Косталь-индеец - Ферри Габриэль

Так как новоиспеченный полковник не получил солдат для исполнения возложенного на него поручения, то слова Идальго вызвали у присутствовавших офицеров насмешливые улыбки. В скором времени, однако, насмешки сменились глубоким уважением, ибо Морелос оказался настоящим военным гением. Благодаря нравственной силе и душевному обаянию, окружавшему его особу, он с непостижимой быстротою собрал вокруг себя отряд героев, к которому после первых победоносных сражений со всех сторон стекались новые войска, и вот теперь, после того как Идальго и другие вожди давно уже были захвачены и расстреляны испанцами, мы встречаем его, как главнокомандующего повстанцев.

Но если неожиданное возвышение простого священника заставит нас искренне удивиться, то еще более изумимся мы, узнав в человеке, который стоял перед генералом, дона Корнелио. В самом деле, застенчивый студент-богослов превратился в изящного кавалерийского поручика.

В эту минуту он с большим смущением держал в руке какую-то бумагу.

— Так вы, любезный Корнелио, собираетесь оставить нас? — спросил генерал с благосклонной улыбкой, которая заставила покраснеть Корнелио.

— Меня принуждает к этому необходимость, генерал, — произнес он, заикаясь. — Я должен признаться вашему превосходительству, что не имею никакой склонности к военному делу; я рожден быть священником, и теперь, когда успех венчает ваше оружие, спешу возвратиться к моим прежним занятиям.

— Viva Cristo!7 — воскликнул Морелос. — Вы слишком храбрый воин для того, чтобы я позволил вам уйти! Хотя я и вижу досаду на вашем лице, но все-таки не согласен дать вам отставку, так как чрезвычайно доволен вашей службой. Знаете ли вы, что говорят? Что храбрейшие в моей маленькой армии трое: дон Галеана, индеец Косталь и вы. Капитан Гонзалес убит в последнем сражении, вы замените его; ступайте, капитан!

Вновь назначенный капитан молча поклонился. Мы сразу поясним, какой рок привел студента под знамена восстания и каким образом мирный богослов превратился в славного воина. Он собирался уходить, когда в палатку вошел наш третий знакомец, индеец Косталь. Его сопровождал какой-то испанец. Корнелио хотел выйти.

— Вы нам не помешаете и можете все слышать, — сказал ему Морелос.

— Вот генерал! — сказал Косталь, подойдя с испанцем к главнокомандующему.

Незнакомец, с довольно нахальной физиономией, не без удивления посмотрел на просто одетого человека, бывшего тем не менее генералом, слава которого уже тогда облетела всю Мексику.

— Кто вы такой, друг мой, и чего вы хотите от меня? — спросил генерал у незнакомца.

— Могу ли я говорить откровенно? — спросил испанец. — Этот человек, — он указал на индейца, — которого я встретил на берегу, сказал мне, что его слово значит у вашей милости то же, что охранная грамота.

— Косталь был трубачом в моей армии, когда она состояла еще только из пятидесяти человек; говорите смело, его слово верное.

— С позволения вашей милости, меня зовут Пепе Гаго, я комендант батареи в цитадели Акапулько, которую, если не ошибаюсь, вы не прочь взять.

— Действительно, в скором времени я намерен доставить себе это удовольствие.

— Может быть, ваша милость не откажетесь при этом от моей помощи, — сказал испанец с подлой улыбкой.

— Так вы хотите продать крепость? — отвечал генерал презрительно, но с видимым оживлением. — За сколько?

— Триста пиастров теперь, семьсот при сдаче.

— Согласен. Каким образом?

— Завтра утром от трех до пяти часов я стою на страже у ворот. Фонарь на мосту Горна против крепости, чтобы известить меня, пароль и ваше присутствие — этого более чем достаточно, чтобы в одну минуту уладить дело. Я надеюсь, что ваша милость будете сами руководить нападением.

— Конечно, а вот вам пароль.

Генерал протянул испанцу бумагу, написав на ней слова, которых не смогли прочесть ни Косталь, ни Корнелио.

Когда Пепе Гаго, отвесив низкий поклон, хотел удалиться, Косталь неожиданно подошел к нему и, положив ему на плечо руку, сказал выразительным тоном:

— Слушайте, друг, я поручился за вас, поэтому, клянусь душою касика Тегуантепека, от которого имею честь происходить, вздумайте только изменить — и тогда, хотя бы вы, как акула, спрятались на дне морском или, как тигр, в чаще леса, — ничто не спасет вас от моей винтовки или ножа. Запомните это.

Артиллерист ушел, божась, что не изменит. После этого Морелос поручил капитану и индейцу как единственным свидетелям заключенной сделки, поставить на мосту Горна фонарь, свет которого послужил бы условленным сигналом приближения войск. Следующая ночь или, вернее, четвертый час утра был назначен для исполнения предприятия.

Цитадель Акапулько лежит на берегу моря в некотором Расстоянии от города. Глубокие пропасти окружают ее; через одну из них, направо от крепости, перекинут узенький мост, названный мостом Горна.

После полуночи, когда внезапно разбуженный по приказанию генерала лагерь суетился, вставая, и сильный отряд вооружался, не зная даже, куда его поведут, Корнелио и Косталь отправились по дороге к морю. До восхода солнца оставалось еще более двух часов, а этого времени с избытком хватало, для того чтобы исполнить поручение.

Ночь выдалась ясная и тихая, враждебный город и крепость были погружены в глубокое безмолвие и, казалось, заснули глубочайшим сном; только глухой гул морского прибоя долетал до лагеря.

Косталь и Корнелио осторожно пробрались мимо крепостной стены; потом, пройдя несколько шагов, стали взбираться на высоты, удаляясь от берега. При этом им не раз угрожала опасность свалиться в море; но ловкий Косталь помогал своему товарищу в трудных местах, и таким образом они благополучно достигли моста Горн.

Здесь Косталь зажег маленький факел, поставил его в фонарь и привесил фонарь к столбу на середине моста так, чтобы свет падал на крепость. Поскольку их задача ограничивалась лишь устройством сигнала, то, привесив фонарь, они остались на мосту дожидаться исхода предприятия.

С высоты им открывался вид на неизмеримый, глухо ревевший океан, на темной поверхности которого время от времени сверкали блестящие полосы, исчезая тотчас же вслед за появлением.

— Собирается гроза, — сказал индеец вполголоса, так как торжественная тишина ночи, казалось, мешала говорить громко. — Посмотрите, капитан, как акулы светятся фосфорическим светом там, на рейде.

В самом деле, с полдюжины прожорливых морских хищниц, словно пираты, гонялись за добычей, описывая в воде светлые круги.

— Что было бы с человеком, — продолжал Косталь, — который бы упал туда, к этим бесшумным стремительным пловцам? И, однако, сколько раз я подвергался этой опасности, когда был искателем жемчуга!

Корнелио вздрогнул, но его страх превратился в суеверный ужас, когда он увидел в воде какой-то странный предмет. Напротив, Косталь улыбнулся, заметив невольное движение испуга своего спутника.

Огромное черное тело, по крайней мере в шесть футов длины, до половины высунулось из воды, и казалось, две человеческие руки уперлись в берег; одно мгновение Корнелио подумал, что это какой-нибудь утопающий пытается выйти на берег.

— Что это за странное существо? — спросил он у Косталя с некоторой робостью.

— Это монати, — отвечал индеец. — Итак, вас может испугать безобидная морская корова! Так вы, вероятно, не решились бы увидеть еще более странное существо?

— Что ты хочешь сказать?

— Господин капитан, — отвечал индеец, — вы, такой храбрый перед врагами…

— Гм, — перебил его Корнелио с некоторым смущением, — и самый храбрый человек имеет свои слабости…

Признание в своей трусости готово было сорваться с губ капитана. Косталь не дал ему кончить.

— Я хочу вам задать один вопрос, господин капитан, — продолжал Косталь, — и ваша храбрость, в сравнении с которой мужество моего друга Брута — ничто, заставляет меня надеяться на благоприятный ответ. Если бы вы вместо монати внезапно встретили на этом плоском морском берегу прекрасное существо, морскую женщину, поющую песни и заплетающую свои мокрые волосы в косы, и если бы эта женщина, хотя и видимая для ваших глаз, оказалась духом, что бы вы почувствовали и что бы предприняли?