Косталь-индеец - Ферри Габриэль

— Ну и что же дальше!

— Я уверен, что было бы очень просто и легко овладеть этим галиотом нынче ночью, в темноте, а раз мы им овладеем…

— Нам будет легко перехватывать любую помощь, посылаемую крепости, и взять цитадель измором! — подхватил Галеана с воодушевлением. — Генерал, само небо говорит устами этого индейца! Ваше превосходительство, вы не можете больше отказывать в позволении, которого я прошу!

Морелос кивнул в знак согласия.

— Судя по восходу солнца, — продолжал Косталь, — сегодня можно рассчитывать на темную ночь и спокойное море… по крайней мере до полуночи.

— А после полуночи? — спросил генерал.

— Буря и волнение, но галиот и остров будут захвачены до полуночи, — ответил индеец.

— Я не мог бы выразиться лучше! — весело воскликнул Галеана.

Тут же решили, что Галеана примет начальство над экспедицией, а капитан будет командовать лодкой, в которую сядет Косталь.

— Храбрый дон Корнелио никогда не простит нам, если мы захватим остров без него, — вежливо заметил Галеана.

Капитан улыбнулся с воинственной миной, хотя нисколько бы не огорчился, если бы ему пришлось воздержаться от участия в опасной экспедиции.

Предсказание Косталя, по-видимому, сбывалось; погода весь день была пасмурная, и солнце зашло среди темных туч. С наступлением ночи были подготовлены шлюпки, которые все вместе могли поместить около восьмидесяти человек. Все три большие шлюпки и одна лодка были в довольно плачевном виде; но делать нечего — приходилось Довольствоваться имеющимся.

Обернули весла полотном, чтобы производить меньше шума, и вышли в море. Лодка, на которой находились капитан, Косталь и девять солдат, плыла впереди и служила скромному маленькому флоту для разведки. Индеец сидел у руля; по пути он обратил внимание капитана на зрелище, которое тот, впрочем, и сам заметил: это были три или четыре большие акулы, время от времени появлявшиеся в светлой полосе, которую оставлял за собой киль лодки.

— Видите этих прожорливых рыбин? — спросил Косталь. — Они следуют за нами с таким упорством, словно понимают, что этот челнок наполовину сгнил. Желал бы я, чтобы Пепе Гаго стал одной из них; я бы немедля заколол его у всех на глазах.

— Ты еще думаешь об этом негодяе? — спросил дон Корнелио.

— Постоянно, и я бы остался верным восстанию уже ради одной только надежды отомстить этому гнусному изменнику, когда Морелос возьмет Акапулько.

Корнелио не обратил особенного внимания на мстительные планы индейца, он думал об акулах и несмотря на опасность высадки желал как можно скорее очутиться на острове.

— Лодка плывет дьявольски медленно, — повторил он несколько раз.

— Вы всегда торопитесь в битву, — сказал Косталь, улыбаясь, — однако нам следует плыть тихо, ведь мы приближаемся к острову.

Корнелио посмотрел вперед и, когда в самом деле заметил перед собой мрачный и безмолвный остров, приказал совсем опустить весла и подождать шлюпки для совещания.

Вскоре шлюпки подплыли, и после непродолжительных переговоров с Галеаной капитан получил приказание снова отправиться вперед и произвести рекогносцировку около острова, между тем как три большие шлюпки останутся на месте ожидать результатов.

Лодка Корнелио снова поплыла к острову, сопровождаемая своими верными спутниками, акулами. Мало-помалу остров становился все виднее и виднее, показались мачты и верхние реи галиота; затем обрисовался остов корабля и наконец мелькнул свет, выходивший из маленьких окошек на корме. В темноте корабль походил на чудовищного кита, открывающего свои глаза, чтобы подстеречь подкрадывающихся неприятелей.

— Славная штука была бы с ходу овладеть сначала этим галиотом, — сказал капитан, разумеется, в шутку, — это бы весьма упростило нашу высадку.

— Я уже думал об этом, — отвечал Косталь совершенно серьезно. — Но вы, конечно, не упустили из виду, что на нем поставлена стража? Подплывем к берегу побыстрее, время не терпит! Скоро полночь, эта белая пена на воде предвещает ветер, который вот-вот превратится в бурю.

С этими словами Косталь повернул руль, и лодка быстро описала дугу, удаляясь от освещенного пространства. Между тем оставшиеся шлюпки скрылись за волнами. Неожиданно на галиоте блеснула молния, и солдаты, находившиеся на челне, еще ослепленные ярким светом, услышали зловещий свист. Лодку окатило пеной, она получила сильный толчок, раздался громкий треск, и двое солдат с отчаянным воплем исчезли в пучине моря, точно унесенные вихрем.

В ту же минуту исчезли и акулы. Во время этой сцены дон Корнелио стоял рядом с Косталем на корме; вслед за ударом ядра, унесшего двух солдат, ему показалось, что передняя часть лодки опускается, и в то же время Косталь воскликнул:

— Лодка не слушается больше руля!

— Что это значит? — спросил Корнелио, не на шутку испуганный новой бедой.

— Это значит, что проклятое ядро пробило борт в передней части под форштевнем, и лодка погружается носом в воду.

Крик несчастных, находившихся на носу и уже очутившихся по пояс в воде, подтвердил капитану горькую истину слов Косталя.

— Великий Боже! — воскликнул он. — Мы погибли!

— Не двигайтесь и не теряйте хладнокровия! — приказал ему Косталь.

Теперь из глубины вод послышались странные голоса и на крыльях ветра долетели до слуха потерпевших крушение. Небо омрачалось все более и более, море было так же черно, как небо. Скоро сверкающие молнии разорвали плотную завесу туч, и ветер начал срывать гребни волн.

Отвратительная морская свита наших пловцов — акулы опять показались на поверхности и, отяжелев от только что съеденной добычи, медленно плавали вокруг полузатопленной лодки, которая принимала все более и более отвесное положение. Двое солдат исчезли под водой и уже не показывались более, за ними последовал третий; акула сорвала его с доски, за которую он судорожно уцепился.

При этом кошмарном зрелище полумертвый от страха дон Корнелио с таким жаром стал призывать своего патрона и всех святых, что явно обнаружил свой величайший испуг.

Косталь молчал и, очевидно, владел собою, но с беспокойством озирался вокруг. Еще двое людей погибли, так как вода, затопляла носовую часть и все более и более наклоняла лодку, так что на корме становилось все труднее и труднее держаться.

— Умеете вы плавать? — спросил Косталь.

— Совсем немного: могу продержаться на воде в течении нескольких минут…

— Хорошо! — лаконично сказал индеец, и прежде чем дон Корнелио успел понять его намерение, Косталь, в ту самую минуту, когда волна наклонила лодку влево, так сильно толкнул ее в ту же сторону, что она совершенно перевернулась.

Капитан исчез под водой так быстро, что не успел вскрикнуть; но тут же почувствовал, что кто-то ухватил его за камзол и тащит на поверхность. Косталь держал его одною рукою, другою же цеплялся за лодку, которая повернулась вверх дном.

— Не бойтесь ничего, — крикнул индеец и мощным рывком поднял несчастного капитана так высоко над водою, что тот успел взобраться верхом на киль лодки. Секунду спустя индеец уселся рядом с ним.

Из одиннадцати храбрецов остались в живых лишь они двое.

Испуганный взгляд дона Корнелио блуждал по неизмеримому водному простору, который начинал реветь под своей мантией из пены и брызг.

— Я пожертвовал двумя солдатами ради вашего спасения, — сказал Косталь. — Через четверть часа лодка пошла бы ко дну и все бы погибли, кроме разве меня. Теперь мы двое будем носиться по морю по крайней мере до тех пор, пока волны не увеличатся значительно или шлюпки не подберут нас.

Капитан невольно вздохнул при мысли о погибших товарищах; но не осмелился упрекнуть верного, хотя и грубого Косталя в жестокости. Он ограничился тем, что помолился про себя за души усопших. В то время как он молился, глаза индейца старались проникнуть сквозь завесу мрака; но участившиеся молнии освещали только грозное море, несколько подальше — черный силуэт острова и на заднем плане массивные стены цитадели. Шлюпки исчезли из виду, и крики потерпевших кораблекрушение остались без ответа. Теперь, по-видимому, даже индейца оставило его непоколебимое хладнокровие, по крайней мере лицо его заметно омрачилось, и это обстоятельство заставило содрогнуться дона Корнелио, поскольку он совершенно справедливо увидел в этом признак безвыходности их положения.