Аниськин и шантажист - Максим Курочкин

Кирилл, как и Костя, любил собак. Он остановился, присел и подманил к себе собачку. Милашка, не сбавляя хода, сменила жалобное повизгивание на свирепое и не раздумывая, вцепилась зубами в протянутую к ней руку. Хорошо, что на руке у

Кирилла была плотная кожаная рукавица с мехом, а то неизвестно еще, чем бы кончилось столь тесное знакомство с местной фауной. Кирилл потряс рукой, собачка не отцеплялась. Кирилл попытался потянуть ее за задние лапы, но она выкатила свои круглые глаза и завыла, не разжимая зубов столь пронзительно, что Кириллу стало ее жаль. Он встал и еще раз тряхнул рукой. Малютка отцепилась, но с вместе с рукавицей. Кирилл было пытался поймать ее, но куда там! Зверюга, как только оказалась на земле, понеслась прочь с такой скоростью, что догнать ее не было никакой возможности. Юноша прошел было немного по направлению, в котором умчалась собачка, но безрезультатно. Видимо, та и не собиралась бросать свою добычу. Пришлось идти дальше с одной рукавицей.

Кирилл быстро нашел в столе брата те папки, которые он просил принести, прошелся по всему отделению, заглянул в КПЗ. Но-пасаранское отделение милиции представляло собой прелюбопытное зрелище. В нем было всего три помещения, или по-бытовому, три комнаты. В самой первой и по-порядку, и по расположению относительно входа, была приемная. Кирилл с легкой иронией во взгляде потряс за спинки рухлядь, видимо, именующую себя креслами. Рухлядь издала жалобный стон и юноша оставил ее в покое.

Кабинет участкового был под стать приемной – простой школьный стол, два стула, допотопные занавесочки на окнах, голубой, с белыми проплешинами сейф.

Кирилл подергал за ручку дверь самой последней комнаты. КПЗ была, естественно, заперта, а искать ключ на связке Кириллу было уже неинтересно. Скорее всего, местный «обезьянник» тоже не представлял из себя ничего интересного.

Когда юноша вышел, на улице было совсем светло. Народу было по столичным меркам мало, до дома ему встретились всего человек десять-двенадцать, не больше. Все эти люди смотрели на него как-то странно, при приближении почему-то здоровались и интересовались здоровьем.

«Что у них тут, прикол что-ли такой, со всеми здороваться и про самочувствие спрашивать?» – недоумевал он. Когда третья старушка спросила у него, не болит ли голова, Кирилл остановился, картинно развел руками, низко поклонился и объявил на всю улицу:

– Болит! Легче вам теперь?

Симпатичная маленькая старушка всплеснула руками и быстро засеменила прочь.

Следующая старушка, обратившая внимания на Кирилла, была совсем не симпатичная: с ярко намалеванными губами, с голубыми кругами вокруг глаз, с черными стрелками, уходящими куда-то в теменную область и с длинными бусами поверх старой искусственной шубенки. При виде юноши она оглушительно взвизгнула, прижала руки к груди и хриплым голосом проворковала:

– Вы нехороший. Вы меня забыл. Почему вы меня не берете в плен? Мое тело жаждет пыток! Моя душа жаждет искупления! Мою грудь теснят стоны и рыдания! Возьми меня в темницу!

Сильный, ироничный Кирилл с детства боялся сумасшедших.

– Идите, идите, гражданочка, – сухо потребовал он, пытаясь обойти дамочку.

– Гражданочка? – на глаза старушки навернулись слезы, – и это вы говорите мне? Невинной девушке? После всех ваших обещаний?

– Ставлю на Арьку, – принял решение один из мужичков, стоящих неподалеку, – она сегодня на подъеме, заговорит участкового.

– Эт ты нечестно, – закапризничал другой, – ясно же видно, прихворал участковый. Куды ему с больной головой супротив Арьки Савской?

– А пистолет? – привел аргумент первый, с тревогой наблюдая, как юноша пытается обойти рассвирепевшую Савскую. – Он же может ей пистолетом двинуть?

– Против Арьки не токо пистолет, но и ружо не поможет, – стоял на своем второй. – А с участковым и правда непорядок. Давно уж пора привыкнуть ему к Арьке, а он все шарахается, как черт от ладана. Нет, не буду ставить.

Мужики проводили взглядом улепетывающего от Савской Кирилла, почесали затылки и сбросились на вожделенную поллитру. То, что они не успели сделать ставки – еще не повод для вступления в общество трезвости. Не те времена, понимаешь.

На Савской старушки не закончились. Навстречу Кириллу попалась целая группа не менее странных, чем экс-актриса, старушек. Все они были одеты во вполне приличные, но не самые дорогие шубейки, головы их украшали пуховые шали с длинным, кудрявым пухом, валеночки каждой были просто на загляденье: с веселыми вышивками, ковбойской бахромой, аппликациями из оленьего меха.

– Ансамбль что-ли какой? – поинтересовался любознательный Кирилл.

– Ха-ха-ха, – закатились на разные тона старушки:

– Какой мы ансамбль!

– Вы еще не слышали, как пленники поют!

– И вообще, мы на вас обиделись! Не любите вы старушек!

– К нам не заходите.

– Вот бросим вас и удерем всем составом в колонию.

– А если так не возьмут, то даже преступлениев насовершаем, – пригрозила последняя. И все хором прокричали:

– Так что не забывайте нашу «Улыбку», а то хуже будет!

После этих слов старушки-веселушки с девичьим хихиканием засеменили дальше.

– Такие улыбки разве забудешь, – бубнил под нос Кирилл. – Вон как зубы у всех сверкают! Как на рекламе «Блендамета». И где только столько старушек набрало столько вставных челюстей?

Последней каплей был какой-то лохматый, высоченный дед, настигший его уже возле самого дома. Дед поймал его за воротник дубленки, притянул к себе и жарко зашептал в самое ухо:

– Уймись, трясовица, а не то прокляну, ты, колючка, остановись, а не то сошлю в преисподнюю, ты, свербеж, прекратись, а не то утоплю, ты, стрельба, прекратись, а не то засмолю, ты, огневица, охладись, а не то заморожу, ты, колотье притупись, а не то распилю тебя на кусочки, ты, дергание, воротись, а не то запружу тобою плотину, ты, морганье, окрутись, а не то в печи засушу, ты, слепота, скорчись, а не то утоплю тебя в дегте, ты, глухота, исчезни, а не то засмолю тебя в бочку, ты, немочь, отвяжись, а не то будешь воду толочь. Все недуги откачнитесь от раба

Божьего…

– Да вы что, очумели тут все? – оттолкнул от себя назойливого деда Кирилл, – нового человека, что ли давно не видели? Джунгли какие-то. Бросаются, гадости на ухо шепчут. Брысь! И чтобы духу вашего рядом со мной не было!

Высоченный лохматый дед обиженно выкатил губу, насупил брови и пробормотал:

– Я те покажу, как с Ванькой-Пензяком свориться. Иш, заважничал! Я те покажу!

После этого он забормотал что-то монотонно и глухо, не отводя взгляда от калитки, в которую зашел Кирилл.

* * *

– Чудные у вас тут все какие-то, – жаловался Кирилл, – смотрят, как на мартышку в зоопарке, здороваются все без разбору, гадости говорят. Собаки мерзкие без намордников бегают. Смотри, рукавицу уволокла.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});