Я вещаю из гробницы - Алан Брэдли

Лицо мисс Танти преобразилось — оттепель была очевидна. Вмиг температура в церкви поднялась как минимум на десять градусов Цельсия (или на двести восемьдесят три градуса Кельвина).

Она погладила себя по голове.

И потом, без предупреждения, вдруг сделала глубокий вдох и, положив руки на талию, запела:

— «Savior, when in dust to thee, low we bow in adoring knee».

Без сомнения, у нее был выдающийся голос: он пробирал до костей (по крайней мере, вблизи), можно сказать, даже вызывал трепет. Казалось, он льется откуда-то из глубин ее тела; откуда-то из района почек, предположила я.

— «By thy deep expiring groan, by the sad sepulchral stone, by the vault whose dark above…»[24]

Ее голос перехлестывался через меня волнами, будто окутывая теплой влажностью. Она спела все пять куплетов.

И с каким чувством пела мисс Танти! Такое ощущение, будто она устраивала экскурсию по своей жизни.

Допев, она сидела завороженная, как будто пораженная собственными силами.

— Это было здорово, мисс Танти, — сказала я.

Так оно и было.

Не думаю, что она меня услышала. Она уставилась на цветной витраж, на Иродиаду и Саломею, двух торжествующих женщин, вытравленных кислотой по стеклу.

— Мисс Танти?

— О! — изумленно сказала она. — Я была не здесь.

— Это было великолепно, — повторила я, воспользовавшись паузой, чтобы подобрать более изящное слово.

Ее большие глаза навыкате повернулись, словно на шарнирах, и сфокусировались на мне, будто пара прожекторов.

— Итак, — проговорила она. — Правда. Я желаю услышать правду. Что тебе надо?

— Ничего, мисс Танти. Я просто принесла эти цветы… — я достала их из-за спины, — чтобы возложить на алтарь…

— Да?

— В память о бедном мистере Колликуте.

У нее вырвалось шипение.

— Дай их сюда, — проскрежетала она, и не успела я возразить, как она выхватила букетик у меня из рук. — Не переводи свои крокусы понапрасну.

9

Бум!

Словно выстрел из пушки раздался в задней части церкви.

Миссис Танти и я с изумлением посмотрели друг на друга и повернули головы в сторону источника шума.

Массивная дубовая дверь церкви, стянутая железными, обитыми гвоздями скобами, захлопнулась. В темноте кто-то копошился.

— Кто здесь? — командирским голосом окликнула мисс Танти.

Ответа не было. Потом откуда-то сзади, из темных скамей донеслось лихорадочное бормотание.

— Кто здесь? Немедленно покажитесь.

— Чаши гнева. Кровь мертвеца![25]

Эти слова донеслись до наших ушей таинственным шепотом, отразившимся от поднимающегося ввысь стекла и окружающего камня.

— Выйдите на свет! — скомандовала мисс Танти, и энергичный сверток лохмотьев перебежками двинулся среди молитвенных скамеек.

— «…за то, что они пролили кровь святых и пророков, Ты дал им пить кровь».

— Это Мег, — сказала я. — Из леса Джиббет.

— Ты имеешь в виду, сумасшедшая Мег, — громко поправила меня мисс Танти. — Мег, идите сюда немедленно, выйдите на свет, чтобы мы могли вас увидеть.

— Кровь святых дал пить Мег, — произнесла Мег с жутким влажным смешком.

— Чепуха! — сказала мисс Танти. — Вы несете чушь.

Наконец Мег добралась до светового пятна, находившегося в конце ряда скамеек. Одетая в выцветшие черные лохмотья, которые вполне могли принадлежать в прошлом мисс Танти, она двинулась к нам, кивая головой, и красная стеклянная вишенка на шляпе нахально и независимо подпрыгивала.

Грязным скрюченным пальцем она указала на балки под крышей, выгибавшейся над нашими головами.

— Кровь святых и пророков, — повторила она, снова кивая головой, как будто пытаясь убедить нас в своих словах, и жадно перевела взгляд с лица мисс Танти на мое в поисках признака понимания.

— Откровение, — сказала мисс Танти. — Глава шестнадцатая.

Мег решительно посмотрела на нее.

— Святые и пророки, — отозвалась она хриплым, но уверенным шепотом. — Кровь!

Ее светлые немигающие глаза были почти так же навыкате, как у мисс Танти.

В задней части церкви неожиданно на порог упал длинный палец слепящего дневного света, когда дверь распахнулась и появились две темные фигуры. В одной я сразу признала викария. Вторая… конечно же! Это Адам Сауэрби. Он почти вылетел у меня из головы.

Прогулочным шагом они прошлись по центральному проходу с таким видом, будто вышли на приятный променад по сельской улице.

— Разумеется, — говорил викарий, — как указывал старый добрый Сидни Смит, епископы очень любят говорить «мой престол», «мое духовенство», «моя епархия», как будто это все принадлежит им. Они забывают, что духовенство, епархия и сами епископы существуют исключительно для общественного блага.

— «Мучитель епископ и страдающий викарий» и так далее, — сказал Адам.

— Именно. «Викарий испытывает огромную боль, когда епископа опровергают».[26] Достаточно ясно, что надо что-то сделать.

— Возможно, это уже сделано, — заметил Адам.

Викарий застыл на месте.

— О боже! — воскликнул он. — О боже! Я не подумал об этом.

— Я тоже — до настоящего момента, — сказал Адам. — Привет! — добавил он, глянув в нашу сторону и обнаружив нас троих: Мег, мисс Танти и меня, стоящих у алтаря, словно покинутые невесты. — Кто у нас тут? Три грации, если не ошибаюсь.

Три грации? Какая из них я, подумала я: Невинность, Красота или Любовь?

А мисс Танти? А Мег?

— Привет, Мег, — поздоровался Адам. — Давненько мы не виделись, не так ли?

Мег присела в глубоком величавом реверансе, грубыми пальцами старательно растягивая свою юбку в черную палатку и демонстрируя полосатые чулки и пару ужасно поношенных рабочих ботинок на шнуровке на викторианский манер.

— Вы встречались? — боюсь, я не сумела совладать с собой. Ничего не могла поделать. Я с трудом верила, что кто-то вроде Адама Сауэрби, магистра искусств, члена Королевского садоводческого общества и пр., археоботаника и т. д., мог быть знаком с сумасшедшей женщиной из леса Джиббет.

— Мег и я — старые знакомые, не так ли, Мег? — сказал Адам с искренней улыбкой, прикасаясь рукой к ее потрепанной шали. — На самом деле больше, чем знакомые, полагаю, следует сказать — коллеги. Друзья, если на то пошло.

Рот Мег растянулся в широкую улыбку, которую лучше не описывать.

— Ее консультации как минимум один раз уберегли меня от того, чтобы сделать из себя фармакологического идиота.

— Кровь, — мило заметила Мег. — Кровь святых и пророков. Пить кровь.

Ее рука махнула куда-то в тень.

— И мисс Танти, если не ошибаюсь, — продолжил Адам. — Я слышал только хвалебные пеаны[27] на тему, как вы вдохнули новую жизнь в алтарную гильдию.

Мисс Танти изобразила сдержанную улыбку, еще более жуткую, чем у Мег.

— Делаю все, что в моих силах, — сказала она, вытягиваясь и бросая довольно сердитый взгляд на викария. На секунду я испугалась, что ярость в ее взгляде, сфокусированная толстыми, как донышко бутылки, стеклами очков, заставит его съежиться, как жука под увеличительным стеклом.

Она добавила:

— Могу только надеяться, что делаю все возможное, несмотря на…

— Боже мой! — громко воскликнул викарий, взглянув на свои наручные часы. — Сколько времени прошло! Куда оно только девается? Синтия ждет, чтобы я помог ей с церковной брошюрой. Она превратилась в Кассандру с тех пор, как епископ пожертвовал свой подержанный спиртовой копировальный аппарат взамен нашего старого доброго вышедшего из употребления гектографа.

Кассандра? Неужели он неумно намекал на призрак Кассандры Коттлстоун, могила которой могла послужить причиной предполагаемого обморока Синтии? Другая Кассандра, которая пришла мне на ум, была псевдонимом Уильяма какого-то для его временами скандальных колонок в «Дейли Миррор».

— Подобно «Таймс», — рассказывал викарий, — простыни Синтии отправляются на место ровно в полночь.

Я не верила своим ушам! О чем только думает этот несчастный?

— «Овощи викария» — так я называю свой вклад, — продолжал он. — Кое-что, что конгрегация сможет пережевывать в течение недели, видите ли. Я подумал, что капля несерьезности должна будет пройти долгий путь, но теперь… о боже! Что только подумает Синтия?

И правда, что подумает Синтия, — призадумалась я.

Последнее, что я слышала о Синтии Ричардсон, — то, что ей дал успокоительное доктор Дарби, после того как ее до смерти перепугал на кладбище призрак Кассандры Коттлстоун.

Либо укол был очередной деревенской сплетней, либо викарий использовал дымовую завесу. Вряд ли Синтия может быть одновременно одурманена хлоралгидратом и в то же время клепать церковные бюллетени на своей копировальной машине марки «Банда». В этом нет никакого химического смысла.