Анка - Василий Дюбин

— Не смей! — вовремя удержал его Кострюков. — Комсомолец… — И к рыбакам: — Тише! А то собрание распущу.

— Сами разбегёмся. Напугал…

Жуков выждал затишье, скользнул взглядом по толпе, порывисто выбросил вперед руку:

— Вы и сейчас пьяны. Не постыдились явиться в таком виде на собрание. Позволяете себе хулиганить. Хорошо это? Хорошо? За стакан водки вы готовы продать честь и совесть свою. Вас спаивают, вас обманывают, вас грабят.

— Кто грабит? — приподнялся Егоров.

— По глупому порядку, который выдумал себе на руку ваш же враг, вы прекратили лов, когда рыбу можно ловить круглый год.

— А-а-а-а! разноголосо простонала толпа. Кто-то ехидно засмеялся.

— Если он такой молодец, пущай заставит из стрехи капать водку и нальет мне в рот, — съязвил Белгородцев.

— Большого ума речь, Тимофей Николаич, — поддержал Панюхай и к Жукову: — Ты что ж это, братец, на берегу надысь одно говорил, а тут супротив того?

Жуков удивленно посмотрел на Панюхая. Сидевшая в президиуме Анка пояснила:

— Это мой отец. Вы как-то говорили с ним. Ну, а он вообще немножко странный человек. Он не знает о вашей контузии и решил, что вы с ним тогда соглашались.

Жуков вспомнил разговор на берегу, и его губы чуть шевельнула улыбка. Панюхай хитро посмотрел на него, затряс бородкой.

— Ловко, а? Мы тоже, чебак не курица, подсекать могём, — и удовлетворенно засмеялся. — Тоже рыбалки…

— Братцы! — вырос над толпой Егоров. — Пущай же он докажет, кто спаивает и грабит нас?

— Вот кто. Вот! — Жуков ткнул пальцем в сторону Тимофея. — Он спаивает. Он баламутит хутор. Он грабит вас.

— Ка-а-ак это так?

— Я предлагаю выселить его…

— Кого? Того, кто кормит нас?

— Кто умышленно не выполняет план и срывает путину. Посмотрите в сводку, и вы увидите, на сколько он выполнил задание. На десять процентов. Где же рыба? Где?

— Видать, к спекулянтам уплывает.

Павел поймал взгляд Анки и, думая, что слова ее относятся к нему, покраснел.

— Неправда! Я весь улов сдаю, — сказал Павел.

Тимофей поднял руку, попросил слова.

— Братцы!.. Такой обиды и батько мой не видывал. Всю жизнь людям добро творил, в нужде помогал, а теперь? Из хутора прогонять… Что ж я, собака, что ли?

— Никто вас этими словами не обзывал. А вот что вы спаиваете рыбаков, платите бедноте за работу копейки, об этом говорилось. Вот вы не выполнили своего плана, а лов прекратили. И других сбили с толку. Зачем вы это сделали?

Тимофей отвел глаза в сторону.

— При чем тут я?.. Все бросили… Порядок такой… Да и кто в жарковую путину ловит?

— Все, кроме пьяниц и лодырей.

— Попробуй летом половить. Поглядим, что ты поймаешь, — вставил Егоров.

— Будем пробовать все. Завтра в ночь все до одного баркасы выйдут в море. Поеду и я.

— А я не выйду, — с усмешкой сказал Егоров.

— Тогда мы на твоем баркасе пойдем.

— Баркас потоплю.

— Под суд пойдешь, — предупредил его Жуков.

Тимофей дернул Егорова за рубаху:

— Сядь, ты еще… — и глухо проронил: — Никаких порядков тебе.

— Откуда им быть, когда бабы на почетном месте заседают, — хмуро проворчал Егоров.

— Когда нет людей, то и петух — Сулейман-паша.

Панюхай вспыхнул и — обиженно к Тимофею:

— Ты, Николаич, кого это, дочку мою затронул?

Тимофей посмотрел на Панюхая, пожевал бороду и, ничего не ответив, пошел со двора.

— Тимофей Николаич! Погоди, куда же ты? — и, перепрыгивая через лежащих, Егоров поспешил вслед. У ворот задержал Тимофея.

— Чего ты, Николаич? Ежели что, все за тобой пойдем. Ребята! Правильно?

— Правильно!

— Валяй за Николаичем. Делать нам тут нечего! — и рыбаки потянулись к воротам.

Кострюков преградил дорогу:

— Стойте! Собрание не кончилось.

— О чем еще там?

— Об артели потолкуем.

— Не-э-э-эт… — отмахнулся один рыбак. — В кабалу не пойдем.

— Затем и звали нас? — разочарованно сказал другой.

— Напрасно только ноги били, — вздохнул третий.

— Вы вот сейчас находитесь в кабале, — загорячился Жуков. — И когда вам показываешь выход из нее, вы отбрыкиваетесь и головой лезете в петлю.

— Какой же выход?

— Объединиться в артель. Члены артели пользуются всеми льготами и платят только единый ловецкий сбор — шесть процентов от улова. Вам, наверное, это известно? Но неволить никого не станем и толковать об артели больше не будем, раз вы хулиганите и срываете собрание. Скажу одно. Кто за артель, кто за революцию на море, оставайтесь здесь, записывайтесь в боевую дружину и завтра же — в поход за рыбой. Кто против, уходите. Держать не станем. Не станем держать!

Жуков выждал. Через минуту двор был почти пуст. Перед ним стояли пять сухопайщиков, Дубов, Зотов, Евгенушка, четыре бедняка-коммуниста и два комсомольца.

— А какие правила для нас? — спросил один из сухопайщиков.

— Порядок простой. При вступлении в артель батраки платят вступительный взнос пять рублей, а бедняки и середняки от пяти до двадцати рублей.

— Мы не против.

Жуков оглядел присутствующих.

— Будем считать артель в семнадцать человек. Пишите протокол.

И сейчас же от ворот послышалось ядовитое:

— Своя семейка собралась. Голь да моль, да сазан косой.

— Из дешевого мяса все равно не сваришь хорошего супа.

Когда избрали правление, в которое вошли Кострюков, Жуков, Анка и один из сухопайщиков, Анка спросила:

— А кто же председательствовать будет?

— Садись, Жуков, у руля. Станови парус и румпелек в руки.

Жуков молчал, нервно кивая головой.

«Вот и хорошо, что согласился», — подумал Кострюков и вслух Душину:

— Запиши.

Жуков встал, сказал Кострюкову:

— Собери членов сельсовета.

— Для чего?

— Дело есть. Важное дело.

Кострюков предупредил Душина и Анку, и они направились в помещение совета. Когда все уселись за стол и вопросительно уставились на Жукова, он быстро проговорил:

— Сельсовет должен сейчас же поставить перед собой три вопроса, которые требуют немедленного разрешения. Первый: прекратить свалку рыбы в ямы. Сохранить для государства улов до одной рыбешки. Для этого нужно передать в пользование артели пустующие сараи и ледник сбежавшего Урина.

— Правильно! — подхватила Анка. — Давно бы пора.

Кострюков повернулся к Душину:

— Запиши в протокол, — и к Жукову: — Дальше?

— Лишить избирательных прав Белгородцева. Видали, что получилось сегодня на собрании? Надо обломать крылья этому ворону. Вот, читай, — и он передал Душину заявление сухопайщиков. — Читай вслух.

— «…а так как всему хутору известно, что он целый век обирал бедноту, эксплуатировал нас, батраков, и теперь не заплатил нам за работу, мы просим сельсовет лишить избирательных прав Белгородцева как кулака и обложить его налогом».

— Одновременно лишить избирательных прав и его сына Павла, — добавил Жуков.

Все молчали. Анка хотела что-то сказать, но замялась, глядя на Жукова.

— Ну, ну. Чего сказать хотела?

— Да вот, с Павлом как?..

— Это вопрос, — поддержал ее Душин. — Парень на хорошем счету. Исправный и…

— Кострюков! — перебил Жуков. — Поясни членам сельсовета инструкцию по этому вопросу.

— По инструкции… все, проживающие с лишенцами, лишаются избирательных прав. Надо и его…

Душин записал.

— А третий вопрос?

— Просить район об индивидуальном обложении налогом Белгородцева.

— Ну, а уж это непременный вопрос, — сказал Кострюков и к Душину: — Имущественное состояние Белгородцева тебе известно. Составь опись, приложи к протоколу и нарочным — в район.

Жуков хлопнул по плечу Кострюкова.

— Вот так и надо действовать, товарищ председатель!

На второй день о решении сельского совета стало известно всему хутору. Это было так неожиданно, что сторонники Белгородцева не знали, как им быть: горланить ли по-старому, потрясая кулаками, в защиту Белгородцева или выждать немного, присмотреться — как начнут разворачиваться события. Вскипая злобой, Тимофей внешне сохранял спокойствие. Он понимал, что кулаком и горлом ничего не добьешься. И решил: нутром оставаясь все той же хищницей-щукой, поверх себя напялить золотистую шкурку невинного карасика. И когда рыбаки обращались к нему с вопросом «Как быть?», он спокойно отвечал:

— Я, право, и не знаю, как быть. Сами посудите. Вы — народ. Вам виднее — достоин я такой «чести» или нет. Кажись, никого не обижал. Кроме добра… — тут он вздыхал, добавляя: — А последним-то судьей всем нам будет он… — и ткнул пальцем в небо.

— Не кручинься, Николаич. Мы тебя не покинем, — и на том рыбаки расходились.

…В полночь к Григорию постучали. Он открыл дверь и увидел запыхавшегося Павла. Тот стоял с взлохмаченными волосами, мокрый от пота, и держал в руке вырываемую ветром бумагу.