Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Вот и хорошо, Лукерья, — не удержался Васюха, но женщина даже не взглянула на него.
— Приятного сна, Лукерья. Иди отдыхай, ночи уже много, а вставать тебе рано.
— Спокойной ночи, Роман! И себе то же посоветуй. — Лукерья задержала на Бастрыкове взгляд. Отблески костра метались в ее глазах то красными, то ярко-фиолетовыми искрами.
— Не посмела она с тобой, Роман, в суды-пересуды пускаться, — сказал Васюха, когда затихли шаги Лукерьи. — А мне ведь проходу не дает: «Куда вы людей привезли? Зачем? Что вам, ближе к городам и селам земли не было?»
Бастрыков склонил голову набок, смотрел в темноту, скрывшую Лукерью.
— Может быть, переболеет она недоверием к нам, Вася. А потом поймет, что ошибалась… Не одна она такая в коммуне.
— Может быть, — чуть слышно проронил Васюха, и Бастрыков понял, что тот не сильно-то верит его словам.
Васюха ушел. Бастрыков, оставшись один у костра, поставил локоть на колено, оперся на руку головой, задумался. Ему давно уже надо было отправить в губком партии донесение о положении дел в коммуне, но, занятый другой работой, он откладывал это со дня на день. «Вот съезжу в Маргино, узнаю, что с Ёськой, и тогда напишу обо всем. Подробно», — решил он.
Ночь уже была на второй половине, когда Бастрыков подошел к своему шалашу, откинув полог, пролез в него, нащупал Алешку, крепко прижал его к себе и, как-то сразу успокоенный, безмятежно уснул.
А на рассвете, когда коммуна еще не проснулась, Бастрыков двинулся в путь.
Чтобы попасть в Маргино, нужно было подняться немного по Васюгану, потом пересечь реку и дальше плыть протокой до самой деревни.
Маргино — это семь бревенчатых избушек, наполовину врытых в землю. Избушки смотрят на белый свет маленькими оконцами в два бревна. Они разбросаны по широкой поляне: одна возле самой реки, вторая стоит в «затылок» первой, а третья под кедрами за четверть версты от этих… Остальные четыре еще дальше друг от друга.
К избам подступает тайга — маргинский урман. Она начинается кедровником, потом кедровник отступает под натиском пихтача и ельника и растекается на многие версты, никем не считанные. Таежные озера и речки в маргинском урмане кишмя кишат рыбой. Однако не просто ее доставить по нетореным таежным тропам в деревню, но зато рыбу любит выдра, а выдра — дорогой зверь. Порфишка охотно дает порох и дробь, муку и водку, когда обещаешь добыть выдру.
Бастрыков плыл торопливо. Его обласок отличался ходкостью. Задранный кверху нос легко рассекал воду, а корма обласка, несколько раздавшаяся вширь, свободно скользила по упругой глади, почти не оставляя за собой волны.
Тихо и безлюдно было в деревне. Бастрыков смотрел на сырые, вдавленные в землю избушки, думал: «Беспросветно живут. Чуть окрепнет коммуна, возьмем их к себе. Если не поедут отсюда, построим им здесь новые дома, баню, дадим бесплатно ловушек и ружейных припасов. Пусть охотятся, а пушнину будем брать в коммуну, без всякого обмана, по государственной цене».
За все время, пока Бастрыков подплывал к Маргину, ни один человек не показался в деревне. «По-видимому, на промысле все. Может случиться, что из Ёськиных никого не застану», — подумал Бастрыков.
Но едва его обласок приткнулся к маргинскому берегу, из самой ближней избушки выбежали мужики, бабы, ребятишки. Их было человек двадцать, не меньше. С криком и плачем они кинулись к лесу, изредка оборачиваясь и размахивая руками. Возле избушки осталась только одна старая-престарая женщина. Она с полминуты стояла на месте, потом сделала несколько неуверенных шагов к реке и остановилась.
Бастрыков в молодости бывал на Васюгане, сопровождая баржу с товарами купца Гребенщикова. Еще тогда он узнал некоторые обычаи остяков. Когда они не хотели кого-нибудь принимать у себя, они все до единого покидали свои жилища и уходили в лес. Бастрыков не ждал такой встречи. Смущенный и озадаченный, он направился к старухе, которая мелкими шажками тоже приближалась к нему. На ней была разодранная и ветхая, сшитая из грубой холщовой мешковины юбка и грязная мужская рубаха с обрезанными рукавами. Клочья седых волос спускались на воспаленные, изъеденные трахомой и дымом глаза. Еще не дойдя до старухи шагов десять, Бастрыков почуял запах прогнившей рыбы и водочного перегара. И сейчас старуха была пьяной и с трудом держалась на ногах.
— Здравствуй, мать! — громко, опасаясь, что старуха глуховата, сказал Бастрыков.
— А ты кто будешь? — не ответив на приветствие Бастрыкова, с вызовом в голосе спросила старуха.
— Председатель коммуны Бастрыков.
— А я Фёнка, Ёськина баба.
— А где сам-то старик?
Фёнка замахала руками, остервенело взглянув на Бастрыкова из-под седых прядей, крикнула:
— Ты погубил Ёську! Ты бросил его на потеху лесному!
Старуха помолчала, выставив, как напоказ, длинные изгнившие зубы, и разразилась отборной мужской руганью. Бастрыков попытался остановить ее, но она и слушать его не хотела. Потрясая сжатыми кулаками, перемешивая русские слова с остяцкими, Фёнка проклинала и Бастрыкова и коммуну.
Бастрыкова так и подмывало прикрикнуть на старуху, но он сдерживал себя, зная, что ее гнев вот-вот иссякнет. И в самом деле, устав от своего исступленного крика, Фёнка смолкла даже раньше, чем ожидал Бастрыков.
— Давай, мать, присядем. Поговорить мне с тобой надо, — спокойным тоном сказал Бастрыков и сел на пенек.
Фёнка тоже села на пенек в пяти шагах от Бастрыкова.
— Скажи мне, куда девался старик? — спросил Бастрыков.
Старуха попыталась вскочить, но сил у нее на это уже не хватило, и она опять шлепнулась на пенек.
— Сам знаешь, губитель, — с ярой ненавистью прошептала Фёнка.
— Кто тебе сказал, мать, что я погубил старика? — спросил Бастрыков, заглядывая старухе в ее красные глаза.
— Шаман Иванка все знает, от него ничего не скроешь, — все тем же яростным шепотом сказала Фёнка и, помолчав, продолжала: — Шаман Иванка мох жег, в золу смотрел. Шаман Иванка с птицами разговаривал, с водой разговаривал, с лесом разговаривал. Он один их язык знает, на тебя они показывают.
— Давно ли исчез Ёська? — делая вид, что наговоры старухи совершенно не задевают его, спросил Бастрыков.
— Семь ден. На охоту он поехал, хотел вернуться через одну ночь. И сгинул.
— А утонуть старик не мог? Водки у него не было?
— Откуда у него водка? Разве ты давал ему водки?
— Я давал муку, порох, дробь…
— Утонуть можно в бурю — бури не было с весны.
— А где сейчас водку взяла? Порфишка дал, на помин Ёськиной души дал?
Старуха внимательно посмотрела на Бастрыкова, и воспаленные глаза ее выразили удивление.
— Откуда знаешь?
— Я тоже мох жег и в золу смотрел, — сказал Бастрыков. — И знаешь, мать, что я еще в золе увидел: шаману Иванке Порфишка велел на меня наговорить. И знаешь, почему? Ёську-то Порфишка загубил…
Фёнка торопливо вытащила из кармана своей одежды большую щепоть листового табака, положила его в рот и принялась с остервенением жевать.
— Ты колдун? — мелко-мелко крестясь, спросила Фёнка: видно, страх обуял ее.
— Я не колдун, мать, а правду знаю, — сказал Бастрыков и зашагал к реке.
Фёнка сидела на пеньке как пришибленная, провожая Бастрыкова испуганным взглядом.
Глава восьмая
В партийной ячейке коммуны состояло четыре члена партии: Бастрыков, Васюха и Митяй Степины, Тереха Черемисин. Самым старым партийцем по стажу был Роман Бастрыков. Он получил партбилет на фронте в ноябре тысяча девятьсот семнадцатого года. Остальные трое были приняты в партию в начале двадцатого года в партизанском отряде, которым командовал все тот же Роман Бастрыков. Все четверо, не исключая и самого молодого из них, Митяя Степина, были людьми много испытавшими, перенесшими на своих мужицких горбах короба горя и невзгод. Как и Бастрыков, братья Степины были вечными батраками. На фронте Васюха был ранен, захвачен в плен, после излечения жил у одного богатого юнкера в Восточной Пруссии, ломал на него хребтину. Пока Васюха мыкался по белому свету, на родине случилась беда: от скоротечной чахотки умерла его жена Поля, оставив на чужие руки дочку Мотю.
Митяй в эти годы сам был, как говорят, «аршин с шапкой», но безропотно принял на себя заботу о несмышленыше. В родной деревне Песочной жила-была в жуткой бедности одинокая старуха Пономариха. Митяй перевез ее в избу брата, препоручив догляд за сироткой. Теперь ему надо было кормить не только себя, но и племянницу со старухой. Парню исполнилось шестнадцать лет, и, хотя был он рослый и сильный, как взрослый мужик, хозяева при найме полного заработка из-за малолетства ему не давали. Но, как ни трудно было Митяю, прокормил он старуху с девочкой до возвращения брата.
Судьба Терехи Черемисина была чуть полегче. Он был единственным сыном у родителей. Жили Черемисины не богато, но и не бедно, лебеду не ели, по людям за куском хлеба не ходили, семян по весне у кулаков не выпрашивали. Вся крестьянская справа у Черемисиных была своя. Случалось, правда, что в разгар весновспашки прихватывали Черемисины у богатых мужиков на день, на два двухлемешный плуг, так как завести собственный было не просто. Но нужда все-таки крепко прижала Тереху на самой заре его молодых лет. В течение месяца умерли отец и мать Терехи. А вместе с их смертью задрожал и рухнул весь непрочный достаток черемисинского двора. Вначале охромел один конь, потом второй. Тереха бросился к одному коновалу, к другому, но то ли сап, то ли сибирская язва, то ли еще какой-то летучий мор свалили коней. Остался Тереха с одной коровой и телкой. В эти-то дни, мучительно стараясь спасти гибнущее хозяйство, Тереха привел в свою избу молодую жену, красавицу Лукерью. Любил ли он ее? Возможно. Но думать об этом ему было некогда. И у Лукерьи тоже не хватало времени на размышления о своих чувствах к Терехе. Жилось ей в эти дни еще горше, чем Терехе. Лукерья появилась в Песочной года три назад. Ее старшая сестра Наталья вышла замуж за мельника и торговца Луку Твердохлебова. Наталья принесла в дом хорошее приданое, доставшееся ей от умершей тетки, томской попадьи, и привела двух сестер — среднюю Аксинью и младшую Лукерью. Все три сестры походили друг на друга и внешне были так хороши, что глаз не оторвешь.
- Отец и сын (сборник) - Георгий Марков - О войне
- Корабли-призраки. Подвиг и трагедия арктических конвоев Второй мировой - Уильям Жеру - История / О войне
- Река убиенных - Богдан Сушинский - О войне
- Плещут холодные волны - Василь Кучер - О войне
- Река моя колыбельная... - Булат Мансуров - О войне
- Конец осиного гнезда. Это было под Ровно - Георгий Брянцев - О войне
- Конец Осиного гнезда (Рисунки В. Трубковича) - Георгий Брянцев - О войне
- В списках не значился - Борис Львович Васильев - О войне / Советская классическая проза
- Ворошенный жар - Елена Моисеевна Ржевская - Биографии и Мемуары / О войне / Публицистика
- Яростный поход. Танковый ад 1941 года - Георгий Савицкий - О войне