Горожане - Валерий Алексеевич Гейдеко

яркой расцветкой — марок Лена не знала и не различала, но цепкая ее память фиксировала и плоские, низкой посадки, как бы сплющенные лимузины с тремя рядами сидений, и кургузые четырехместные автомобильчики — иногда по вечерам она рисовала Машке эти машины фломастером, а за рулем, в зависимости от полета фантазии, помещала зайца, лису или медведя. Нравились Лене неизбывный людской поток у Арбата и проспект Калинина, который не без тайной гордости она считала своим. Кто станет уточнять, что живет она не в прямоугольных многоэтажках из бетона и стекла, а в старом каменном доме, и кто отнимет у нее ощущение праздника, когда ступала она на широкий, вымощенный плитками тротуар и ноги сами несли ее сквозь разноцветную, шумную толпу — от «Подарков» к «Синтетике», от «Синтетики» к «Москвичке». У Лены отношения с модой были особые, они регулировались нехваткой времени и еще отсутствием лишних денег; она оставалась вполне или почти хладнокровной там, где кипели страсти.

Впрочем, дело было не только в деньгах. До развода с Сережей, до того, как родилась Машенька, Лена еще пыталась, как говорится, следить за модой. Но чем сильнее вовлекалась она в эту честолюбивую погоню, тем больше разочарований поджидало ее. Модные вещи, как правило, нужно было  д о с т а в а т ь, а это стоило не только денег, но и унижения, и каково было потом видеть, что точно такие же туфли или кофточку носят  в с е, словно в насмешку над ее стараниями.

Однажды по секрету (только ей, и никому больше!) Светка Гаврикова сказала, что где-то в Люберцах есть ателье, в котором шьют юбки и куртки из замши. Об этом ателье никто не знает, вообще оно шьет для магазинов, но в конце месяца «выбрасывают» иногда для плана несколько дефицитных изделий.

Лена так и не поняла, чем была вызвана доброта Светки — бескорыстием или ей просто скучно было ехать за город одной, но так или иначе они встретились рано утром в субботу на Казанском вокзале, чтобы успеть к открытию ателье.

И не одни они, как выяснилось. По рукам уже гулял тетрадный листок, на котором записывались в очередь, но как только открыли ателье, листок исчез бесследно, ожидавшие в беспорядке хлынули в двери, и Лена поначалу поддалась ажиотажу, стала протискиваться вперед. Но потом вдруг ее охватило полное безразличие, и она вышла на улицу. Рядом с ателье была лужайка, неизвестно как уцелевшая среди асфальта, на ней росли одуванчики. Лена срывала их один за другим, дула изо всех сил и долго смотрела, как медленно оседают вниз маленькие прозрачные парашютики. Было обидно, конечно: проснулась рано, тащилась в такую даль — и уехать с пустыми руками. Да и еще одно: стыдно признаться, но Лена немного стеснялась и боялась своих соседок по очереди. Зимой стеснялась своего пальто неопределенной длины, сшитого еще в ту пору, когда соперничество «мини» и «макси» не занимало умы ее юных соотечественниц, летом — любимого матросского платья. Вот удивительно: насколько свободно и легко чувствовала она себя в нем дома, в Полтаве, настолько в Москве ей приходили в голову сомнения: не слишком ли оно провинциальное?

Словом, у Лены отношения с модой были вовсе не простые. Что же тогда тянуло ее в магазины, если она знала о более чем скромных своих покупательских возможностях? Матовый, чуть мерцающий свет неона, бесшумные эскалаторы, мягкий женский голос на фоне приглушенной музыки: «Одно из достижений современной химии — изделия из искусственного шелка. Они красивы, элегантны, удобны… Если вы увлекаетесь фотографией, приветливые, знающие продавцы…» За углом, в десяти шагах отсюда, Лена могла спокойно, без толкотни, купить пакет молока и стограммовый кусок масла, но ее почему-то упорно тянуло в гастроном «Новоарбатский», где горьковато-ванильный запах свежемолотого кофе смешивался с резким, пряным запахом сельди, с ароматом горячего, только что испеченного хлеба. И здесь — броуновское движение, возникают и распадаются очереди, кто-то тянет чек через головы, кто-то развернул карту-схему Москвы и пытается определить дальнейший свой маршрут, кто-то стоит растерянный, ошеломленный шумом и толкотней… Лена привычно снует по лабиринту отделов — колбасный, молочный, хлебный… Ощущение многолюдства никогда не раздражало ее, напротив, нигде она себя так не чувствовала  н а е д и н е  с собой, как здесь, на шумных магистралях.

И все-таки, наверное, сильнее всего Лену удерживал в Москве стиль ее жизни — непростой, напряженный, связывающий воедино миллионы людей. Какая разница, где чертить узлы спортивных сооружений — в Москве или Полтаве? В этом разницы действительно не было, но была она в другом. Лена тянулась к многолюдному обществу: ей казалось почему-то, что там, где собираются вместе современные, умные, интеллигентные люди, невольно образуется магнитное поле, и любая, самая ничтожная мысль, попадая в это поле, сразу обретает значительность и глубину. Она не любила участвовать в спорах, но очень любила слушать их, отмечая про себя, где собеседники говорят искрение, а где рисуются, позируют, что-что, а фальшь Лена привыкла различать безошибочно.

После комсомольского собрания Лена стала тянуться к Галине Николаевне, и та заметила, почувствовала это. Когда Литвинова улыбалась Лене своей открытой улыбкой, так понятной им обеим, Лена просто таяла от радости. Однажды Галина Николаевна попросила Лену помочь в одном, как сказала она, щепетильном деле. Нужно было проверить, насколько точно уходят на обеденный перерыв сотрудники и все ли вовремя возвращаются с него. При этом, пояснила Галина Николаевна, сделать все надо спокойно, «без битья посуды», в высшей степени корректно.

Лена согласилась не раздумывая. Только потом убедилась, какую ношу взвалила на себя. За три дня, пока длилась проверка, Лена перепортила отношения с людьми больше, чем за три года. Но зато и научилась многому.

Первая, на кого наскочила после обеденного перерыва, была Светлана Гаврикова. Лена объяснила по-свойски: проверка и все такое прочее. Но Светка обиделась, вспыхнула:

— Да что ты, нанялась разве? А если я задержалась в магазине, тогда что?

— Тогда я так и запишу, что ты задержалась в магазине.

— Ну и ну! Не понимаю тебя, Ленка, совсем не понимаю!

Ее, конечно, Лена не стала записывать в опоздавшие, но все равно Светка несколько дней дулась, делала вид, что не замечает подругу.

Когда Светлана сердилась, то хорошеньким своим личиком, кудряшками, румяными щеками еще больше походила на целлулоидного пупса или на любимую Машенькину куклу с закрывающимися глазами, с длинными светлыми ресницами. Светка обиженно