Горожане - Валерий Алексеевич Гейдеко

Ему, наверное, было обидно, что он пустил в ход самый сильный в своем словесном арсенале аргумент, а ему не верили, продолжали читать нотацию. — Мое слово верное.

— Ну ладно, Машке спать пора. А ты завтра пойдешь в больницу, от меня привет матери передай, да смотри не забудь!

— И от меня, и от меня тоже! — запрыгала на одной ноге Машенька. — Я тоже лежала в больнице, когда была совсем-совсем маленькая.

9

…Теперь Лена понимала, что уже не может или даже не хочет видеть Валентина. Если бы они с самого начала  п р о с т о  в с т р е ч а л и с ь  и если бы она ничего от него не ожидала, ни на что не надеялась — другое дело, а теперь, после того как столько думала-передумала, считала, что ей, дурочке, повезло наконец… теперь его лучше совсем не видеть.

И уже заново ко всему привыкала: к одиночеству своему, капризам дочери, к вечной спешке. Ну что ж, одна так одна, ничего не поделаешь.

Лена ненавидела точность своих денежных расчетов: дважды в месяц, в аванс и получку, составляла список необходимого, старалась отложить еще что-то на книжку, но оставалась такая мелочь, что, махнув рукой, Лена тратила все.

Особенно неприятны были для нее теперь поездки к свекрови. А ведь раньше ей так нравилась эта квартира! В Москву Лена приехала с твердым убеждением, что единственное назначение вещей — быть удобными, ну, по возможности, красивыми. Родители ее прожили жизнь скромно и тому же учили дочерей. Какое богатство нажили они к пенсии? Несколько дорогих ваз, настенные часы, массивные альбомы для фотографий — вот, наверное, и все ценные вещи в доме. Впрочем, их не покупали специально, их дарили ученики, когда мама вела классное руководство. Каждый раз, незадолго до выпускного вечера, происходила одна и та же история. Домой к ним приходили делегаты от класса, толпились в прихожей. Мама приглашала их в комнату, но, как только они, пунцовые от смущения, принимались вручать подарок, мать тут же их выпроваживала. Хотя она знала, чем все кончится: уйдут эти, придут другие или придут родители — все равно будет нудное препирательство, будут слова о том, что все это  о т  ч и с т о г о  с е р д ц а  и что она их  о б и ж а е т… Конечно, придется уступить.

Год с небольшим, который Лена прожила в общежитии, с подругами, еще больше укрепил убеждение, с которым она приехала из Полтавы: не человек для вещей, а вещи для человека. В комнате у них царило вызывающее, почти восторженное пренебрежение к быту. Студенческая коммуна, где все нараспашку, все общее, а имущество все состояло из купленных в складчину сковороды, двух кастрюль, полдюжины тарелок и заварного чайника. После домашних обедов, после обилия овощей к институтской столовой приходилось привыкать. Если к котлетам здесь полагалась долька помидора, кусок соленого огурца, то это даже оговаривалось в меню, поначалу такое казалось странным: дома овощи были вволю, навалом. Потом, конечно, она привыкла. В Москве, в общежитии, девчонки стряпали неплохо. Тамара Филькова из Барнаула готовила такие пельмени, что в кухню на их аппетитный запах прибегали ребята с других этажей. А Лена пекла пирожки, блинчики с яблоками, рыбой, капустой. Нет, жили они дай бог каждому!

Ее представления о ценности вещей поколебала первая поездка в гости к Сереже. Она сразу, как только вошла в коридор, поняла, что находится в  б о г а т о й  квартире, где все говорит о достатке, о свободных деньгах. Вещи здесь были не просто вещи — кресла, люстра, ковер, — они еще были красивы и радовали глаз. Когда Лена с тихим, но твердым упорством отказалась от ужина, Ирина Леонидовна настояла все же на чаепитии, вынула из серванта множество тарелок, вазочек, розеток, предназначение которых было для Лены не вполне ясным. Она по своей привычке хотела положить варенье прямо в чай, поймала косой взгляд будущей свекрови, густо покраснела и уже наотрез отказалась от варенья. А варенье было вишневое, ее любимое…

До свадьбы Лена еще несколько раз бывала в гостях у Сергея. С некоторым удивлением, даже смущением ловила себя на мысли, что ей все больше и больше нравится это… она не хотела даже про себя произносить слово «богатство»… этот уют. И застекленные от пола до потолка книжные шкафы, и сервант, заставленный хрустальными рюмками. Лену все больше и больше увлекало это ощущение надежности и прочности быта, и она словно бы примеривалась, как будет обставлять будущую свою квартиру. Конечно, она вносила поправки и в рисунок обоев, и в цвет штор на окнах, но она уже привыкла к тому, что вещи в их доме будут такими же основательными, добротными…

Впрочем, что сейчас вспоминать о каких-то шторах и обоях, если кооперативную квартиру, которую выплатили родители Сережи, давно уже разменяли, если семья распалась.

Когда это случилось? — часто спрашивала себя Лена. Когда Сережка первый раз пришел выпивши? Наверное… хотя нет, она помнит, как стыдился он своей нетвердой походки, заплетающегося языка и как виновато смотрел утром ей в глаза, — она ничего ему тогда не сказала и вспоминала этот случай с некоторым даже непонятным умилением, быть может, потому, что поняла: Сережка считается с нею и боится, да, да, боится ее.

Правда, когда Сережка пришел пьяным во второй раз, Лена и на этот раз сдержалась, но забеспокоилась: не станет ли это системой? Что же, так и произошло.

И все-таки нет, не на этом они разошлись, не из-за этого поссорились. Сейчас поняла это очень ясно: все решил тот день, когда они стали сознательно, с наслаждением обижать друг друга. До этого щадили, боялись перейти какой-то рубеж, а потом, когда у одного из них сорвались обидные, явно несправедливые слова, которые чужой человек мог бы снести и стерпеть, а родного они оскорбляют и ранят… Да, да, именно в тот день все и произошло. Потом понадобилось бы много усилий, чтобы все изменить, сгладить, но они не пошли на сближение, наоборот, отдалялись друг от друга все дальше и дальше.

Лена вспомнила, как все произошло. Еще до рождения Машеньки они копили деньги на телевизор, Лена из своей стипендии тоже откладывала десятку, и, хотя взнос ее имел почти символический характер, она гордилась тем, что принимает участие в семейном