Доброе имя - Константин Михайлович Симонов

когда ради правды надо поступиться своим шкурным интересом, — он вдруг такое выкидывает, как будто это и не человек вовсе, а одно сплошное родимое пятно капитализма! Такие люди, чем они дальше от газеты, тем спокойнее читателям. И тут я вполне согласен с редактором, что надо поставить перед обкомом вопрос о снятии Черданского с работы. Санников и Широков по своим должностям не входят в номенклатуру обкома, и вы, товарищ Дорохов, формально вправе освободить их от работы единоличным решением. Однако я бы на вашем месте подумал, отвечает ли это ваше решение взглядам партии на то, как надо работать с кадрами. Вы сказали, что привыкли так расставаться с людьми! А партия не привыкла так расставаться с людьми!

Дорохов (вдруг сорвавшись). Вы меня партийности не учите! Прежде чем вас секретарем утвердить, в райкоме, между прочим, и моего совета спрашивали. Так-то!

Акопов. Так или не так, но я и другие присутствующие здесь коммунисты не согласны ни с вашим решением уволить Санникова, ни тем более Широкова. Да, он виноват, но он честный человек! Да, его уход отсюда говорит о его партийной невоспитанности, но вы же сами показали ему на дверь! (Вдруг, потеряв все свое спокойствие, громко и сердито.) Я никогда не соглашусь! Здесь не соглашусь, в обкоме не соглашусь, в ЦК, если надо, поеду!

Дорохов. Все?

Акопов (снова спокойно). У меня все. (Садится.)

Дорохов (встает, откашливается и опирается обеими руками о стол). Тогда разрешите…

Черданский (вскакивает и перебивает его). Нет, не все! Позвольте два слова!

Дорохов. Хватит, наговорился!

Черданский. Нет, уж позвольте! (Жестом взывает к собравшимся.) Товарищи!

Дорохов. Ну, давай, только покороче!

Черданский. Я тут все время сидел, слушал и думал — может быть, и мне есть смысл покаяться? Но потом, после речи товарища Дорохова, решил, что — нет! Если решено меня прорабатывать — ну что ж… Козел отпущения может обойтись без последнего слова. Метлой — так метлой! Только уж как-то больно легко вы меня вымели, товарищ Дорохов! Честно говоря, не ожидал! Сидеть по шестнадцать часов за вас — это и Брыкин будет. А вот ваши статьи писать за вас — он ведь не станет! Я-то, может, где-нибудь найду себе другого такого, как вы, а вот найдете ли вы себе другого такого, как я?

Пока говорит Черданский, Дорохов стоит все в той же выжидательной позе, продолжая опираться руками о стол, только лицо его приобретает все более растерянное выражение. Вслед за последней фразой Черданского наступает секунда мертвой тишины, и вдруг Дорохов произносит неестественно бодрым тоном, как будто он и вставал только затем, чтобы сказать эти слова.

Дорохов. На этом сегодня закончим, товарищи!

Первым быстро уходит Черданский. За ним, недоуменно переглянувшись, — Крылова и Брыкин. Катя догоняет в дверях Санникова и, крепко сжав его руку и держа ее в своей, уходит вместе с ним. За столом остаются Дорохов и Акопов.

Акопов. Что же это ты, Антон Андреевич, так вдруг закрыл? Ведь неприлично.

Дорохов (махнув рукой). А-а! прилично, неприлично… (Яростно.) Оплевал, подлец!

Акопов. Так встал бы и сказал ему… Или это правда?

Дорохов. В общих чертах — правда. (Снова яростно.) Но ведь сам же лез, сам же втирался, мерзавец: «Вы не тратьте времени, вы только общие мысли мне дайте, — а я уж разовью!» Развил! (Акопову.) А ты тоже хорош! Выступил против меня, создал такую атмосферу, в которой, ясно, всякая дрянь готова голову поднять! Хоть бы подождал, в обком бы сходил, посоветовался, прежде чем противопоставлять себя руководству.

Акопов. Ты же не подождал, не посоветовался? Ты будешь на глазах у коллектива людям хребты ломать, а я буду ждать да советоваться?

Дорохов (после долгого молчания, встав, пройдясь по комнате и пересев за свой редакторский стол). Ладно. Ты вот что мне лучше скажи — все-таки десять лет вместе работали, и не одно плохое ты от меня видел, — скажи, как, по-твоему, оставят меня в редакторах после всей этой истории? Только прямо!

Акопов. Если прямо, то — спросили бы меня — я бы тебя в редакторах не оставил.

Дорохов. Это почему же?

Акопов. А потому, Антон Андреевич, что обленился ты, а такие, как Черданский, в этих случаях всегда тут как тут. Для редактора, который начинает руководить в общих чертах, такой человек — самый удобный: «Идите домой, вам пора отдохнуть, я тут за вас все сам сделаю».

Дорохов (угрюмо усмехнувшись). Как будто подслушал!

Акопов. А Брыкин тебе тоже, по-своему, плохую службу сослужил. Он такой: на него хоть два воза грузи — все равно повезет! Вот ты на него два воза и нагрузил — и его и свой. Он их и везет оба — везет и растет, растет и везет. И знаешь, что я тебе скажу, Антон Андреевич? Пора тебе на самостоятельную работу переходить!

Дорохов (ошеломленно). Что значит, на самостоятельную?

Акопов. А чтобы ты все сам, самостоятельно делал, без заместителя. А трудно без заместителя — возьми работу поменьше, по силам. Ты ведь прямоты у меня просил.

Дорохов. Не такой прямоты я от тебя ждал, Константин Акопович!

Акопов. А какой Антон Андреевич? Такой, что ли? (Проводит в воздухе рукой волнистую линию.) Так я ведь не Черданский.

Дорохов. Ну, а я тебе тоже не Черданский, а пока еще редактор. (Грубо.) И иди-ка ты, пожалуйста, отсюдова со своей прямотой к себе в отдел, по месту назначения. Оставь мой кабинет, пока я тебе по своей прямоте тоже чего-нибудь не сказал!

Акопов (спокойно). И не стыдно?

Дорохов. Нечего мне стыдиться! Мы еще с тобой на бюро обкома поговорим! Развели тут против меня склоку!

Акопов. Ну что ж, поговорим! (Вдруг усмехнувшись.) Только, как опытный склочник, предупреждаю: Твердохлебова в обиду не дали и себя не дадим! (Выходит, резким движением настежь отворив дверь.)

Многочисленные бумаги на столе у Дорохова от сквозняка вспархивают с места. Дорохов прихватывает руками сначала одну, потом другую, третью и, наконец, силясь удержать их все сразу, грудью наваливается на стол, словно обнимая его на прощанье.

Картина пятая

Комната Широкова. Два окна. На подоконниках — самые разные предметы обихода. Небрежно застланная койка, у стен — два чемодана, третий — около двери. В дверь забиты гвозди, на них висит одежда. Маленький письменный стол, на нем стопка выстиранного белья. Посредине комнаты на единственном стуле сидит Твердохлебов, здоровенный мужчина средних лет, грубоватого вида, в высоких сапогах, старых военных бриджах и кителе без погон. Он