Последний патрон Чехова - Руслан де Хан

молодёжью, а магию не имел права применять даже я.

— Впрочем, может и сжечь одного…?

Я умолк, чтобы унять нервы и развидеть милое лицо, давно уснувшее где-то под толщами льда… чтобы не поверить снам, где всё было не так.

— Всё равно ведь мне уже нечего терять…

Попытка в пиктограммы провалилась, а заклинания всё равно ускользали, стоило применить их на себе. Все, кроме одного…

— Какая жалость…!

Стоило открыть глаза, как меня тотчас прошиб ледяной пот. Я давно привык к вальяжным курильщикам на парах, но на этот раз над сворой молодёжи, словно выхлопы крепких сигарет, растекалась Чёрнаяя, неестественно вьющаяся, словно живая дымка удушающего смога.

Ноги подкосились, а руки колотила такая дрожь, что вслед за мной на пол полетела и кафедра.

— Что такое, старик? Подать таблетки?

На мгновение в груди даже встало сердце, а приоткрытый рот в момент заполнила удушающая масса.

— Но… я же… выпил… не забыл…!

В глазах померк свет. По щекам потекли слёзы, а сдавленный вакуум заполнил всё, что отводилось сердцу.

— Наверное, так даже к лучшему…

Пронеслось в голове, но в тот же миг сердце кольнуло и с жаром сжалось.

— Да неужели?!

В глазах тотчас прояснилось, а руки рефлекторно размазали по лицу кровавые слёзы.

Толпа в классе загалдела, тыкая пальцем на сумасшедшего деда, но не замечая пугающих фигур из тени и смога, заполонивших весь зал.

— Ты прекрасно знаешь, без кого не можешь жить! Но я напомню!

Чёрная дымка, словно продиралась наружу через обессиленное горло, не способное даже закричать, а подавленная боль вонзилась в грудь дымчатой рукой, окунув в ту жизнь, где у неё всё ещё был её единственный свет.

Всё с того самого дня…

— Ну как сидится, колдун? Ручки поостыли? Или снова распускать полезешь?

Девчонка искренне улыбалась и дразнясь мотала ладошкой у лица.

— А ты счастливчик, знал? Вытянул счастливую соломинку. Отец-то хотел отрубить по локоть.

Отрезанный палец страшно щипал от стужи, а маны хватало лишь на то, чтобы удержать его от порчи до возвращения к врачам. И всё же, Лера навещала каждый день, так что у меня даже не было мысли сбежать.

— Поверь, красотка… такую находят раз в жизни. Руки две, а ты одна. Выбор был очевиден.

Даже из ямы был заметен её румянец и лёгкая улыбка.

— Да неужели?

— Отпусти и проверим… я был груб, но ни о чём не жалею. Коль выдастся шанс, то закину на плечо и несу хоть на руках.

Лера язвительно фыркнула, но вместо обычного корма, сбросила в яму верёвку.

— Вылезай, сказочник, и иди домой. Отец и так раздаст мне по первое число, так что беги и не возвращайся. В следующий раз, я не промахнусь…

Девчонка сильно сжала мою руку и вытерла с пореза засохшую кровь от её стрелы.

— И не жалко? Другие девицы отзывались обо мне лестно.

— Уж не красное ты яблочко, колдун…

Рискуя всем, я улучил момент и притянув её за руку, крепко обнял за талию. В бок тотчас упёрся нож, но за неделю в яме я уже простился с жизнью. Распрощался с домом и роднёй, но всё равно без памяти увяз в лучах этого знойного лета в девичьих глазах на пустоши из льда.

Понял, что без них замёрзну даже в столь мифический казахский зной.

Нож медленно качнулся, словно яблонька под сильным ветром ревности заснеженной тайги, и выпал из разжавшихся пальцев охотницы, впервые пойманной в «капкан».

— А теперь беги…

Едва дыша, пунцовая девчонка с неохотой отстранилась от моих губ и взаправду потянулась за стрелой, а я не стал шутить и скрылся в белоснежных мехах боярыни тайги.

Так я впервые встретил ту, к кому, не смотря на угрозы, раз за разом возвращался с корзинками яблок и цветов. Возвращался до тех пор, пока не встретил уже не девочку с упрямым отцом, а мою жену.

По щекам потекли слёзы, а пожелтевшее фото, словно материализовавшееся под носом, лишь ещё больше раздразнило душу.

— Верни всё, что у тебя отняли…

— Я… я не…

— Тебе это по силам… и ты знаешь это лучше всех.

Сделка с дьяволом не требовала даже юриста. Ни сотен зачитанных книг и неудачных чертежей заумных пентаграмм. Не требовала ничего, кроме… одного.

— Вернись и спаси её пока всё не повторилось вновь.

Глаза тем временем вернулись в класс, а главное быдло присело на корточки рядом со мной и дав отмашку подхалимке позвонить в скорую, пнул меня по ноге.

— Видимо, у нас выходной, парни! Дедок уже того…

Упершись в моё лицо, словно разрывая изнутри, сгусток смога вырвался изо рта и улизнул за спину, а на ладони уже сочилась кровью та самая запретная руна, нацарапанная в бреду.

— Так скажи же…

Чёрный сгусток прижался ко мне всей удушающей волной и поднял голову на стоявшее передо мной быдло.

— Кого ты не забыл?

Избалованная сволочь ещё пару раз хлёстко прошёлся по моим щекам, но дым уже не пугал, наполняя грудь лишь силой давно похороненных воспоминаний. Того, что я не смел забывать…

— Ты поможешь не её вернуть?

Мне не нужно было слов, чтобы по венам растеклась чёрная, до жути раскалённая маслянистая мощь, а в глазах запекло до нестерпимой боли, примирив таблетки со старческой шизой.

— Я терпел вас, мразей, слишком долго!

Заводила истошно заорал, стоило схватить его за рожу и полыхнуть с такой силой, что затлела даже плитка подо мной. Лицо тотчас покрыло кровью из его лопнувших глаз, ударив в нос едкой гарью расплавленной кожи, а мгновением позже растерзав останки в потоках сизой кутерьмы.

— Как и этот мир…

Словно одобрительно кивая, смог окутал меня с ног до головы, а годами копившаяся мана в момент пронзила всё тело, захлестнув зал истошным визгом и сизым пламенем с кусками дымящихся костей.

— Я боялся её вернуть непростительно долго…

Каждый шаг оставлял лишь пылающий след на обуглившейся плитке, а в глазах жгло так неистово и маняще, что я не замечал ничего вокруг. Мазок за мазком. Виток за витком, мана стирала студентиков в пыль жарким шлейфом сизого полымя, а потоки кутерьмы сжигали всё на своём пути, словно пламенем пожара, слизывая с лиц остатки мяса и наполняясь едкой копотью волос.

— Стой, профессор!

Передо мной выбежал директор и пара полицаев, примирительно выставив руки у укрывшись от жара за мерцавшими щитами.

— Давай поговорим…

У меня не осталось сил. Не осталось ничего, кроме хохота.

— Все эти годы…

Все бесконечно долгие годы именно эти паскуды прятали от меня единственное,