Ошибка в объекте - Виктор Пронин

– Значит, вы посмотрели на часы? – напомнил Демин.

– Да, посмотрел на часы, а стрелок все никак различить не могу. Тут фонарь и вспыхнул.

– Сколько же часы показывали?

– Сейчас скажу... Может, мои часы и не очень точно идут, туда-сюда пять минут... Но показывали начало десятого. Так что-то... И только фонарь вспыхнул, Сухов заторопился, схватил свои ведра и по тропинке засеменил, вода ему на штанины плескается, а он вроде и не видит...

– Что же это он, всю жизнь воду ведрами носит, да так и не научился? – усмехнулся Демин.

– Да вот и я думаю – пора бы научиться! А вообще-то он умеет, – вдруг задумался Ивашкин. – Конечно, умеет... Мы еще спорили как-то, можно ли ведро, с верхом налитое, пронести и штанины не забрызгать... И Сухов смог. Чуть ли не победителем оказался. Ноги в разные стороны прогибаются, а ведро не колыхнется.

– Он не показался вам странным в тот вечер?

– Знаете, что-то было... Вроде все время головой вертел, по сторонам оглядывался. Я уж уходить собрался, а он остановил меня, разговор затеял... А когда фонарь вспыхнул – за ведра и к дому!

* * *

Демин задержался в кабинете, перечитывая показания, составляя для Сухова новый вопросник – авось удастся извлечь из его памяти еще какие-нибудь подробности. Его отвлек телефонный звонок. Демин с удивлением поднял трубку – он не представлял, кто может звонить в такое время.

– Да! Демин слушает!

– Это хорошо, что слушает.

– Привет, Паша, – Демин узнал голос эксперта Кучина. – Знаешь, я побаиваюсь поздних звонков, особенно когда звонят медики...

– Какой я медик, Валя! Ты просто подлизываешься. Нехорошо, Валя. Я и так все скажу. Даже больше, чем ты ожидаешь. У меня есть чем позабавить тебя.

– Знаю я твои забавы.

Демин хорошо знал Кучина, этого толстого, грустно-ироничного эксперта, всегда доброжелательного, который ни о чем не говорил всерьез, но зато всерьез ко всему относился. Кучин мог бы стать неплохим хирургом, но начало его врачебной деятельности было не самым удачным, он засомневался в себе и сдался раньше, чем в нем разуверилось начальство. Когда ему предложили должность патологоанатома, он согласился с горькой усмешкой, сказав только: «Ну что ж, продолжим учебу...»

– Не все мои забавы знаешь, – протянул Кучин. – Знаешь, твой приятель Сухов, который прыгал сегодня по катеру, как кузнечик...

– Он допрыгался?

– Похоже на то.

– Слушай, Паша, если ты протянешь еще минуту, я тихонько завою. Или над собой что-нибудь сделаю. Тебе же лишняя работа.

– Валя... Они утопили живого человека.

– Как?!

– Да, Валя. Смерть наступила в воде. От недостатка кислорода.

– Ты в этом уверен?

– Что касается ударов по голове, – Кучин будто и не слышал вопроса, – то они были не опасны для жизни. Могу добавить – этот человек был слегка пьян, может быть, стакан вина. Не больше. Ему было лет сорок. Вполне возможно, что он протянул бы еще столько же, в порядке был мужик. Хиловат, но в порядке. Завтра я пришлю тебе бумаги, ты их прочтешь, обмозгуешь, может, еще чего извлечешь из них... В общем, спокойно и без помех поразмыслишь.

– О чем?

– Все о том же, о жизни... О том, насколько это странное пугающее явление – жизнь... О том, насколько все мы уязвимы и живучи... О человеческих ценностях подумай, о том, что нас делает людьми и что в нас людей убивает.

– Знаешь, Паша, я только этим и занимаюсь.

– Да? – удивился Кучин. – У тебя должны быть интересные соображения. Поделись, а? Давай соберемся, посидим, помолчим, глядишь, разговор какой завяжется, а?

– Соберемся, – решительно сказал Демин. – Обязательно.

Из трубки давно уже неслись частые гудки, а Демин все еще держал ее на весу, чувствуя, что эти гудки странно созвучны его настроению. Он будто слышал прощальные гудки сирены в память о погибшем человеке. Да, каждое следствие – это еще одна твоя жизнь со своими неожиданностями, со своим неизбежно печальным концом. И когда ты, закончив очередное дело, ставишь последнюю точку, тебя настигает опустошенность. И боль, ты чувствуешь боль, оттого что не можешь ничего изменить в том, что уже произошло, и сам ты такой же уязвимый, как те люди, которых собираешь в эти папки, подкалывая, как в гербарий, их фотографии, характеристики, справки, лживые и правдивые рассказы о них... И гудки, гудки... Не то электровозы кричат в ночи, не то катера с водолазами на борту, а может, это призывы к возмездию... Или это твои крики от собственной боли?

– Так вот почему до тебя нельзя дозвониться, – вдруг раздался от двери сипловатый голос Рожнова. – Трубку-то положи! Пять минут звоню – занято!

– Присаживайтесь, Иван Константинович, – вздохнул Демин.

– Сяду, – проворчал Рожнов и мощно уселся за стол, помолчал, глядя на Демина из-под припухших век. – Есть новости?

– Есть. Навалом.

– Это хорошо.

– Хорошо-то хорошо, да ничего хорошего, – без улыбки сказал Демин. – Нашли мы утром потерпевшего. Показания Сухова подтверждаются. Камень, ремни, место происшествия и так далее. Все стыкуется, когда речь идет о происшествии вообще. А вот роль самого Сухова в этой истории... Слегка плывет. Только что звонил Кучин.

– Слушаю, – в голосе Рожнова почувствовалось нетерпение.

– Кучин кладет голову на плаху, что тот человек умер в воде. От недостатка кислорода. Такие дела, Иван Константинович.

– Да, положение становится аховым. А Кучин своей головой зря рисковать не станет, он каждый раз говорит, что голову на плаху кладет, и надо же – до сих пор с головой ходит. Ну, а что решили делать вы, следователь Демин?

– Я решил искать преступника.

– А вы уверены, что он есть? Я имею в виду – помимо Сухова?

– Думаю, что он все-таки был, этот Николай, – сказал Демин. – Слишком бессмысленна история, которую нам поведал Сухов, для того, чтобы оказалась выдуманной. Выдумывают более складно, в выдумках есть некий ход, обоснование поступков... А здесь какое-то дурацкое блуждание по городским забегаловкам, бесконечные телефонные звонки, побег на станцию, со станции... Нет, так не врут.

– Чего не бывает, – Рожнов пожал округлыми плечами, позволил себе расстегнуть пуговицу на пиджаке.

– Нет. Сухову гораздо проще было бы сказать, что он видел, как неизвестный гражданин бросил человека в воду. И все. А кроме того, Сухов не тот человек, который может позволить себе потехи ради затеять с нами игру в прятки. Я найду этого типа. Вернее, сделаю все, чтобы его найти. Если он допустил хоть одну оплошность... А не оплошать он не мог...

– Почему?

– Потому что он слабак.

– Слабак? – удивился Рожнов. – Такое совершить... И слабак?!

– Он слабый человек, – повторил Демин. – Преступники вообще слабые люди. Они могут быть хитрыми, ловкими, изворотливыми, но при всем этом слабыми. Согласитесь, Иван Константинович, что жестокость – это слабость. Сила в доброте. В благожелательности, снисходительности. Разве нет? Слабак не может позволить себе отнестись к кому-то великодушно.

– Как частный случай можно принять, – согласился Рожнов.

– Что есть жестокость? Это готовность слабака, воспользовавшись временными обстоятельствами, вроде темноты или длинного ножа, доказать свое превосходство в данную минуту. – Демин встал, прошелся по кабинету. – Преступления совершают те, кто не в силах справиться с собственными чувствами, желаниями, страстями; люди, которые не видят иного способа доказать свое достоинство, правоту, не видят иного способа заработать деньги – не позволяют способности, образование, характер. Преступниками становятся от нетерпеливости. Ему сию минуту надо утвердиться, пусть ненадолго, но сейчас, он сегодня хочет иметь те блага, которые жизнь обещает завтра, послезавтра. И не в силах справиться с самолюбием, завистью, тщеславием, идет на преступление. У него коленки трясутся от страха, но он идет, потому что зависть и тщеславие выворачивают его наизнанку.

– А разве не бывает, чтобы сильный человек пошел на преступление? К примеру, он хочет получить чего у него нет.

– Сильный все может получить честно, – упрямо повторил Демин.

– А если он хочет больше, чем может?

– Значит, он слабак. Потому что ненасытность – тоже слабость. Дети не могут без слез пройти мимо приглянувшейся игрушки. И то не все, а только капризные, избалованные, испорченные. А когда такая черта сохраняется у взрослого – это слабость.

– Знаешь, Демин, может быть, ты и прав, – медленно проговорил Рожнов, – может быть, ты и прав. Да, ненасытность – это отнюдь не признак силы в общечеловеческом понимании этого слова. Но преступник, обладающий столь несимпатичным качеством, опасен. Ненасытность толкает его на новые и новые преступления, он приобретает опыт, хватку. Он начинает относиться к преступлению как к единственно возможному способу заработать деньги, утвердиться, доказать свою значительность. И становится сильным противником.