Печальный демон Голливуда - Анна и Сергей Литвиновы

Поэтому – ко всем чертям! Выключить звук на обоих телефонах, не выходить в и-нет. Компьютер – к бою, а пока чашка кофе прочистит мозги после вчерашнего.

Квартирка, где проживал Арсений, была олицетворением мечты провинциала. Именно о такой грезил приехавший из Южнороссийска бедный студент Сеня Челышев. Вернее, почти о подобной – ибо даже когда (и если) мечта вдруг каким-то чудом материализуется, замки воздушные не превращаются в замки земные в точности. Пусть в чем-то, но уступают идеалу. Однако случается, что в чем-то они мечту превосходят. Например, юный Сеня никогда и мечтать не смел о жилье с видом на Патриаршие. В молодости казалось, что там обитают одни небожители: генералы, номенклатурщики (как Настин дед), артисты. Но ему вдруг привалило счастье жить здесь же.

Конечно, его квартирка в двадцать один квадрат общей площади – явно маловата. Крохотная студия с низкими потолками под самой крышей дома тридцатых годов прошлого века. В углу кухонька да выгородка, за которой душ с туалетом. Для холостяка – нормально. Но гостей больше двух здесь не примешь. Девушку, конечно, пригласить можно, однако вдвоем не проживешь.

Как Арсений стал обладателем сих очаровательных апартаментов – достойно отдельной повести. Конец восьмидесятых – начало девяностых, слом эпох, крах коммунизма открывал для всех огромные перспективы. В те дни – или голова в кустах, или грудь в крестах! Можно было погибнуть (в буквальном или фигуральном смысле) – а можно взлететь. Ничтожное меньшинство тогда вознеслось. Стали олигархами, видными чиновниками или просто богачами. Многие погибли: спились, извелись, не нашли денег, чтобы нормально вылечиться. А Арсений оказался ровно посерединке. Совсем не обогатился и денежной службы не нашел. Но и не опустился, не умер. Оказался в итоге с небольшим, но стабильным заработком – да и квартиру на Патриарших получил.

Хотя из-за того, в каких сферах вращался, мог бы, конечно, ухватить гораздо больше – только прояви чуток пронырливости, подлости, лизоблюдства.

Однако по порядку.

К концу лета девяносто первого года Сеня очутился у разбитого корыта. Его кооператив «Катран-Мед», где исцеляли рак вытяжками из черноморской акулы, благополучно прикрыли. Газеты в штат его не брали – за Челышевым тянулся шлейф скандального кооператора, богача. Да и кому он был нужен в советской печати с непогашенной тогда судимостью по «убойной» статье!

Деньги после ликвидации кооператива у Сени оставались, да немалые. Что там говорить! Настоящие деньжищи имелись – миллионы. Но купить на них что-либо в распадающемся СССР было невозможно. А в воздухе носились слухи о новой денежной реформе, будущей бешеной инфляции. Передовые товарищи надеялись на программу Явлинского «500 дней» – которую, дескать, скоро примут и она всех осчастливит. Однако путь к счастью для нашего народа в те дни обещали проложить (как всегда) через обязательные испытания и (для всех или почти всех) бедность.

И вот однажды, в понедельник, за утренним августовским роскошеством – яичница с настоящим кофе – Арсений включил телевизор. И выронил вилку. Заявление советского правительства. Горбачев отстраняется от власти. Объявляется чрезвычайное положение. Власть переходит в руки ГКЧП. В столицу вводятся войска. В довершение стали крутить балет «Лебединое озеро».

Решение пришло в голову Арсения, едва он успел допить кофе. В свой рюкзак, с которым он девять лет назад прибыл покорять Москву, Сеня сложил: диктофон (величиной с нынешний ноутбук) и старый, дедовский еще фотоаппарат «Киев». На счастье, в холодильнике имелись стратегические запасы: комплект квадратных батареек «Крона» (для диктофона) и десять катушек пленки «Свема» (для фотика). Кроме того, на черный день в морозилке тещенька, Ирина Егоровна, еще перед своим бегством с Эженом приберегла дефицитнейшее сливочное масло. Его, а также буханку серого хлеба Арсений тоже отправил в вещмешок. Поколебался и сунул в рюкзак пару запасных носков и свитер.

Настя с маленьким Николенькой были в те солнечные августовские дни на даче. Ирина Егоровна, растворившись в заграничном раю, оставила гражданке Анастасии Капитоновой громадное наследство: квартиру на Большой Бронной, машину и дачу. Благоверная уже принялась осваивать приобретенное наследство и сейчас пребывала с малышом в дачном поселке. Они, наверное, и не знали о происходящем – телика на даче не было, радио тоже. Что ж, слава Богу. По крайней мере, Сене никому не надо давать отчет. И никто не будет хмуриться, сердиться и умолять: не ходи!

Перемены, случившиеся в городе в то утро, сразу бросились в глаза, стоило Арсению выйти с Бронной, мимо недавно обретенного Макдоналдса, на Пушкинскую площадь. Движение по Тверской оказалось перекрыто. Печально бросив «рога», стояли в ряд троллейбусы. Люди шли прямо по мостовой: кто вверх, к Маяковке, но большинство вниз, к Кремлю. А там, где главная столичная улица пересекалась с бульваром, происходило никогда не виданное в ее истории: там стояла пара бронетранспортеров. Из люков выглядывали офицеры в полевой форме, со шлемофонами на головах. Вокруг каждой боевой машины толпились люди, о чем-то дискутировали с сидящими на броне военными.

Нечто вроде стихийного митинга образовалось на коронном месте – у окон редакции «Московских новостей». Там, через площадь от Арсения, народ толпился, читал и обсуждал наклеенные на стену дацзыбао.

Арсений решил пойти туда, к митингу. Он пренебрег подземным переходом. Автомобильное движение было остановлено, и он по верху пересек площадь и втесался в толпу политических сплетников. Тут же услышал разноголосые обрывки: «Ельцин приказал не повиноваться приказам хунты. Он засел в Белом доме с Руцким и Хасбулатовым. Говорят, Таманская дивизия уже переходит на их сторону… Да не дивизия, а всего пять танков перешло, я слышал. Танки уже там, на Краснопресненской, у Верховного Совета России. Будут защищать демократию…»

Немного послушав записных говорунов, Сеня отчетливо понял: да, и впрямь случился переворот. Да, люди в основном против заговорщиков. И они уже далеки от того, чтобы покорно смириться, не вякать и только клясть власть на непроницаемых кухнях. Они готовы роптать, и даже во всеуслышание. И теперь многое зависит от того, выйдет ли народ на улицы. И главное, от того, найдутся ли у него настоящие вожаки. По накалу страстей в толпе и даже по тому, что говорили, – выходило: народ не проглотит спокойно чрезвычайное положение (как проглотил бы еще лет десять назад). Люди, разбуженные Горбачевым, воспаленные Ельциным и другими демократами, все-таки станут сопротивляться.

Но главное, понял Челышев, судьба переворота будет решаться где угодно, только не здесь. Здесь так и будут болтать, если только путчисты не решат разогнать доморощенный Гайд-парк под стенами «Московских новостей». Хотя вряд ли. Кому говоруны мешают! Но… Власть все равно возьмет верх, думал в тот момент молодой человек, так же как она добивалась своего – через кровь и репрессии – все эти годы, начиная с тысяча девятьсот семнадцатого. И драчка все же будет – это он тоже понял отчетливо. И он хотел на этот бой поспеть.

Сеня вспомнил, как наставлял его Ковалев, редактор отдела из «Советской промышленности», побывавший, между прочим, в Афганистане: «Если не будешь лезть в гущу, материала не получишь. Но если залезешь в самую гущу, очень можешь схватить не матерьял, а пулю в башку. Надо выбирать. Быть смелым, но осторожным. Не ради себя. Ради семьи и читателей».

Веселый озноб охватил Челышева. Страха он не испытывал. Оставалось решить, где нынче та самая гуща.

На душе было знобко и радостно. С таким чувством, наверное, выходили на Сенатскую декабристы. И рабочие на площадь в Новочеркасске.

Добровольцев судьба не жалует – это Сеня хорошо понимал. Вспомнилась участь друга, репортера Сергея Ромейкова. Отличный парень, и журналист талантливый. А как жизнь жестоко распорядилась!.. В свое время, в восемьдесят шестом, Серега, будучи еще студентом, попросился в Чернобыль. Делал там газету для ликвидаторов. А теперь бедняга лежит в пятидесятой больнице на гемодиализе – обе почки отказали. Медики, стыдливо отводя глаза, говорят, что не видят связи между двумя данными событиями, но Арсений, как и другие друзья, прекрасно понимал: парень поплатился за дозу облучения на аварии.

В скором времени, в начале осени, Серега умрет, и это будет первая смерть, оплаканная Сеней.

Однако сегодня, думал Арсений, возмездие, если будет, вряд ли окажется отложенным. Судьба или покарает – прямо сейчас, или помилует.

Ориентируясь на собственные интуицию и вдохновение, Арсений сел в метро и проехал одну остановку до «Краснопресненской». Кураж вел его к Белому дому. В метро было оживленно, озабоченно и как-то даже радостно. На стенах переходов меж станциями и на колоннах уже развесили белые полоски листовок. Возле них останавливались люди, читали. Подошел и Арсений. Писали то же, о чем он только что слышал: произошел антинародный путч, Горбачев отстранен незаконно, надо вернуть ему власть, преступные приказы так называемого ГКЧП необходимо саботировать.