Законы войны - Владимир Мельник

После обследования окрестностей снова подошли бойцы экипажа радиостанции. Они что-то говорили, хлопали по плечу, жали руку. Но я их не слышал, не чувствовал боль в обдертых пальцах от их рукопожатий, в ушах звон стоит и все трясется — и руки, и ноги. Потом подошли остальные военкоматчики. Все отсиживались на заброшенном стадионе «Корабел», что располагался в балке рядом с военкоматом. Там всегда у кандидатов в контрактники принимал физподготовку. А теперь на поле зияли две внушительные воронки.

Военкома тем временем отправили в госпиталь и его обязанности принял Петров. Врачи на всякий случай осмотрели меня и с диагнозом «шок, немного контужен, но безнадежно здоров аж до неприличия» и, обработав на руках пальцы, отпустили.

Чуть позже вызвал к себе Петров. Зашел я в ЗПУ, он сидел за столом и что-то писал в своем уголке.

— Ну, заходи, герой. Что-то ты бледный как смерть. Ну садись. — сказал он и достал из ящика стола две стопочки и флягу.

Подполковник разлил по полной и выложил два сухаря.

— Ну, давай, Владимир Анатольевич, за подрыв и за победу.

Мы подняли стопочки и, не чокаясь, выпили. С минуту молча хрустели сухарями. Потом Петров, налил еще и все прошло по тому же сценарию. Чистый медицинский спирт обжигал мое горло, но терпел и молчал. Просто неведомым чутьем чувствовал, что сейчас Петров не просто со мной пьет как с подчиненным, которого таким вот необычным способом он решил поощрить, а как с равным. Когда мы опустошили флягу где-то наполовину, Александр Алексеич даже попросил у меня сигарету. Сколько его знаю, никогда не курил, а тут что-то расслабился. Пуская клубы сизого дыма и глядя в пустоту, подполковник начал рассказывать о своей семье, о том, что у него дочка моя одногодка и что не знает, где родные сейчас. Потом почему-то начал делиться со мной воспоминаниями об Афганистане. Меня тоже эти рассказы навели на грустный лад. Обычно воспоминания старперов наводят тоску, но тут мне было очень интересно. Наверное, потому что сейчас тоже война пришла к нам. Драка страшная будет, вполне возможно, что в ней не будет ни победителей, ни побежденных. Бойня будет на истощение ресурсов не отдельной страны или группы стран, а на «высасывание соков» всего земного шара. Война может закончиться обыкновенной ядерной огненной бурей. Только вот мне интересно, если таким закончится эта «битва титанов», сколько ж уцелеет народу? Да и мне кажется, что на этом ничего не закончится — такова природа людей, даже при таких экстремальных условиях не откажутся от возможности пустить друг другу кровь. В общем, мы так просидели до вечера, а потом я пошел к себе.

Телефонная и мобильная связь перестала работать окончательно. Также и электричество отключили, а движок дизельной электростанции, которая стоял в ЗПУ — был завален. С водой был напряг — приходилось из воронок черпать и процеживать. В общем, все было просто класс! Только никто не завидовал.

Американцы господствовали в воздухе. Особенно после того, как пендосовские морпехи захватили аэродром под Евпаторией, куда перебазировали часть палубной авиации и самолеты US Marines. Сначала они старались бомбить только позиции пэвэошников и атаковать корабли, что стояли в Севастопольской бухте. А теперь бомбят все подряд. Видимо хотели стереть Севастополь с лица земли. Над городом непрерывно стоял черный смог от многочисленных пожаров. Но и он не мешал вражеским «птицам войны» обстреливать колонны с техникой — на бортах всегда были тепловизоры. В центре не осталось почти целых зданий. И вообще, ранее величавый своей гордой исторической красотой неприступности город-герой двух оборон, был теперь какой-то ободраный, пустынный. Как раны и язвы на теле — зияли воронки, развалины. В городе не осталось почти деревьев — все пошли на дрова. Люди по улицам почти не ходили в светлое время суток, а если и отваживались — то только перебежками от укрытия к укрытию. До чего дожили, мать вашу! По родному городу перебежками или ползком. Из под развалин частенько тянуло мертвечиной и фекалиями из разрушенной канализации. Местные власти уже не успевали тушить пожары и разбирать завалы. Поэтому если человек погребен под обломками своего жилища — его уже никто не вытаскивал. Часто были слышны крики из под многотонных куч фрагментов зданий, но освобождать из каменного плена было некому.

Больницы города переполнены ранеными и убитыми. Особо тяжких раненых увозили в Карантинную балку, где их сортировали, грузили на БДКашки и вспомогачи, а потом вывозили в Новороссийск. Теперь оставшиеся корабли Черноморского флота и ВМС Украины только обеспечивали охрану караванов. Несмотря на то, что корабли поднимали флаги с красным крестом — пендосовская авиация продолжала удары, увеличивая и без того большое количество жертв. Цветные, переливающиеся всеми оттенками радуги, пятна солярки, обожженные и обезображенные трупы, покачивающиеся на волнах у берега — показывали какой ценой доставалась переправка людей на Большую землю. Разгрузка техники начиналась обычно в темное время суток. Для того, чтобы не особо было видна броня с воздуха по тепловизорам — движки оборачивали асбестовым полотном. Но и это не особо помогало — выдавали горячие выхлопные газы. К причалам один за одним подходили баркасы с пехотой. Группы людей с оружием быстро перебегали под укрытие прибрежных камней, а потом уходили к технике.

Врачи в приемных покоях больниц не спали уже по трое — четверо суток. Средний медперсонал не успевал даже к половине поступающих жертв. При бомбежках те, кто мог еще передвигаться, спускались в подвалы. Им помогали санитарки, медсестры и сами врачи. Спустив ходячих, они все возвращались к тяжелым раненым. Некоторых успевали переносить, а остальных закрывали матрасами, а иногда и своими телами. Крики и стоны стояли такие, что иногда казалось, что попал в Ад, а не в лечебное учреждение. Больницы и госпиталя брали всех раненых без разбора, не разделяя граждан России и Украины. Мне кажется надо поставить памятник водилам карет «Скорой помощи» и пожарных расчетов — под ударами авиации противника вывозили раненых. Пострадавших тащили на чем только можно. «Рулевые» маршруток, такси отличавшиеся своей небескорыстностью, вызвались добровольно за свой счет вывозить раненых под взрывами бомб и ракет. Одна бомба попала прямо в здание 3-й горбольницы, что на Геннериха, проломив перекрытия, попала в подвал, где спряталось от бомбежки около сотни человек. В живых не осталось никого. Все находящиеся в подвале превратились в кровавую мешанину или были размазаны по стенкам в буквальном смысле этого слова. А те, кто в данный момент находились на верхних этажах здания оказались погребенными под обломками здания. Главной функцией больниц была — оказание первой помощи, регистрация, сортировка и эвакуация в тыл раненых и тяжело больных. Больничный комплекс 7-ой горбольницы, что находился на 5-ом километре Балаклавского шоссе Бог и американцы миловали. Там находилось родильное отделение. Но нет худа без добра — при первом налете, в подвале, под взрывы бомб родилось сразу трое малышей: 2 девочки и мальчик.

Героическими усилиями солдат-срочников и контрактников, прапорщиков и офицеров ПВО, устаревшая, разграбленная и выведенная из строя техника работала. Но все-таки мы показали всему миру, что наши С-200 еще могут показать кузькину мать авиации натовцев и что мы попадаем не случайно (как в израильский самолет на мысе Опук). А то, насажали полный аэробус евреев и сбили украинскую ракету. Всеравно несмотря на переброску частей из России — пэвэошники не смогли «сбросить» врага с неба. Моряки и украинцы, и россияне, героически обеспечивали безопасность подвоза из Новороссийска и Анапы войск, техники, боеприпасов и всего самого нужного. Американская палубная авиация пыталась совершить пару рейдов на Новороссийск и другие крупные города черноморского побережья Кавказа. Но после того, как они потеряли большое количество самолетов — отказались от этой затеи. Один американский летчик успел катапультироваться над Туапсе. После благополучного приземления в одном из жилых кварталов — летун нарвался на толпу гражданских. Отстреливался пендос пока в «Беретте» не закончились патроны. Не успел опомниться, как к нему потянулись десятки рук. Людская злоба потянула, разорвала высокочественную ткань лётного комбинезона, вывернули с хрустом конечности. Появился мужик с топором, на скамейке детской площадки (где от песочницы осталась воронка и окровавленный детский сандалик) отрубил правую руку офицеру US Air Forces. Вопль боли потонул в кровожадном, исполненном жаждой мести, вое толпы. Чьи-то руки начали запихивать в рот вражескому летчику тот самый, обагренный невинной детской кровью, сандалик. «Хэ-ээ-ть!» — крякнул добровольный палач. Правая нога отделилась от туловища под одобрительные крики из скопления народа. Кого-то в толпе стошнило, раздался истеричный женский крик. Весь в брызгах крови, с топором в правой руке и держа в левой над головой вражью ногу за штанину, исполнитель народного гнева демонстрировал результаты своей работы. Тюк! Левая рука упала к ногам толпы. Американец с сандалием во рту уже тихонько мычал и глядел стекленеющим взглядом на своих мучителей. «Йэ-э-эх!» — снова топор повторил свой смертоносный путь, только уже на шею. Отрубить голову удалось только с третьего удара. Насладившись кровью, толпа постепенно рассасывалась. Милиция никого не трогала и не задерживала, в задумчивости стоя в стороне. Приехала труповозка, выскочили санитары, собрали фрагменты тела пендоса на носилки, втащили их в задние двери машины, сели и уехали.