Когда сгущается тьма - Джеймс Гриппандо

«Где деньги, Свайтек?» — «Какие деньги?» — «Наличность в депозитной ячейке». — «Не было там никакой наличности». — «У меня там лежало двести тысяч баксов!» — «Правда? А ты попробуй расскажи об этом в полиции, приятель».

— Что б тебя черти взяли, Свайтек! Ты украл мои деньги!

Фэлкон пересекал парковочную площадку ночного ресторана, когда увидел женщину, которая вышла из него и направилась к своей машине. Выражение ее лица свидетельствовало, что тираду, адресованную адвокату, он произнес вслух. Женщина торопливо достала из сумочки ключи — возможно, вместе с перцовым аэрозольным баллончиком — и прыгнула в салон.

«Похоже, мне не следует разгуливать по улицам, — подумал он. — И побыстрей найти пристанище, где никто не сможет меня отыскать».

Темная аллея привела его на задний двор еще одного ресторана. Находившаяся рядом помойка показалась удобным местом, чтобы опорожнить мочевой пузырь. Он было пристроился у контейнера, но обнаружил, что его опередили: кто-то уже побывал здесь недавно с той же целью.

— Ублюдок, — только и сказал Фэлкон, переступая через зловонную лужу и удаляясь от испоганенного контейнера.

Он шел по аллее, а в мысли снова вторглась она. Он не осмеливался произнести ее имя даже про себя. И хотя на нем была вся его одежда, чувствовал себя голым и беззащитным без привычного ожерелья из металлических бусин. Теперь у него не было против нее никакой защиты. Часть его сознания уверяла, что ожерелье больше ему не нужно — ведь она исчезла. Но другая его часть — куда более настырная — настаивала, что она не может исчезнуть навсегда, а следовательно, защита требуется ему, как и прежде.

С каждым шагом в аллее становилось все темнее. По обеим сторонам тянулись неприглядные задворки бара, аптеки, прачечной самообслуживания. Впереди, на расстоянии в полквартала, горели огни Восьмой улицы, напоминавшие фары идущего навстречу локомотива. Стены строений, мимо которых проходил Фэлкон, некогда были выкрашены бежевой и белой краской, приобретшей с течением времени одинаковый пепельный оттенок. Выходившие на аллею окна и двери были забраны железными решетками или перекрывались металлическими полосами запоров. Стоило только прищуриться, и Фэлкону мерещилось, как к этим запорам и решеткам тянутся руки призрачных существ, которые за давностью лет не имели уже лиц и имен, запертые в тайниках его подсознания. Это были призраки прошлого, воспоминания, которые постоянно его тревожили и с которыми он вел бесконечную войну. Решетки и запоры напомнили ему о том месте, где правили бал демоны. Он побывал там много лет назад. Четверть века — почти вечность. А с другой стороны, как будто вчера. Все зависело от того, как близко подбиралась к нему Мать исчезнувших.

— Заключенный номер три ноль девять, — сказал охранник на испанском языке.

Никто не пошевелился. Их было примерно семьдесят пять человек — мужчин и женщин, находившихся в помещении, рассчитанном не более чем на две дюжины. Большинство этих людей вне зависимости от того, спали они или бодрствовали, сидели на полу, опустив головы и обнимая руками колени. Некоторые лежали на боку, свернувшись калачиком. Так они пытались совладать с болью, не позволявшей им подняться или даже присесть. Многих доставили из находившегося поблизости университета — студенты, преподаватели, технический состав, — их возраст варьировался между двадцатью и тридцатью годами. Самым старшим был шестидесятилетний руководитель профсоюза, а наиболее известным и узнаваемым — журналист одной из крупнейших газет. Среди заключенных находилось и несколько подростков шестнадцати-семнадцати лет, учившихся в средней школе. Некоторые пленники томились в заключении уже несколько месяцев, а другие — всего несколько дней. Никто из них не мылся с того дня, как их сюда привезли. Тюремные робы им тоже не выдавали. Они носили одежду, бывшую на них, когда их арестовали — кого дома, кого на работе, кого на улице — и доставили в место заключения. Платья и рубашки с короткими рукавами в нетопленой камере не спасали от холода. Ни заключенным, ни их родственникам не назвали ни адреса тюрьмы, ни дней посещений, лишив их даже этой малости. Равным образом им не дозволялось звонить по телефону и писать письма своим близким. Иными словами, у них не имелось никакой связи с окружающим миром, даже радио или телевизора. Узники ели черствый хлеб и отвратительную похлебку, вонявшую гнилой капустой. А иногда им и вовсе не давали никакой пищи. Жалобы не принимались. Заключенным также не разрешалось разговаривать — ни с тюремщиками, ни между собой, даже просто подавать голос. Нарушителей режима жестоко наказывали.

— Заключенный номер три ноль девять, — громче повторил охранник. Это был мощного сложения мужчина с широкими плечами и выпиравшим брюшком. Он походил на боксера-тяжеловеса, ушедшего на покой. Из-за росших на загривке и предплечьях жестких черных волос его прозвали Эль Осо — Медведь. Но это была не унизительная кличка, а вполне официальное прозвание. В силу необходимости все охранники в тюрьме имели прозвища, и никого из них не называли по имени и фамилии. Такое здесь существовало правило.

Средних лет мужчина поднялся с места и заковылял к двери. Он делал короткие неуверенные шажки, стараясь опираться на пальцы ног и переднюю часть стопы, словно наступать на подошву целиком было для него слишком трудно или болезненно. Он подошел к железным прутьям, отделявшим камеру от коридора, и, избегая смотреть охраннику в глаза, тихо произнес:

— Она плохо себя чувствует.

Охранник протянул сквозь прутья руку, схватил его за волосы и резко дернул на себя — так, что узник ударился лбом о железо решетки.

— Ты заключенный номер три ноль девять?

Лицо узника болезненно сморщилось, по лбу потекла струйка крови.

— Нет.

— Тебе дали разрешение говорить?

— Нет.

— Тогда иди и сядь на место. — Эль Осо с силой толкнул его на каменный пол. Потом обвел камеру злым взглядом своих маленьких глазок, остановив его на женщине, лежавшей в позе эмбриона в углу помещения.

— Номер три ноль девять. На выход. Немедленно!

И опять никто не сдвинулся с места. Однако через минуту, когда Эль Осо уже готовился разразиться очередной гневной тирадой, женщина пошевелилась. В камере освещения не было — флуоресцентные лампы горели только в коридоре, так сказать, на половине охранников. Но и этого света хватало, чтобы он мог видеть очертания ее тела. Медленно поднявшись с места, она подошла к решетке, воплощая собой смирение и покорность. Эль Осо прищурился и скривил губы в зловещей ухмылке.

— Три ноль девять?

— Да, — ответила она.

Эль Осо едва сдерживал рвавшееся наружу возбуждение. Он не мог пройти мимо ни одного смазливого личика. Одна только мысль о хорошенькой женщине вызывала у него эрекцию.

Он поимел множество женщин, но среди них не было ни одной беременной.

«Bienvenidos, chica. Bienvenidos a la Cacha — la casa de la bruja». — «Добро пожаловать, молодка. Добро пожаловать в Ла-Кача — подземелье ведьмы».

— Эй ты, грязный пожиратель кошачьих консервов! Проваливай отсюда!

Фэлкон повернулся на голос и увидел помощника официанта, стоявшего в проеме задней двери ресторана. Его окрик и злобный взгляд вывели Фэлкона из прострации, в которой он пребывал, но полностью сосредоточиться на реальности ему не удавалось. Он даже не заметил, что облил свой левый ботинок, когда мочился.

— Я сказал — проваливай! — снова крикнул парень и запустил в него луковицей.

Та попала Фэлкону в грудь и упала к ногам. Фэлкон поднял ее с земли и осмотрел со всех сторон. С одного бока она подгнила, но другой выглядел неплохо. Фэлкон откусил кусочек с хорошего бока, знаком поблагодарил официанта за угощение и засунул остаток луковицы в карман. Потом, даже не озаботившись застегнуть молнию на брюках, побрел дальше по аллее. Отсчитав двадцать шагов, он повернулся, чтобы выяснить, смотрит ли официант ему вслед, но тот уже ушел и захлопнул за собой дверь.

В следующий момент Фэлкон заметил старую пожарную лестницу, черную и ржавую. Ее нижний пролет был поднят и прикреплен скобой к вмурованным в стену опорам. Стена была сложена из шлакоблоков. Фэлкон принялся считать их, пока не остановился на третьем снизу и десятом от угла. Он наклонился и толкнул его, проверяя правильность своих расчетов. Блок шевельнулся. Фэлкон раскачал его, вынул из стены и положил на асфальт. С обратной стороны шлакоблока имелись овальные углубления, в которых лежали пластиковые пакеты. Фэлкон вынул их из тайника, открыл и улыбнулся. Они все еще лежали там — денежки, припрятанные на черный день.

Похоже, что этот день настал.

Распихав деньги по карманам, он начал строить планы: купить новую одежду, принять ванну, даже, возможно, подкрасить волосы. Пистолет или два и несколько коробок патронов также не помешают. На улицах Майами можно приобрести любую карманную артиллерию — а уж он знал эти улицы как никто другой.