Мертвые хорошо пахнут - Эжен Савицкая

Из-под козырька тишком сбросили в реку животину. Хряк не желал больше трудиться и просто-напросто от безделия истреблял поросят, дул им в нос, покуда те не лопнут. Пусть он не хочет покрывать маток, но малофья его куда жирнее, нежели у короля, куда изобильнее, и раздает он ее не так скаредно. Он встретился глазами с Жеструа в тот миг, когда его швырнули в бурлящую воду, среди кругов водоворотов.

Они выудили его чуть подальше, в излучине реки. Он с жаром их обнял. Жеструа ссудил ему пижаму в золоченых разводах с бабочками, медведь — красный лакированный табурет.

Они высадили дверь в хибару и увидели через расщелину в почве сидящего себе в погребе старика, который послал их подальше.

~~~

Паровоз вспорол буфером кедр, в стволе которого спали, сплетясь, деревенские парни с посиневшими от стужи ногами. Они предпочитали этот неудобный холостяцкий дом своим, в штукатурке и позолоте, каморкам, обремененным неподвижными занавесками, заполоненным заплесневелыми звездами и разводами сырости, что пропитывает вас и красит, ненужными лоскутами, медведями из соломы и потрескавшейся меди, насекомые там редкость, ползающие и запыленные, псы с обрезанными хвостами давно уже не похожи на львов, они плачут, когда слишком пристально на них смотришь, прошлись столяры и отделали мебель: нет больше ни надписей, ни цветов. Каждую ночь они покидали свои постели и проникали в дерево, где приятно пахло грибами. Холостяк по очереди их обнимал и предлагал закурить и выпить, потом уходил на охоту. Юношам разрешалось открывать двери и ящики без исключения и пробовать содержимое двухсот банок, выстроившихся рядами на этажерках. Они предпочитали всем банку с желтой этикеткой. Материя, которую она содержала, темная и блеклая по цвету, почти бесплотная, была терпкой для нёба, но сладостной для утробы. Они уписывали ее за обе щеки, хватало на всех. Потом поклонялись огню, палили себе волосы и брови. И засыпали вперемежку. Поутру приходилось выкуривать их как личинок, разъединять ножом, проницаемые и проницающие не желали разлепляться, рвалась кожа, расслаблялись и крючились члены. Один лишь холостяк умел взяться за это с нежностью, чтобы не вызвать их слез.

Мы не можем расстаться, ты забрал мою слюну, я укусил тебя за палец, проглотил перстень, и золото расплавилось. Мы не можем расстаться. Я ел из твоих рук, ты пасся во впадине у меня на спине, взгляни на отпечаток твоих волос у меня на груди, глубокие бороздки, как похожи наши глаза.

На выходе из туннеля Жеструа все еще прижимался к ноге исполина Престера, пока тот швырял в топку уголь. Медведь сидел на кабане, обворожительные в своих костюмах. Счастливый кабан и удовлетворенный медведь.

Вдоль пути катили груженные трупами возы. Воины, длинное ружье на плече, осторожно целовали кромкой губ отрезанные головы, держа их за волосы, я положу тебя в котомку и покажу, как только вернемся домой, своей матушке.

С балконов бросали детей, которые не хотели больше есть, устав от одной и той же пищи. Они падали в пустоту, не соизволив заплакать. В уголках глаз всего-то слезы от холода, и их тут же сушил ветер, падение было тихим, полным неожиданностей. Одни падали на гладкую мостовую, кто-то в траву, третьи на дно моря, чьи волны касались было порогов домов, забрасывая в подвальные отдушины крабов и морских звезд. Их одежда рвалась, локоны распускались, слюна, сочащаяся из уголков рта, терялась в воздухе. Драгоценные им предметы падали вместе с ними, склянки открывались, замызгивая небо, шарики лопались, не успев коснуться земли.

~~~

Такими красными становились те, на кого волк брызнул. Они прятались за вуалью матери, такие полные огня, играли со своими косами, слушали, как струится за городскими стенами вода, ласкали маленьких собачек, но думали только о волке, который топчет в лесу грибы и пожинает по кромке полей мак, открывали слуховые окошки, чтобы вглядеться в круговерть ночи, ласкали ровную траву, лакали молоко, смачивали усы котенка.

Пояса жгли им ляжки и талии. Их велосипеды совсем сломались, они не могли больше покинуть дом. Кто-то набил песком все лодки. Каждый день дракон уносил козленка. Речные волны марали брызгами окна.

Цепенели те, на кого волк взглянул; они пили кровь, чтобы восстановить силы, ели яйца, запивая липовым отваром, чтобы воспроизвести отданную свиньям сперму. Девушки прятались под шатром, парни в полом дереве.

Жеструа и его друзья присутствовали при кровавой драке. Из свалки вынырнула бычья голова. Им было видно, как женщина попирает ногой горло короля, а тот уже не кричал, а ворковал, разевая черный и смрадный рот, его аромат выдохся, затоптан широкий плащ. В переполненный кубок она складывала кольца и жемчуга мертвых. Покрывавший ее саван она содрала с древка знамени и обмакнула в индиго, проткнула ржою и расцветила влагой, она украла его в комнате наполовину съеденного ребенка и долго хранила под землей. Наконец осмелилась показаться в этом одеянии. Она шагала по развалинам, вихляя бедрами, выпятив живот и выставляя напоказ вставленный в пупок камень, возможно тяжелая, полная.

Белыми ногами, кровящими из-за того, что катили сферу, Милле упирался в огромное яйцо, с бешеной скоростью мчась по путям наперегонки с локомотивом. Время от времени Престер обстреливал его, но ни один снаряд не достиг цели. Внезапно он оторвался и свернул на терявшуюся в лесу дорогу. И появился вновь намного дальше, перед самой Казанью, с трудом катя по речному гравию свое все более и более красное и не такое круглое яйцо.

Землю устилали обломки колонн, дом обрушился прямо на детскую люльку, ребенок забрался под стол и оттуда ничего не боялся. Он с удовольствием разглядывал вывороченные плиты, расколотый каменный пол, текущую по стенам воду, выбивающуюся из дверей траву, мох, папоротники, крапиву и следы шагов на потолке вокруг розетки. Иногда он плачет, ибо ничего другого делать не умеет. Тогда он выкладывает свои шашки на наклонные плитки пола, чтобы они скользили. И сам скатывается по склону и вновь забирается наверх, пока не устанет. Он ест то, что находит среди раздавленной мебели, и слизывает растекшийся по паркету мед. Из полых колонн хлынули пчелы, расселись по деревцам гостиной. Ребенок хватает их за тельце и по одной переносит в другой тайник, ведь зима еще не кончилась, земля содрогается под напором льдов. Он впускает пчел через замочную скважину в родительскую комнату, впихивает в стену за гобеленом, прячет в вазах с узким горлышком, которые укладывает под землю у побегов шиповника; пролетает осоед и их ловит, мельница их размалывает.

Ребенок боялся, что придет ловец бабочек, его сосед, ведь привязанный к ножке тяжелого стола он не мог убежать. Ночь напролет ловец освещал стену своей перегретой комнаты и наловил уйму насекомых, его черная фуфайка была покрыта позолотой и серой. Он не упускал случая показать свою коллекцию.

Жеструа, который никак не мог обрести сон, увидел, как из земли выходят двое мужчин и женщина, прятавшиеся от града. Опершись локтями о края расщелины, они вслушивались в далекие раскаты грома в горах, обвалы на берегу моря, песок, стекающий в воду с долгим стоном, утаскивая шалаши рыбаков, и поступь саранчи в полях, вооруженной до зубов и при кирасе, что попирала листья, давила обломки колонн и выпивала нутро стебельков травы.

Малец-побродяжка поедает только что найденную в хлеву книгу. Он разрывает ее и сосет обрывки, и те ранят ему нёбо. Он знает, что горечь убьет его, но продолжает есть, откусывает куски обреза, вонзает зубы в блок, и тот распадается, поскольку книга очень и очень старая и долго сырела в ящике тигельной машины или в решетчатом шкафу, куда ее случайно бросили. В желобке корешка прячется ящерка, виден только ее язык, движется, не издавая шипа, а кожа роняет чешуйки, зеленые, красные, огонек в сердце книги. Она не ущипнет ребенка. В тот миг, когда он бросит переплет в воду, ящерка выскользнет и вскарабкается на вишню. Юный бродяжка прокипятит кожу и съест ее позже, вместе с картонажем и украшенными лилиями форзацами.

Плачет мужичок с ноготок в окне пригожего домика. Жеструа проходит мимо, не останавливается.

~~~

Недалеко от Казани посреди леса Жеструа от нечего делать перевернул полную чашу костей, которую охотники на волков водрузили на каменную тумбу, скелетов людей и диких животных, брелоков из них. Престеру пришлось собирать и склеивать осколки. Медведь украл одну из фаланг и спрятал ее в пасти, так она ему приглянулась. Кабан сожрал просыпавшийся порошок, то и дело похрюкивая, дабы никто не вздумал к нему подступиться, готовый вцепиться в руку, или ногу, или шпагу, и Жеструа, чтобы его успокоить, только и оставалось, что пустить его себе на спину. Всего одна струя спермы наполнила его до самых ноздрей. Обратно к поезду его пришлось нести, позвав на подмогу шагавших со смены рабочих.