Россия на Западе: странные сближения - Александр Цыпкин

она равнодушна.

Столь внезапный и блестящий взлет Леонтия Леонтьевича, конечно, был авансом, и генерал понимал это как никто. Он жаждал случая упрочить свою славу. И вскоре возможность такая представилась.

В сражении при Прейсиш-Эйлау в известной степени виноват французский маршал Мишель Ней. Недовольный зимними квартирами, он без ведома Наполеона двинул свои войска восточнее. Беннигсен интерпретировал эти действия как начало масштабного наступления неприятеля на Кенигсберг, который был тылом русских и пруссаков. Помимо чисто военных соображений, диктовавших необходимость активных действий, имелись еще и психологические: после падения Берлина город, где традиционно присягали прусские монархи, оставался символом независимости королевства. В общем, защищать «прусскую Москву» было обязательно. Беннигсен составил амбициозный план отрезать Нея и Бернадота, далеко отстоящих от основной французской армии, и молниеносно покончить с ними. Его хороший замысел, однако, был скверно исполнен: сказалась и нерасторопность исполнителей, и отвратительные погодные условия. Пока русские по-черепашьи пытались что-то сделать с французскими корпусами, в дело вмешался лично Бонапарт.

Наполеон, хотя и недовольный самоволием Нея, решил действовать по своему старому принципу: «Сначала ввяжемся, а потом посмотрим». Видя, что русские пришли в движение, он предписал Бернадоту отступать на запад, заманивая Беннигсена и растягивая коммуникации неприятеля, а сам начал готовить ловкий маневр, намереваясь обойти русскую армию с юга, отрезать ее от путей снабжения из Кенигсберга и в итоге разгромить.

Все зависело от того, удастся ли сохранить приготовления французов в тайне. Но тут Бонапарта постигла неудача: что у русских было налажено образцово, так это слежка за дорогами. Курьер, скакавший от французского начальника штаба Бертье к Бернадоту, попался в ласковые объятия гусарского разъезда из авангарда, в командование которым только что вступил Петр Иванович Багратион. Чуть позже казаки перехватили еще несколько неприятельских депеш, и план Бонапарта предстал перед Богом Рати во всей полноте. Он имитировал дальнейшее наступление на Бернадота и заставил его продолжать движение на запад в то время, как сам начал отступление. Это исключительно успешная военная хитрость привела к тому, что корпус наполеоновского маршала оказался «выключен» из дальнейших событий. Тем временем Беннигсен, получивший донесение Багратиона, организовал перестроение войск, чтобы заслонить Наполеону путь.

Император французов вскоре понял, что его первоначальный план сорван, и погнался за русской армией. Беннигсен, впрочем, не робел перед Наполеоном и находился в поисках выгодной позиции для генеральной битвы, которую он в итоге и найдет возле городка Прейсиш-Эйлау. Саму же возможность такого поиска командующему героически обеспечивал именно Багратион, авангард которого внезапно превратился в арьергард.

К тому времени Петр Иванович уже имел репутацию короля арьергардных боев – пожарной команды или кареты скорой помощи, надежно прикрывающей отступление. Встав стеной и отбивая французские атаки, ветеран суворовских походов не дал Бонапарту добраться до армии Беннигсена. 26 января она организованно прошла через Прейсиш-Эйлау и расположилась за городом, готовясь к будущей битве. «В этой защите арьергардной более всех участвовал и заслужил всеобщую похвалу командующий… 3-м егерским полком генерал-майор Барклай-де-Толли, который в этом сражении и был ранен», – вспоминал Сергей Волконский, в ту пору – адъютант Беннигсена. Так на авансцене русской истории появился еще один будущий герой Отечественной войны 1812 года.

Вечером под натиском неприятеля войска Багратиона отошли и присоединились к основной армии, однако Беннигсен внезапно отдал приказ выбить французов из Эйлау. Солдаты были измучены и нуждались в отдыхе, однако тут Петр Иванович буквально выдал мастер-класс по мотивации.

«Багратион безмолвно слез с лошади, стал впереди передовой колонны и повел ее обратно, – вспоминал Денис Давыдов. – Все другие колонны пошли за ним спокойно и без шума. Но при вступлении в улицы все заревело “ура!”, ударило в штыки, и мы снова овладели Эйлау. Ночь прекратила битву. Город остался за нами».

Увы, чуть позже Эйлау все же перешел в руки французов. Почему так случилось, сказать однозначно нельзя. Беннигсен приписывал внезапный отход своему хитрому плану – заставить Наполеона атаковать из города и бить по хорошо укрепленному центру его позиции, что действительно привело к тяжелым последствиям для французской армии на следующий день. Однако остается вопрос, зачем в таком случае он ранее отдавал приказ возвратить Эйлау. В мемуарах Леонтий Леонтьевич ответил так:

«Чтобы неприятель не имел возможности занять днем местность, находящуюся между городом и нашей позицией (что совершенно напрасно могло беспокоить наши войска постоянными тревогами в течение ночи)».

Другие участники событий – например, тот же Денис Давыдов – приписывали потерю города ошибкам оставшегося там после отъезда Багратиона генерала Сомова и внезапной контратаке французов. По словам известного гусара и поэта, благодаря этому несчастному происшествию французы, точнее, их часть, разместились на теплых квартирах, в то время как русские были вынуждены ночевать под открытым небом при минусовой температуре. Однако последующие события продемонстрировали, что неудобства не сказались фатальным образом на боевом духе русской армии.

Основная фаза сражения при Прейсиш-Эйлау разыгралась 27 января 1807 года. Как соотносились армии противников?

Современные историки установили, что они были примерно равны: по семьдесят тысяч человек с той и с другой стороны при двукратном преимуществе русских в артиллерийских орудиях. Однако все могло измениться. Бонапарт ждал подхода корпусов Даву и Нея; Беннигсен же уповал на прибытие прусского корпуса Антона Вильгельма фон Лестока, частично укомплектованного русскими полками.

Битва началась около восьми утра с ожесточенной артиллерийской дуэли. Русские готовились к обороне, французы медлили, ожидая подхода корпуса Даву. Лишь к десяти часам Бонапарт получил ободряющие новости о том, что подкрепление приближается. Передовая дивизия Даву вместе с дивизией из корпуса маршала Сульта энергично атаковала левый фланг русских, которым командовал генерал Остерман. Чтобы сдержать нарастающий натиск неприятеля Беннигсен вынужден был перебросить туда силы, ослабив свой центр. В этот-то момент на русские позиции двинулся корпус маршала Ожеро – тринадцать тысяч французских пехотинцев.

Относительно задачи, поставленной перед ними, идут споры. Одни полагают, что корпус должен был усилить натиск на фланг Остермана перед подходом Даву; другие думают, что цель пехоты состояла, наоборот, в прорыве ослабленного русского центра, где французы не демаскировали артиллерийскую батарею. Так или иначе, в дело вмешался фатум: разыгралась небывалая снежная буря; неприятель не видел в точности, куда он идет, и вскоре оказался перед русской центральной позицией. Но и наши солдаты не ведали, что противник уже вблизи. Как позже выразился участник битвы Александр Бенкендорф:

«Маршал Ожеро… едва не оседлал наши пушки. Против этих колонн, которых мы не могли видеть в этот момент полного ослепления, не было сделано ни единого пушечного выстрела, и мы были бы разбиты, но небеса, которые, казалось, столь таинственным образом помогали французам, вовремя открыли нам опасность, перед лицом которой мы находились; снег прекратился…»

Когда метель стихла, вражеские колонны оказались прямо перед пушками:

«Семьдесят жерл рыгнули адом, и град картечи зазвенел по железу ружей, застучал по живой громаде костей и мяса…»

Это суровое, но поэтическое описание от Дениса Давыдова.

Бенкедорф высказался более приземленно:

«Огонь был сильный и так хорошо направлен, что в одно мгновение опрокинул весь корпус маршала Ожеро; колонны пришли в расстройство и отступили в полном беспорядке».

Впрочем, отступили не сразу. Да, картечь молниеносно выбила более пяти тысяч французов. Оказался тяжело ранен и спустя три дня скончался герой революционных войн, знаменитый дивизионный генерал Жак Дежарден. Это были страшные, жестокие потери. Но остальные воины, которым оставалось каких-то ничтожных сто шагов до русских позиций, бросились к ним в отчаянной атаке. И навстречу им, с тем же бесстрашием и решимостью, ринулись русские, желая в беспощадном штыковом бою решить исход великого противостояния.

Денис Давыдов с жаром, не охлажденным прошедшими годами, вспоминал:

«Произошла схватка, дотоле невиданная. Более двадцати тысяч человек с обеих сторон вонзали трехгранное острие друг в друга. Толпы валились. Я был очевидным свидетелем этого гомерического побоища и скажу поистине, что в продолжение шестнадцати кампаний моей службы, в продолжение всей эпохи войн наполеоновских, справедливо наименованной эпопеею нашего века, я подобного побоища не видывал! Около получаса не было слышно ни пушечных, ни ружейных выстрелов, ни в средине, ни вокруг его;