Подсолнух - Алексей Рачунь

— Встать! — Скомандовал Мыльников. Даже в тусклом освещении камеры было видно как лицо его побелело, а губы яростно тряслись. — Смирно! Старший сержант Радкевич. Объявляю. Вам. Трое. Суток. Ареста.

— Есть трое суток ареста.

***

Соблюдая все формальности Тихона, в сопровождении конвойного, отвели в санчасть, завизировали новую записку об аресте, прислали ему шинель, полотенце, щетку, зубную пасту и мыло. И опять заперли в той же камере. Но несмотря на все ухудшающееся в смысле все новых и новых сроков ареста положение чутье подсказывало Тишке, что он избежал чего–то более страшного, того, что навсегда бы растоптало его судьбу, его дальнейшую жизнь. Отныне его мозг, его ум были всего лишь придатком ко все возрастающему в нем звериному чутью. Сохраняя человеческий облик, он все больше превращался в зверя, инстинктами чуящего

смертельную опасность.

И эти трое суток ареста пролетели для Тихон так же однообразно. Он уже ничему не удивлялся, а только настороженно ждал еще какой–нибудь подлянки. Все караулы знали уже его как родного, жалели и, по мере возможности. старались его подогревать — кто сигаретами, кто (когда была возможность) книжкой, а один раз даже, от Сереги Курманаева, который перевелся в ремроту, и теперь варил какие–то ограждения на тех. территории, заслали ему электронную карманную игрушку, в которой волк ловит яйца и Тихон до изнеможения резался в нее, пока не посадил батарейки.

В общем привык он к гауптвахте, как почти ко всему со временем привыкает человек. Оболочка его существовала на киче, и чем дальше, тем комфортнее — шинелей у него теперь было две — одна стелилась на жеский топчан, другой он укрывался и холода теперь совершенно не чуствовал, полотенец, так тех вообще набралось от отбывших арест с десяток. Тихон их выстирал в умывальнике из двух сшил наволочку, а остальные, вперемешку с ватой набил внутрь — получилась подушка.

Был у него и личный топчан и личный табурет. Все было устроено настолько комфортно, насколько это было возможно в условиях заточения. Тихон приготовился к долгому сидению, к осаде его разным начальством, к методичному воплощению их неведомых, но коварных замыслов. Его уже и запускали иногда в общую камеру, где он проводил время играя в карты и выучился более менее любительскому преферансу. В общем жизнь его как биологического организма была налажена.

Стали доступны и кое какие развлечения для души, чтение, игры, общение. Вот только душа от этого ни сколько не радовалась, а жаждала вырваться отсюда и воспарить, пусть уж не птицей, какая там птица, а хотя бы воздушным змеем и парить не в четырех казематных стенах, а ходя бы в пределах части.

Пусть и на поводке, но в воздухе, подставляя ветру грудь, рассекая его, ныряя и кувыркаясь в воздушных потоках. и пусть дергают за ниточку то отпуская, то

подтягивая её к телу, главное что она парит и о чем думает неизвестно, а уж если и сорвется — то тут уж совсем пиши пропало.

8.

И по окончании этих трех суток совсем уж ожидаемо опять загремели замки, но вместо комбата или замполита широкой арбузной коркой вдруг вместилась в его

камеру улыбка капитана Железкина, вечно с бодуна или пьяного и от того сварливого или доброго, но всегда какого–то по своему обаятельного Тишкиного

замкомбата.

В руке Железо держал табурет, обычный, такой же как у Тихона деревянный арестантский табурет. Он сел на него возле двери и позвал часового. Тот

явился. Являя из под черной щеточки усов белоснежные ровные зубы Железо ласково улыбнулся часовому — пошел нахуй, часовой!

— Не положено, товарищ капитан.

— На неположено нами, как любит говорить известный нам Радкевич, хуй положено, позови начкара. Явился начкар. Железо решил проблему и их на 15 минут оставили одних.

— Может в коридор выйдем, покурим, а, Радкевич?

— Да нет уж, давайте здесь товарищ капитан — настороженно ответил Тихон.

— Да ты гляди, какой волчонок стал, слыхал я Тиша, слыхал, какие ты фортеля тут вытворяешь…

— Товарищ капитан — умоляюще прервал его Тихон — да хоть вы то меня не лечите, я же сказал, что буду писать объяснения прокурору…

— Да погоди ты со своим прокурором, вот же бойцы пошли, раньше и слов–то таких не знали. а теперь чуть–что к прокурору. Тут какое дело…

И Железо все ему рассказал. Полтора месяца назад из штаба округа сообщили что в части их грядет внеплановая проверка. Приедет генерал и свита. Особое внимание будут обращать на соблюдение устава, пытаться выявить случаи дедовщины. И если таковых не найдется, то это будет рассмотрено не как положительный результат, а как покрывательство. Проверка примет перманентный характер, и в части сменяя друг–друга будут постоянно находиться окружные офицеры — разнюхивать, беседовать, в общем тянуть за ниточки.

Командиру, метящему на генеральскую должность начальника военного училища в одном из городов округа, такое совсем ни к чему и было дано указание установить случаи неуставных отношений. Найти, так сказать, жертвенного барашка. Но, как назло все было тихо. И вот тут ты, Радкевич, со своим залетом. Да еще и в компании. Но им то что — они дембеля, их пугнули, прижали, в общем сдали они тебя, и что пьянку ты организовал, и что деньги на пьянку с этого, как его, с Котенко требовал, и что избил его. Ну с них по одной лычке поснимали, на дембель все равно вернут, а так они штабу округа

со своей пьянкой не пришей кобыле хвост, с них как с гуся вода, приказ подписан, сроки на исходе, а вот ты — идеальный вариант. Прямо на выданье!

Вот и засадили тебя на кичу. Комбат, жопой своей подкрутил, у нас и так сержантов толковых мало, а туда–же, ну да ладно. Выявил он, бля, дедовщину. Прогнуться вздумал, да бог с ним.

Короче, расчет был такой, тебя на пять суток под арест, да еще двое сверху в выходные. Ты вроде как созрел. Тебя крутят на объяснительную, ты пишешь — и все. Все довольны. Проверка прошла удачно, случай выявлен, над тобой суд и дисбат.

Но походу они, я уж не знаю как они тебя крутили, но перегнули палку и с первого раза у них не вышло. Тогда тебя дальше давай прессовать, чисто психологически, а проверка, заметь, скоро уже. Подвели бы тебя под монастырь, парень, так или иначе — и без твоей объяснительной бы подвели. Показания свидетелей есть, да еще и свидетелей таких что мамку родную заложат, их пугни отсрочкой дембеля, с потрохами сдадут. Придурок этот Котенко, так замполитом зашуганный, что надо было бы, и меня бы оговорил. В общем слепили бы тебе дело. Уже слепили. Да ты тут прокурора этого выдумал, очко то у них и заиграло. Развернул ты их бульдозер прямо против них же, ну не молодец ли? Я же говорю — шарящий сержант!

У них сомнения — так мол и так, гонит парень. Решили тебя еще на кичмане подержать, посмотреть как ты себя вести будешь. А ты как ненормальный, заладил: в камере, содержиться, жалоб не имею. Ну они и струхнули. Ну как струхнули, врач бы наш справку добыл, что ты не в себе и к этому «не в себе» опять бы и неуставщину и все бы на свете примотали…

Да и ты, пьянь, ну скажи — какого хрена ты с него портки спустил, с терпилы этого? Опять все к одному ложиться — присылают нам дураков всяких, а они потом в жопу курсантов ебут и пиздят их нещадно. Хорошо хоть еще не убил никого. В общем — хоть с того захода, хоть с этого, а все равно Тиша, вставал бы ты под раздачу. Ну может со второго захода и понелепее было, но сам знаешь, на безрыбье и сапоги — штык–нож. А что прокурора требуешь, так кто дурачка слушать то будет. Вот и справочка есть. Даже более, я скажу тебе — она на самом деле есть, в том же деле, в столе у замполита лежит.

И ждал бы ты сейчас Тиша воронок, да на твое счастье, этот, как его, с пятой батареи старшина, Подьячев, залетел. Неделю назад керосинил он в старой казарме, и на

ночь, казарма же пустая и они там дежурят, приволок туда баб и с ремроты позвал дружков. В общем нажрались они, духов вызвали и давай их там строить.

А дежурный по части мимо шел, смотрит — свет, музыка, он туда, а у них там баба голая стоит на тумбочке в одной фуржке и честь отдает. Духи официантами

наряжены, в офицерских белых рубашках, с полотенцами через руку, а Подьячев этот, бухой в сопли с ремротовцем одного бойца на спортуголке ногами мордуют.

Дежурный–то на них попер, а они, обдолбанные еще что–ли были, на него кинулись. Тот с пистолета в воздух. Стекло выбил. Помдеж прибежал на выручку. А помдеж молодой, с института на два года лейтенантом пришел, вобщем гражданский, ну и вместо того, чтобы наряд вызвать в милицию позвонил, в город. Подьячев этот с компаньоном в одних портках в окно со второго этажа и через забор. Метрах в пятистах от части их менты отловили и к себе. Там их пока и оставили.

Тихон сидел и переваривал рассказ Железкина. Вроде все выглядело правдоподобно, он сам пару раз керосинил у Ваньки Подьячего в старой казарме, только без баб и без духов — чисто сержантской компанией. То что Ванька мог баб туда протащитьне вызывало сомнений. Ванька был отмороженным, как и его комбат, они вместе обтяпывали разную мелочевку, гнали за забор мыло, нульцевые простыни и портянки, одеяла, матрасы и ОЗК, — у любителей подледного лова и грибников последние пользовались бешеным спросом. Тишка и сам, когда доводилась возможность, скидывал через Ваньку кое какое барахлишко… Но кое–что было не на месте.