Лики звезд - Виталий Вавикин

– Ваше? – спрашивает Хак, показывая Молли пачку сигарет, которые Кэрролл берет у нее целыми блоками.

– Как ты нашел меня? – спрашивает Молли, заставляя себя не закрывать дверь. Сердце бешено бьется в груди.

– Послушайте, Куза…

Хак еще что-то говорит, но Молли уже не слышит его. Разворачивается и идет в мастерскую, оставив открытой дверь. Куза. Она – Куза. И Хак пришел к ней не потому, что она – Молли.

– Постойте! – он идет следом за ней.

Слова отрывками врезаются в сознание. Бессвязные. Бессмысленные. Голова идет кругом. Еще что-то родное, ставшее до боли чужим. Она стала чужой.

– Что с вами?

– Ничего, – Молли чувствует тошноту.

Нужно выпить. Нужно закрыться в мастерской. Сбежать к спасительным картинам. Ноги подгибаются. Хак ловит ее на руки.

– Отнеси меня в спальню, – она чувствует его руки на своей спине. Прижимается к его плечу. Вдыхает его запах. Обнимает за шею. Пусть теперь время остается резиновым на веки! Ей хорошо здесь и сейчас.

– Какая из этих комнат спальня? – спрашивает Хак.

– Та, где кровать, – шепчет Молли. Касается губами его гладковыбритых щек. Глаза застилают слезы: теплые, желанные. Они останутся здесь на ночь. Вдвоем. Он и она. Будут лежать, прижавшись друг к другу, и слушать, как их дыхания тихо перешептываются о чем-то между собой.

– Вы больны? – спрашивает Хак. – Вам нужна помощь?

– Нет, – она чувствует, как он опускает ее на кровать. – Не уходи, – крепче обнимает его за шею, прижимая к себе.

– Молли.

– Молчи, – она боится даже поверить. Он узнал ее. Почувствовал. Вспомнил. Неважно! Главное, что он здесь. С ней. Такой теплый. Такой родной.

– Я пришел из-за Молли.

– Из-за Молли? – разочарование снова поднимается тошнотой к горлу.

– Эти сигареты, – Хак показывает пачку, которую она не видит за пеленой слез. – Зачем вы даете их ей?

– Зачем?

– Вы делаете это специально, да? Боитесь, что она затмит ваши достижения? – его глаза горят гневом. Гневом на нее – на человека, ради которого он пришел сюда. Господи, как же не сойти с ума?

– Прикури мне одну.

– Что?

– Пожалуйста, прикури мне одну из них, – Молли устало поднимает голову.

Он ненавидит ее. Злится на нее – на Кузу, потому что не может злиться на Молли. Но ведь она и есть Молли.

– Черт! – она со стоном забирает у него сигареты. Открывает пачку, прикуривает. – Какой же ты идиот.

– Что?

Молли не отвечает. Падает на мягкие подушки. Лежит, наблюдая, как дым устремляется к потолку.

– Вы не понимаете! – отчаянно подбирает слова Хак. – Ей не нужно все это! Она не такая, как вы.

– Такая.

– Нет! Я знаю ее с детства. Я был с ней, когда вы даже не знали о том, кто она такая! И не стройте из себя благодетелей! Вам всем наплевать! Наплевать на нее! – Он наклоняется к Молли. Смотрит ей в темные глаза. – Оставьте ее в покое!

– Иначе что? – Молли невольно вспоминает Кауфмана.

Как заставить себя не думать о том, что было? Как убежать от себя самой? Как пройти по дороге, которая никуда не ведет?

– Ты ничего не знаешь о женщине, с которой живешь, – говорит Молли. – Никто не знает. Даже она сама.

– Вы не в себе!

– Это ты не в себе! – Молли улыбается. – Думаешь, что все понимаешь? Глупый! – Она заставляет себя подняться. Ползет от изголовья кровати к изножью, где стоит Хак, пытается прижаться к нему. – Спроси ее, о чем она мечтает? Спроси о ее надеждах. Спроси о библиотеке на Идмоне. Спроси о том, что было у нее с Кауфманом.

– Он гей.

– Ты так думаешь? – Она гладит его живот. – Глупый, наивный мальчик. Думаешь, Молли когда-то любила тебя? Нет. Ей нужны были только ее картины и тот, кто сможет выносить ее такой. Верить ей. Прощать ее.

– Это не так.

– Именно так. – Молли расстегивает ему рубашку. Прижимается губами к обнаженной коже. – Иногда нужно пройти десяток дорог, прежде чем сможешь понять, что идешь совершенно не тем путем. – Усталость накатывается с такой силой, что Молли не понимает, что происходит. Не отдает себе отчет. – Останься со мной, – она расстегивает ему брюки. Ненавидит себя за то, что делает, и ненавидит его за то, что он не останавливает ее. – К черту надежды! К черту мечты и ожидания! Я та, кто ценит и понимает тебя. Та, которой ты нужен.

– Нет, – Хак отстраняется от нее. – Я не верю тебе. Не верю ни одному твоему слову! Чертова наркоманка!

– Не уходи!

– Отстань от меня! Отстань от меня и от Молли! Оставь нас в покое! Слышишь?

– Всего одна ночь! – Молли, шатаясь, поднимается на ноги, стягивает платье, обнажая грудь. – Всего одна ночь, пожалуйста!

Но Хак уже не слышит ее. Лишь где-то далеко хлопает входная дверь. И снова тишина, в которой давно уже нет спасения.

Глава тридцать третья

Боги и люди. В божественном городе, созданном руками людей. История Молли. Хак смотрит на нее, слушает, верит.

– Зачем ты рассказываешь мне об этом?

– Я не знаю, – она вспоминает Дорина. Слышит его голос, чувствует прикосновения.

– Куза говорила мне, но я не поверил.

– Говорила? – Молли невольно начинает вдаваться в подробности. Смотрит на Хака. Боится, что он уйдет. Хочет, чтобы он ушел.

– Тебе самой не тошно?

– Тошно, – она опускает глаза. Пусть он ненавидит ее. Пусть ненавидит Гликена. Пусть ненавидит Кауфмана. Пусть ненавидит весь этот чертов город. Ей плевать. У нее есть картины. У нее есть Дорин. Она вдруг сжимается. – Что еще сказала тебе Куза?

– Ничего, – Хак смотрит ей в глаза. – Почти ничего.

Укол ревности.

– И ты согласился? – Молли не может сдержать улыбку. – Ты переспал с ней? Черт, а я думала, что ей нравятся только женщины.

– Нет.

– Да я уже поняла.

– Не согласился, – и еще один укол, но уже не ревности.

– Прости меня.

– Что?

– Пожалуйста, прости, – Молли чувствует, как замирает в груди сердце. – Последнее время я сама не знаю, что делаю. Просто этот город… Все это… Я долго об этом мечтала. Понимаешь?

Хак молчит.

– Можешь ударить меня, если хочешь. Накричи на меня! Обзови шлюхой!

И снова молчание. Молли пытается плакать, но слез нет. Слезы не помогут. Помогут чему? Она всегда сама все портит. С Хаком. С Дорином. Если бы можно было разделиться на две части…

Молли улыбается. Не та Молли, которая тщетно пытается выдавить слезы, а уже совершенно другая. Постаревшая на пару лет. Усталая. Молли в теле Кузы. Молли, у которой сбылись все мечты, ставшие теперь ненужными. И даже в теле течет голубая кровь высших…

Она поднимает упавшее на пол платье. Хак ушел. Минуту назад? Час назад? День назад? Неважно. Он ушел, как и должен был уйти. Ушел, потому что когда-то давно сам сказал ей об этом. Сказал той, другой Молли, которая сейчас проживает где-то рядом еще одну жизнь. А так хотелось, чтобы он соврал. Тогда соврал. Остался на ночь. Хотя бы на час. Обнял ее. Приласкал. И неважно, чье имя он стал бы шептать и о ком думать. Главное, что это был бы он. Он в ее постели. Он, от которого она отказывалась. Он, которого держала рядом, как верного пса. Он, которому плакалась в грудь. Он, которого так часто сравнивала с Дорином. Ненавидела, потому что он не похож на Дорина. Злилась. Обвиняла во всем. Господи! Как же все это было давно!

Молли открывает бутылку вина. Картины, скульптуры, искусство – все это ничего не значит, если не к кому прижаться ночью. Если не о ком мечтать. Некого любить. Некого хотеть. Так пусто и одиноко в этом доме ненужных комнат и неоткрытых дверей! Доме забытых встреч и растоптанных надежд. Где все напоминает о прошлом, но никогда не приближает к будущему. Где настоящее покрылось пылью. Где можно лишь жалеть себя. Ненавидеть за то, что жалеешь. И жалеть за то, что ненавидишь. Мерить дни выпитыми бокалами вина и выкуренными сигаретами. Оглядываться и оценивать прошлое с точки зрения созданных картин и скульптур, которые никогда не будут принадлежать тебе. Которые никогда бы не родились, не будь этого пустого дома, где можно кричать и сходить с ума, зная, что никто тебя не услышит. Жизнь разминулась с этим местом. Прошла стороной, оставив пыльный след.

– Бедная Молли! – плачет женщина в теле Кузы, роняя голову на сложенные руки.

Бокалы бьются, но всегда можно найти другие. Пустые пачки в урне и блоки целых на столе.

– Верни мне мою жизнь, сука! – кричит Молли самой себе.

Хватает телефон, слушает голос Дорина:

– Кто это?

Гудки. Как сложно молчать. Как сложно проходить мимо. И как страшно остановиться. Заговорить. Нарушить проклятую последовательность фактов и событий, которые не случались, но обязаны случиться. И как сложно с этим жить. Ползти по дороге, зная, что ждет в конце. Прятаться в мастерской. Слушать тишину. Вдыхать запахи краски и гипса. Рисовать счастливые лица и чистое небо. Рисовать руками, которые принадлежат женщине без лица. Без пола. Женщине в маске, которую никто не сможет снять. Женщине, чья жизнь заключена в картинах. В калейдоскопе счастливых образов, рождающихся в боли и отчаянии. В вечной жизни, где болезненна каждая следующая минута. Каждый следующий миг, в котором тело тоскует о том, что никогда не принадлежало этой женщине. Просит того, чего она никогда не хотела.