Душа и дьявол - Далия Трускиновская

Я увидела в кабинете знакомое лицо. Он тоже меня узнал.

— Здравствуйте, садитесь, — сказал он. — Сейчас страницу допечатаю и займусь вами.

Возразить было нечего. Я села смотреть, как он воюет с машинкой. Страницу он печатал минут пятнадцать, не меньше.

— Я по поводу Розовской, — напомнила я. — Было еще одно нападение. Преступник прошлой ночью кидал ей камушки в окно, но она затаилась, а этой ночью он ломился в дверь. Потом со злости выдрал дверной звонок и ушел.

— С дверным звонком? — уточнил мой собеседник.

— Да, он его потом на улице выбросил.

— А Розовская?

— Розовская орала от ужаса. Надо опросить соседей. Может быть, кто-то видел его в окно.

Следователь задумался.

— А почему сама Розовская не обратилась? — спросил он.

— Она собиралась… — растерялась я. — Я ей велела, чтобы она с утра зашла. Наверное, что-то помешало…

— А не кажется вам… — он подвинулся через стол и машинку ко мне поближе, — что ваша подруга Розовская… м-м-м… ну, фантазирует, что ли? У меня создалось впечатление, что она женщина нервная, возбудимая… Какие-то камушки, человек в дверь ломился… Она ведь и тогда не могла его толком описать. То он у нее среднего роста, то выше среднего. То у него темные волосы, то — она не помнит.

— Когда человека душат, ему как-то не до роста или волос, — зло ответила я.

— Все равно — слишком она часто сбивалась в своих показаниях. А теперь еще попытка взломать дверь. Ну, скажите честно, это ведь нелепость какая-то! Из всех дверей могли повыскакивать соседи. Кто-нибудь наверняка бы вызвал патрульную машину! Разве не так?

— Вызывали милицию, — сообщила я, — но дежурный ответил, что свободных машин сию минуту нет, все в разгоне. Как будет — так пришлет. До сих пор не прислал.

— Это вам тоже Розовская сказала? — поинтересовался он.

— Почему же? Я сама и звонила.

— Вы?

— Да, я там ночевала.

Возникла пауза.

— Вы его видели? — жестко спросил следователь.

— Конечно. В окно. Но я видела его с третьего этажа и тоже не смогла бы сказать, какого он роста. К тому же во дворе темно, а в комнате светло. Могу сказать только, что на нем была темно-синяя куртка, возможно джинсовая, и рубашка в клеточку, светлая. А штанов, простите, не разглядела. Что же карается роста, насчет которого путалась Розовская, то мы с ней проводили следственный эксперимент.

— Это как? — заинтересовался следователь.

— Очень просто. Я сама пыталась ее придушить.

Он отшатнулся.

— Не до смерти, — успокоила я его. — Мы положили на пол стопку книг, я душила ее с высоты стопки, мы меняли количество книг, пока она не сказала — стоп, он держал меня именно таким образом. Ошибка в пределах пяти сантиметров.

Мы опять помолчали.

— Давайте бумагу, — сказала я. — Дам показания. Все-таки я свидетель и должна это сделать. А Розовскую обязательно к вам пришлю.

— Присылайте, — ответил он.

И мрачно смотрел, как я описываю события этой бурной ночи — разумеется, не все.

Очень мне не понравился его взгляд. Но делать нечего — именно этому человеку доверили ловить маньяка и преступника в темно-синей куртке. Я не могла воззвать к милицейскому начальству, чтобы его заменили кем-то другим. Другой будет делать то же самое. Этот хоть примитивную вежливость соблюдает.

Он уточнил малозначительные детали, и мы расстались.

День был испорчен напрочь.

Я маялась вплоть до последней тренировки.

Неприятно чувствовать полную свою беззащитность, а приходится. Неприятно знать, что пока у тебя все в порядке, государство вроде как к тебе благоволит, а стоит тебе попасть в беду — первым делом выражает тебе официальное недоверие.

Параллельно я думала о том, что придется Соньку временно поселять у себя. При моей патологической страсти к порядку и ее не менее патологическом отрицании всякого домашнего порядка это было чревато взрывом.

Взрыв, взрыв…

К концу тренировки он и случился.

Мои нервы не выдержали.

Была завершающая прыжковая серия. На сей раз я ее построила на элементах канкана. Наверно, живет во мне маленький садист, получающий наслаждение от извращений. Когда мои бегемотицы, сцепившись локтями, не в лад и на разную высоту вскидывают объемистые ножки, а потом скачут и вертят воображаемыми подолами, я балдею. Такого ни в одном цирке не увидишь.

И вот они плясали, а я смотрела.

Первой слева была Вера Каманина, у нее маленькая дочка и ей сейчас ехать на другой конец города. Второй была Люда, она тоже живет в каких-то трущобах. Третьей — Наташа, она хоть и толстушка, но молоденькая и хорошенькая, я понимаю, как мужчинам нравятся такие симпомпончики. Четвертой — Алка Зайчиха, ее я взяла в группу на свой страх и риск, без медицинской справки, и вот она явственно задыхается, но не желает сходить с дистанции, скачет — только большие груди подскакивают. Пятой была Надя, за ней однажды увязался пьяный и чуть на тренировку не вломился. Я спросила — а что же не убежала? Ведь убежать от пьяного — плевое дело! И она застеснялась. Мои бегемотицы стесняются бегать, ей-богу! Они твердо знают, что бегают комично! Черт бы их, дур, побрал!

Я быстро оборвала канкан и отмотала назад пленку.

— А ну, еще раз! Быстрее! Быстрее!

Они скакали, а мне было страшно на них смотреть — ведь если за ними погонится сволочь, у них не хватит дыхалки; чтобы убежать, не хватит силы и сноровки, чтобы как следует двинуть ногой! Это же — команда обреченных!…

— Ноги выше поднимайте! Колени — выше! До плеча! Еще!

Я подхватила Веру под локоть и. задала им жару! Я плясала вместе с ними, пока сама не облилась потом. Когда опомнилась — половина бегемотиц уже сошли с дистанции и стояли с ошалелыми глазами.

— Еще три круга бегом! Пошли!

Уже без всякой музыки я гнала их по залу, гнала жестоко, и по четвертому, и по пятому кругу. Они тяжело топали за спиной. Я увеличила скорость. Странно, но никто не отстал. И тогда я перешла на шаг, вышла на середину и показала им серию упражнений на расслабление.

Да. Оказывается, бывают и такие истерики.

А Сонька на следующий день категорически отказалась идти в милицию.

— Они же мне не верят! — объявила она. И возразить было нечего.

Разве что утешить — успокойся, мне они тоже не верят.

Во мне зрела ярость — не та пылкая, охватившая меня, когда я узнала про Сонькину беду, а тяжелая, густая, гуляющая по мне с током крови, растекающаяся под кожей. Ярость, обретшая плоть. Ставшая яростью кровь.

Так я ее чувствовала.

Кровь — живое существо. Со своим нравом. Кто-то уживается с собаками и кодаками. Ничего умилительного. Мне предстояло теперь ужиться с собственной кровью.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});