Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Елена долго думала, что знает о нем все, но знала, видно, только то, чего ей полагалось. Мать Кручнева, когда-то модельер и, судя по семейным фотографиям, души не чаявшая в сыне, была жизнелюбивой и коммуникабельной домохозяйкой. Благодаря отцу, державшему его в ежовых рукавицах, Мишель с рождения был обеспечен всем необходимым. С пеленок комната его была завалена игрушками и погремушками, перед кроватью крутился даже крошечный бельчонок в клетке. А к самому ему были приставлены кормилица и няня. Потом, когда подрос, он начал посещать занятия с жестокосердным сербским полиглотом воспитателем, который был из старых иммигрантов и, если кто-то отвлекался на занятиях, так не миндальничал, наотмашь бил своей ферулой по плечам. Крис помнил всех троих по именам и вспоминал об этой жизненной поре с любовью. Он говорил, что до сих пор заходит к этой своей няне из глубинки, которая теперь со всей семьей, не без содействия его отца, обосновалась в доме по соседству, и к своему наставнику и от лица семьи делает по праздникам подарки. (Родившийся в рубашке, он относился к этому как должному: соря деньгами, пользовался ими, но вроде не особенно ценил). Еще, тайком от своего папани, – в руках которого, как говорила мать, за исключением жены была вся область, – на лекции он под конец недели приезжал и после этого катал ее по улицам на собственном автомобиле, который был с ликерно-шоколадным баром, хорошей музыкой и разными другими прибамбасами. Крис хвастался, что все ведущие узлы – по спецзаказу, а выпивка и шоколад – без «суррогата и оттуда». И иногда давал ей даже порулить. Она была такая дурочка, что сразу же сникала, когда он начинал показывать, как надо нажимать педали, всякие там рычажки и прочие штуковины на этой чертовой, мешающей его локтям панели управления. И без оглядки верила всему, чего бы он ни говорил! Еще за городом в бору у них была обкомовская дача, а в центре города – квартира с целый ипподром. Но избалованный вниманием к себе, он никогда не утруждал себя «плебейскими» недоговорками. Ну, в общем, так и надо было ей, сама же напросилась. Своими же руками все испортила: с семейными приемами и брачными приготовлениями стоило бы месяц или два повременить.
– Я уж думал, что твой отец, по меньшей мере, генерал! – сказал он после этого знакомства.
– Это почему?
– По твоему королевскому виду, прекраснейшая. Семя от семени иной раз, видно, и поодаль падает.
– Не смей так больше говорить!
Елена уязвлено вспыхнула.
Конечно же, она любила своих близких, хотя, чего греха таить, стеснялась постоянной скудности в семье, уклада работящей невеселости, которая была в их доме точно родовым клеймом, и хлебосольно-грубоватой простоты. Она была из «малообеспеченной семьи», как это номинировалось в обществе и отражалось в статистических отчетах: такой уж был постфактум и ее бэкграунд. И это ей решительно не нравилось. Поэтому все то, чего ей не сумели в детстве дать отец и мать, она старалась наверстать сама. Предвидя – ну, может, чуточку лишь заблуждаясь, – что, при ее характере, который имел свойство бунтовать, чем то и дело приводил в растерянность домашних, наклонностях ума и внешности, в будущем ей все же пригодится умение безукоризненно держать себя, хоть мало-мальски разбираться в живописи и литературе и правильно не косноязычно изъясняться, – вот. И осознание того, что она уж многого достигла в этом, обитая в скромном мирке своих родителей, и порождало в ней ту гордость, заставлявшую без конца возноситься и падать, примерять к себе то, что было недоступно в жизни ее матери, но инстинктивно, по преемственной боязни, тотчас же отказываться.
Так было и с Мишелем: случайная размолвка выявила точно фальшь, которую они скрывали друг от друга. А это могло выставить её иначе, грозило умалить, что было для нее так важно. Верная себе и кропотливо созданному образу, Елена допустить такого не могла. Крис мог бы сделать вид, что не заметил возможной грубости или безвкусицы ее родителей. Или уж хотя бы выразиться в более тактичной форме, чего ее не так бы ранило. Но он сказал это со смехом, словно бы о чем-то постороннем. И вот уж девичья мечта о благородном принце, еще недавно так безрассудно волновавшая, стала досаждать.
Развязка наступила неожиданно, на первой новогодней вечеринке, которая распалась в восприятии Елены на ряд мучительно-комичных сцен. Квартира была генеральской: хозяин вместе со своей второй женой, скрипачкой из консерватории, был в длительной командировке. Устроить себе праздник в отсутствии ревнивой мачехи, которая была их ненамного старше, решили непоседливые дети. Их все называли Чук и Гек: оба были в светло-серых пиджаках, белых одинаковых рубашках и в тютельку похожи друг друга, включая их прилизанные, в пику моде, шевелюры; один был только в красном галстуке, а его брат-двойник – в зеленом. Короче, оба были страшные милашки, бегло говорили на английском языке, показывали фотографии, где они стояли вместе в пионерском кумаче и в плавках на фоне Аю-Дага у «Артека», и были хороши во всяких прочих отношениях. А вот в своем стремлении объединить людей по «разным интересам» они перестарались. По комнатам слонялись взад-вперед умильно-пьяные и похотливо-льстивые, бесстыже льнувшие ко всем, по большей части незнакомые Елене парни и девицы; самодовольный обольстительный Мишель, своей рукой безостановочно, как напоказ блуждавшей по её коленям под столом. Ей было жаль его. Ему хотелось возместить свою несостоятельность, на людях отыграться. Он хвастался и как, не понимая того, вел себя с ней так, будто бы она такая же, как те девицы, которые заслуживали ровно то, зачем их пригласили. В конце концов, ей надоело это. Напротив был голубоглазый необщительный блондин, не замечавший ничего. По первому же впечатлению – самодостаточный, беспечный фантазер. Такой, немного на уме себе – Пер Гюнт, который угодил в компанию ужасных троллей: поэму Ибсена, с расклеившимся корешком, всю испещренную чужими комментариями на полях, она как раз тогда взяла в библиотеке и читала. И робко выроненный на тарелку нож. Последовавшая вспышка ревности Мишеля, его надменный, беспардонный тон. Её прощальная, от безысходности, пощечина… Как пошло всё, скорее прочь!
Она не помнила, как одевалась: Мишель был обозлен и не пытался удержать. Хотя она не думала тогда об этом, была не в состоянии ни сожалеть, ни рассуждать. Ей в тот же вмиг все опротивело. То оскорбление, которое он произнес, хлестнуло слух своей кабацкой непристойностью. Или он рассчитывал таким путем ее унизить, обломать? Сердце охватила жуткая апатия, такая, что поначалу это оттеснило всю досаду на него. И было ощущение того, что все оборвалось. Только ощущение и было. А мыслей не было. Она была свободна от него и от самой себя? Как знать.
Наверное, она почти, что кубарем скатилась вниз по лестнице и пулей вылетела в дверь. Под козырьком парадного был он. Она узнала по упрямому лицу того голубоглазого, который будто потерял свою Сольвейг. Она не знала его имени, забыв уж и о том, что было за столом. И сколько же он тут стоит, притоптывая от мороза? Уж не иначе, хочет поразить своей предусмотрительностью, вконец очаровать. Как представитель местной Армии спасения. А ведь она и не надеялась, – при всей своей фантазии, нисколечко не помышляла произвести такое светопреставление своим ножом! Она отметила: как суслик, в пыжиковой вислоухой шапке, чуть-чуть сутулая, окоченелая фигура. Расхохотавшись, она едва не налетела на него. Думая предотвратить ее катастрофический полет, он граблями раскинул руки – и неудачно, оступился. Уничтожающе взглянув, она уже открыла рот, но что-то помешало выместить на нем свое негодование. И кем он возомнил себя? Из-за такой помехи она развеселилась даже. По состоянию ее души он был – при чём и не при чём. Ну и потом, когда она бывала в ярости, то это ей совсем не шло. Она была возмущена случившимся. Возмущена, но не свободна. И в довершение к тому все ее тело пробирал озноб. Ладно, если уж ему заняться больше нечем, так пусть идет; не надо только бормотать чего-то за спиной. Шагая по заснеженной дороге вдоль фасадов, она почти не разбирала слов.
Ночь выдалась морозная и звездная, какой уж и не помнилось – идти и любоваться бы! По сторонам вздымались свечками дома того заволжского микрорайона, с родимыми чертами захолустья, куда Мишель привез ее. Неполная далекая ехидно-желтая луна глядела сверху. И хруст шагов обоих эхом раздавался вразнобой.
– Позвольте я вам помогу?
В двух метрах от себя она увидела слегка согбенный силуэт как припорошённого медведя. И снова в выражении лица ее остановило что-то. Похоже, он и правда думает, что спас ее.
Догнав её, он простодушно извинялся (она всё тотчас поняла, не стала спрашивать, за что). И пробовал помочь с застежками накинутого впопыхах манто. Неловкие и сильные, чувствительные пальцы… Она воспринимала их спокойное и возбуждавшее самоуправство: отыскивая петли в клапанах одежды, они не больно торопились, как по замерзшей флейте лазали по ней. Чувствуя их на себе, она была в таком оцепенении, что усомнилась после, а был ли между ними этот разговор?
- Зайди ко мне, когда уснёшь - Эдуард Еласов - Русская современная проза
- Парижские вечера (сборник) - Бахтияр Сакупов - Русская современная проза
- Божественное покровительство, или опять всё наперекосяк. Вот только богинь нам для полного счастья не хватало! - Аля Скай - Русская современная проза
- Девочка в саду и другие рассказы - Олег Рябов - Русская современная проза
- Воровская трилогия - Заур Зугумов - Русская современная проза
- Анна - Нина Еперина - Русская современная проза
- Моцарт в три пополудни - Наталия Соколовская - Русская современная проза
- Династия. Под сенью коммунистического древа. Книга третья. Лицо партии - Владислав Картавцев - Русская современная проза
- Сказать – не сказать… (сборник) - Виктория Токарева - Русская современная проза
- Другая история - Александр Черных - Русская современная проза