Когда гремели пушки - Николай Внуков

Темно. Булочные еще не открылись, а Славке хочется есть. Очень хочется. До тошноты. Если б можно было выкупить по карточке хлеб за неделю вперед, он съел бы его весь в один присест. Но так нельзя. И сегодня, и завтра, и послезавтра он выкупит хлеб всего на один-единственный день и съест его не сразу, а разрежет на три неравные части. Утром и вечером съест по маленькому, с палец, кусочку, а в обед — чуть побольше. Так велела мама. Иначе никак, иначе — смерть…

Мама велела не есть хлеб всухомятку, а запивать его кипятком. Для этого Славке надо сбегать на чердак с топором, отколоть кусок доски или стропила. А еще ему надо сходить с чайником за водой. Это близко, на Неву. Полный чайник приносить нет смысла — все равно вода замерзнет в квартире. Нет, он зачерпнет примерно полчайника, и ему как раз хватит на завтрак, обед и ужин. Умываться ни к чему. Умоешься, так потом будет не согреться в ледяной квартире.

Легко сказать: сбегать на чердак, принести воды… А попробуй-ка ты сбегать, если совсем обессилел, если обутые в огромные валенки ноги непослушны, как у старика, хоть Славке всего неполных одиннадцать.

Славке не хочется вставать. Когда лежишь, словно не так тошнит и не так голова кружится. А встанешь — ее и поведет, поведет куда-то…

Он еще полежал с четверть часа, потом вылез из-под одеял. Одеваться Славке не надо, потому что ушанку, валенки и пальто, подпоясанное ремнем, он уже давно не снимает, в них и спит.

Надев меховые рукавицы, Славка нашарил в темноте топор и, ежась от холода, отворил дверь на лестницу. Сегодня он принесет раму чердачного окна. Все равно она только на дрова и годится — ни одного стекла!

На чердаке было посветлее. Это от снега, который лежал высоким сугробом под самым окном. Славка полез на сугроб. Провалился раз, провалился второй. Чуть не потерял валенок. Наконец долез до рамы, начал отгибать лезвием топора ржавые гвозди… Несколько раз он терял топор, разыскивал его в снегу, закладывал лезвие в щель, наваливаясь на топорище. И вот черная, закоптелая рама вышла из своего гнезда, неслышно упала на сугроб. Славка попятился, зацепил раму топором, подтащил. Еще попятился, еще подтащил.

Пока отдирал, пока волок по лестнице тяжелую раму, Славка порядком устал. Но зато теперь у него большой запас дров, можно хоть целое ведро вскипятить!

Тем временем начало рассветать — самая пора идти за водой. Взял он зеленый эмалированный чайник и начал спускаться по заледенелой лестнице.

Держась за перила, одолел один лестничный марш, половину второго и вдруг увидел, что на площадке пятого этажа кто-то стоит у окна. Славка остановился. Что за человек?

— Вот положение! — ни к кому не обращаясь, промолвил тот. — Хоть погибай…

Славка спустился пониже и увидел перед собой высокого седого человека с бородкой, в богатой шубе, в валенках с калошами. В руках он держал алюминиевый бидончик.

— Вы заболели, дедушка, да? — спросил Славка, силясь вспомнить, где он видел этого старика.

Человек повернулся на голос и тихо ответил:

— Хуже, я ослеп… Наступил в темноте на собственные очки.

Славка помолчал и снова спросил:

— Вы где живете? Хотите, я принесу вам воды?

— Вот здесь я живу, — кивнул старик на дверь. — А ты где?

— Я в девятой квартире, как раз над вами. Мы с мамой теперь во всей квартире одни остались. Даже один я, потому что мама приходит только по субботам с Выборгской, с завода… Так принести водички? Давайте вашу посудину.

— Ну, принеси, пожалуйста… Ты один, и я тоже один. Помоги, брат…

Понравился Славке этот незнакомый старик. Ему даже как-то повеселее стало. Думал, что никого на всей лестнице, а тут, оказывается, сосед. «Надо ж, какая беда — разбил очки! Это же никуда теперь: ни за водой, ни в булочную. Хорошо, что на меня напал».

Славка принес воду, постучался и подает соседу. А тот приглашает:

— Зайди, побеседуем! Только извини уж: буду тебя принимать в бывшем чулане. В нем теперь и мой кабинет, и моя спальня. Это самое теплое место во всей квартире: окон нет, не дует. А если печурку подтопить, то и совсем прекрасно.

Он повел Славку в темноте какими-то закоулками и распахнул низенькую дверцу. В маленькой комнатке на заваленном бумагами письменном столе тускло мерцала коптилка. Старик указал Славке на табуретку, а сам присел на узенькую кушетку, служившую ему кроватью.

— Ориентируюсь больше по памяти, — вздохнул он. — А глаза без очков разве что свет от темноты отличают, не больше.

— Вы не работаете? — спросил Славка.

— Вот здесь и работаю, — кивнул он на стол. — Книжки пишу…

— Вы, значит, писатель? — удивился Славка.

— Н-да… Был писатель, пока очки были…

— А про что пишете?

— Про жизнь…

— Из головы выдумываете или как?

— Из головы. Только не выдумываю, пишу сущую правду. Вот вчера начал главу, которая называется: «Довесок». Это, брат, про хлеб. Про блокаду, про голод и холод. А в конечном счете про нас, ленинградцев… У меня там один герой — мальчик, вроде тебя… Только что зря рассказывать! Кончились теперь мои замыслы. Из-за каких-то паршивых очков…

Славка взглянул на старика и, озаренный своей смекалкой, воскликнул:

— Тогда давайте вместе писать!

— Что? Как это вместе?

— Очень же просто! Вы будете сочинять, а я — записывать. Я хоть не очень красиво пишу…

— Милый ты мой мальчик! — вскочил с кушетки писатель. — Это же целое открытие… Как тебя зовут?

— Слава.

— А меня — Евгений Аристархович… Так вот, Слава, ты сейчас осчастливил человека. Ведь я для того только и живу, чтобы закончить эту свою последнюю книгу. Хочется оставить ее для таких вот, как ты, и для тех, которые родятся после этой ужасной войны. А времени, понимаешь, у меня в самый обрез: мне уже восьмой десяток… Да впридачу еще и сердце, — приложил он желтую, сухую ладонь к груди. — Но раз уж ты решил стать моим секретарем, то сегодня же и приступим, зачем откладывать? Ты еще не выкупал хлеб?

— Нет.

— И я не выкупал. Тогда сходи, голубчик, в булочную, выкупи для себя и для меня. Открой ящик стола, возьми мою карточку и деньги.

Славка удивился: как это писатель доверяет первому встречному свою хлебную карточку! Этак можно и вовсе без хлеба остаться на всю декаду…

Он накрепко зажал в кулаке карточки, свою и писателя, надел сверху меховую варежку и побрел к булочной стоять в очереди.

На карточку писателя дали хлеба чуть не вдвое больше, чем на Славкину: увесистый ломоть да еще довесок не меньше спичечного коробка.

— Ух ты! — с завистью выдохнул Славка и проглотил полный рот слюны. Он подержал этот соблазнительный довесок в руке, но стерпел, сунул за пазуху.

Постучавшись, Славка подал через порог хлеб, а сам подумал: ну, как ему покажется, что тут не весь хлеб! Ведь не видит же человек…

— Разве мы не вместе будем завтракать? — спросил писатель. — Я тут кое-как на ощупь уже и печурку растопил. Заходи, не стесняйся! Разделим хлеб по-братски, поровну…

— Как это? — не понял Славка.

— Просто. Сложим мой и твой хлеб вместе и разделим пополам.

— Пополам? На вашу карточку куда больше…

Евгений Аристархович рывком притянул к себе худенького, большеглазого Славку, расцеловал его грязные, шершавые щеки.

— Нет, мальчик, мы разделим хлеб именно так, как я сказал! И сахар разделим поровну. Я, брат, храню кусочек для праздника. А сегодня у меня праздник. Устроим пир на весь мир!

В городе рвались вражеские снаряды, били взахлеб зенитки. А они пировали — распивали чай с сахаром.

Давным-давно Славке не было так тепло. Он сперва ушанку скинул, а за ней и пальто. И все-таки его даже потом прошибло. Действительно, пир на весь мир!

Славка не знал, как пишутся книги. Ему казалось, что дело это не очень хитрое: садись и записывай свои мысли, раз ты писатель. А на самом деле не так. За весь день они с Евгением Аристарховичем осилили всего две странички. Писатель продиктует несколько слов, потом подумает, покачает головой и скажет:

— Плохо, брат! Не те слова… Зачеркни.

Славка зачеркнет и ждет, когда Евгений Аристархович придумает новые. А тот придумает — и снова ему не нравится, опять велит зачеркнуть. Будто через сито слова просеивает. И откуда только у него терпение берется? Худой, как скелет, желтый! И все за сердце хватается.

Трудная это работа — сочинять. Медленная работа. Зато интересно получается. Люди — ну как живые! Словно писатель их вовсе и не придумал. Например, Вадька — мальчик, про которого пишет Евгений Аристархович. Этот Вадька голодный-преголодный. Высох весь, глаза провалились. На неумытом Вадькином лице торчит отмороженный нос, черный, как головешка. У Вадьки есть мечта: ему хочется съесть во сне целую буханку хлеба. Но снятся ему почему-то разные пустяки: то воздушный змей, то коньки с ботинками. А буханка не снится.