.

Тонский расписал свои успехи, деловые и семейные связи и т. д., но президента все это ничуть не впечатлило. У него и без Тонского хватало забот. Так что до самой пятницы он ни разу не вспомнил о его звонке. И только в пятницу после вечерней службы сказал членам совета:

— Да, вот что! Мне тут, не помню уж откуда, звонил наш бывший хазан. Он, кажется, удачно устроился в Америке и приедет повидаться с нами в воскресенье, к одиннадцати утра. Борис Тонский — помните такого?

Все закивали, а секретарь спросил:

— А что он делает, снимается в кино? В Голливуде? Интересно, под каким именем? Если он играл в каком-нибудь из фильмов, которые идут в «Сен-Поль», то моя жена его, наверно, знает.

— Куда там! Он что-то мне такое говорил про свои дела в Канаде, про то, что у него жена и дети.

— У меня тоже жена и дети, — вмешался казначей, — но я не отрываю людей от дела в воскресенье утром. Почему бы ему не приехать завтра, в выходной?

— Я знаю? — надевая пальто, ответил президент.

Ему-то что — они с секретарем и так всегда являлись в воскресенье в десять и садились проверять бумаги. На той неделе этажом выше прорвало трубу и синагогу залило водой, надо было обсудить, что делать. Придет или не придет казначей, не имело никакого значения. А Тонский — ну приедет, и ладно.

Наступило воскресенье.

Бывший хазан еще с вечера заказал лимузин с шофером.

Домашних он оставил в гостинице-люкс на Лазурном Берегу, сказав, что едет по важным делам в Париж, и жена, как обычно, сказала: «Да, дорогой». Всю долгую дорогу он наслаждался предвкушением триумфа. В десять часов лимузин въехал в город через Порт-д'Итали. А в десять двадцать уже был в Четвертом округе. Еще пять минут спустя Тонский переступил порог знакомого маленького шула. Машина с шофером осталась ждать его на улице, заняв чуть не всю мостовую, точно привезла министра.

В синагоге в этот ранний час было только двое: президент с секретарем сидели за круглым столом в глубине помещения. Увлеченные разговором, они не обратили внимания на вошедшего. Тонский покашлял.

— Одну минуту! — скользнув по нему взглядом, сказал секретарь и продолжил недоговоренное: — Если у них, как они говорят, лопнула труба, то пусть бы заплатило страховое общество. Но эти венгры не застрахованы, вот в чем беда! Я поднимался к ним, так они меня на порог не пустили. Слыханное ли дело? — Он с чувством обратился к Тонскому: — Вот вы, говорят, приехали из Америки, скажите, слыхали у вас про такое, чтобы на вашем там двадцать каком-то этаже у людей не было страховки на случай возмещения ущерба от протечки?