Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Жуткий сноб! Пять минут с ним провести — и то противно.
Только так он обычно и отзывался о соседе.
Был июль, стояла прекрасная погода, и, уводя Альбера в другую комнату, дед успел еще сказать:
— Вот увидишь, этот шмендрик с нижнего этажа опять потащится в Трувиль жариться на солнце и наживать болячки, вместо того чтобы оставаться здесь, как нормальные люди.
На другой день мадам Казерн притаскивала бабушке, к ее удовольствию, остатки еды из буфета. Поднималась наверх то с кусочком камамбера, то с полбатоном хлеба, то с парочкой чуть перезревших персиков — отдавала все соседке перед тем, как уехать и запереть квартиру на три недели.
Бобштейн, наоборот, терпеть этого не мог.
Он шел в столовую, где еще спал Альбер на раскладушке, и ворчал себе под нос:
— Что я, нищий? Я не могу купить себе коробку камамбера? Хоть бы скорей они уехали на свой курорт, скатертью дорога!
Альбер просыпался, удивленно глядел на часы — они показывали восемь.
— С чего это соседи будят нас так рано?
— Ага, ты понял! — радовался дед. — Ты видишь, как меня терзают? Всего восемь часов, а они уже два раза заявлялись со своими паршивыми помидорами и огрызком пирога. А что твоя бабушка? «Спасибо, мадам Казерн!», «Спасибо, месье Казерн!», «Желаю вам приятно провести время в Трувиле, мадам Казерн, отдохнете там от кухни, поживете на всем готовом!» И все такое прочее. Будь это не твоя бабушка, а кто-нибудь другой, я бы сказал, что она тоже снобка.
Альбер тер глаза:
— Деда, я хочу еще поспать.
— Я бы тоже поспал, — соглашался Бобштейн. — Если б этот чертов сноб не морочил мне голову со своим вокзалом и со своими чемоданами, которые я, видите ли, должен постеречь, пока он будет бегать за такси, — так захотела твоя бабка! Она что, думает, мадам Казерн не может постоять на тротуаре одна? Что налетит какой-нибудь разбойник и украдет ее вместе со всеми пятью чемоданами? Да на мадам Казерн никто ни за какие деньги не польстится! Ну ладно, я пошел.
Альбер вставал и смотрел в окно на деда, бабушку и мадам Казерн, они стояли у подъезда и ждали месье Казерна. Наконец подъезжало такси, месье Казерн выскакивал и воздевал руки к небу — Альбер догадывался, что он говорит:
— Скорей, скорей, мы опоздаем! Поезд отходит через три часа!
Так бывало каждый год, и каждый год, помогая грузить чемоданы, дед бурчал:
— Посулите мне лотерейный билет с главным выигрышем — и то я не поеду в этот ваш Трувиль! Пусть едут всякие снобы, если им так хочется. Мы тут без них вздохнем спокойно.
А бабушка — из года в год одно и то же! — пихала его в бок локтем:
— Да замолчи ты! Услышит человек — обидится! Что до меня, то я бы и без лотерейного билета согласилась поехать и пожить в гостинице.
В эту минуту Альбер открывал окно. Теперь он слышал, как дед захлопывает дверцу и, глядя вслед уезжающему вверх по бульвару Севастополь такси, говорит:
— Трувиль! Трувиль! Да разве там бывает такой свежий воздух, как здесь? Такие птички, как здесь? Разве там, а не здесь у меня семья?
— Деда, бабушка! — кричал им Альбер из окна. — Раз вы уж все равно внизу, купите на завтрак круассанов!
И Бобштейн, с гордо поднятой головой, обращался к жене:
— Небось в Трувиле не позавтракаешь круассанчиками с любимым внуком!
Джаз
Дело было году в пятьдесят четвертом. Или в пятьдесят пятом. А может, даже в пятьдесят шестом. Был такой Ицик Гиллеский, который преподавал иврит в синагогальной школе, играл на трубе и имел любовницу.
— Ну и что тут такого? — спрашивали доброжелатели. — Что, учитель иврита не может играть на трубе?
— Конечно, может, — отвечали недоброжелатели. — Но вот иметь любовницу? По-вашему, такое подобает учителю иврита?
Вот так судили и рядили родители учеников, директор школы, члены общины и ее президент.
Сам же Ицик Гиллеский поступал очень просто. Каждое воскресенье он вечером играл на трубе в ансамбле новоорлеанского классического джаза, раздувая щеки, заросшие густой бородой. А утром вел уроки Талмуда и современного иврита в небольшой школе при синагоге. Но вот вопрос: а как же любовница?
Любовница существовала только на словах! И первой это слово произнесла его жена в беседе с булочницей.
— Мало того, — задумчиво сказала она, — что муж играет на трубе, я думаю, у него еще и любовница есть.
На это булочница выпалила:
— Э, мадам Гиллеская, у них у всех любовницы! Не стоило бы вам позволять муженьку играть на концертах по ночам. Если мужчина по ночам не дома, значит, у него завелась любовница.
— Да нет. Это совсем не точно. Я просто сомневаюсь.
— Так можете не сомневаться, а прямо-таки плакать. Мой муж хоть ни на чем и не играет, но тоже той зимой завел себе любовницу: что ни понедельник, просиживал до поздней ночи с приятелями за картами.
— И что ж вы сделали, чтобы его отвадить?
— Поколотила. С ними только так. Не к психиатру же его тащить, в его-то годы! Поколотила хорошенько — и нету больше никакой любовницы, и в покер перестал играть.
— Нет, я не стану бить отца моих детей. Уж лучше я стерплю любовницу или убью его.
— Попробуйте сперва поколотить! Мужчины не так плохи, как кажется. Не стоит идти на преступление из-за обыкновенной любовницы.
Прошло несколько месяцев. Все только и говорили, что о злополучном трубаче и его обманутой супруге. Наступил июль. Месяц, когда президент общины месье Гитерман обычно уезжал в Жуан-ле-Пен. И в том же месяце ансамбль Ицика был приглашен на джазовый фестиваль — пришло официальное письмо. Маленький фестиваль в маленьком городке, но за концерты полагалась плата, а это вещь немаловажная!
Ицик решил поговорить с самим месье Гитерманом. Он знал, что его музыкальные занятия считались не очень похвальными, но не упускать же такую редкую возможность! А потом, он и там прекрасно сможет есть кошерную еду и ходить в синагогу, Лазурный Берег — вполне цивилизованное место. Президент был польщен тем, что простого учителя из его общинной школы пригласили на фестиваль. Конечно, лучше б это был фестиваль древнееврейской грамматики, но ничего, сойдет и джазовый. Какой-никакой, а тоже дар свыше! Вот только что делать с любовницей, о которой Сюзанна Гиллеская обмолвилась в булочной? Гитерман взял Ицика за плечо и заглянул ему прямо в глаза:
— Говорят, что… будто бы…
— Вранье! — пришел ему на помощь Ицик.
— Но так все говорят…
— Да мне и слушать некогда, кто что болтает! Ничего такого нет. Честное слово! Это у Сюзанны какой-то заскок.
— Ну а у вас? У вас заскоков нет? Каких-нибудь таких… Скажите честно.
— Да нет. Все это чушь. Просто я играю в джазе. А Сюзанне не нравится, когда я поздно прихожу. Когда вы уезжаете в Жуан-ле-Пен? Тринадцатого июля? Так я поеду с вами и все три дня буду вместе с вами жить — ездить на фестиваль и возвращаться обратно. А вы будете за мной присматривать. По-моему, лучше не придумаешь.
Президент почесал в затылке:
— Поселить вас в моей гостинице — легко. Вместе есть — не вопрос. Но каждый вечер ездить автобусом туда и обратно, чтобы смотреть за вами, пока вы будете играть? Вот тут я не уверен. Понять бы для начала, что там у вас за музыка? Джаз, джаз! — а что это такое, я толком и не знаю. Вы в этом джазе что играете? Танго? Вальсы?
— Нет, не то. Побыстрее.
— Значит, румбу. У моей дочери на свадьбе, еще когда была жива моя покойная супруга.
— Нет-нет, месье Гитерман, я не знаю, как объяснить вам, что такое джаз, но для меня это сама жизнь!
После долгой беседы Гитерман пошел домой к Ицику и спросил Сюзанну, хочет ли она, чтобы слухи о любовнице, что баламутят весь квартал, наконец прекратились. Так вот, он, президент, приглашает ее мужа в свою гостиницу в Жуан-ле-Пен и будет за ним присматривать, пока он ездит на фестиваль.
Гитерману было семьдесят шесть лет, он был почтенным человеком, и Сюзанна согласилась собрать мужа в дорогу и отправить тринадцатого числа на Лионский вокзал.
Она проводила его до метро «Сен-Поль» и проехала еще две остановки до самого вокзала, чтоб убедиться, что другой женщины с ним нет. Ицик уезжал с самим президентом, он был в хороших руках.
Первый день на Лазурном Берегу прошел спокойно. Маленькая гостиница, в которой привык останавливаться Гитерман, была очень уютной. Разрешалось приносить свою еду. Потому что, даже если поблизости и можно было найти более или менее кошерные рестораны, зачем рисковать понапрасну? К тому же президент не любил перегружать желудок тяжелой пищей и предпочитал перекусывать в номере. Так объяснил он Ицику, который прежде никогда тут не был и, пожалуй, не отказался бы пообедать в ресторане. Но нет — оба питались в номере Гитермана йогуртами и сухариками, к удовольствию одного и досаде другого.
- Человек-да - Дэнни Уоллес - Современная проза
- Дорогостоящая публика - Джойс Оутс - Современная проза
- Большой Гапаль - Поль Констан - Современная проза
- Парфэт де Салиньи. Левис и Ирэн. Живой Будда. Нежности кладь - Поль Моран - Современная проза
- Живой Будда - Поль Моран - Современная проза
- Просто дети - Патти Смит - Современная проза
- Счастливые люди читают книжки и пьют кофе - Аньес Мартен-Люган - Современная проза
- Сказки бабушки Авдотьи - Денис Белохвостов - Современная проза
- ЗОЛОТАЯ ОСЛИЦА - Черникова Елена Вячеславовна - Современная проза
- Как я съел асфальт - Алексей Швецов - Современная проза