Глазами любви - Кэтрин Довиль

Он взял пастушеский пудинг, понюхал его. Идэйн заметила, что он вздрогнул и отшатнулся.

– Матерь Божия! А ты-то откуда знаешь? Ты уверена, что это то, о чем только что сказала?

Идэйн пожала плечами.

– Все, кто живет на этом побережье, знают, что такое хаггис[7]. Пастухи готовят его после того, как зарежут овцу. Они даже говорят, что он долго и хорошо сохраняется. Иногда они весь сезон, когда пасут овец, питаются хаггисом. Просто за­рывают его в…

– Неважно, – торопливо ответил Магнус. – Можешь больше не просвещать меня на этот счет.

Он срезал верхнюю оболочку и осторожно от­резал себе кусок. Положил в рот, подержал неко­торое время, потом наконец решился проглотить. Со все еще недоуменным выражением лица отре­зал еще кусок и предложил ей.

Идэйн взяла его и тут же съела. Она была го­лодна, к тому же пастушья еда была для нее не внове. Когда она жила в монастыре Сен-Сюльпис, иногда горцы уделяли сиротам часть своей пищи. Обычно это случалось по осени, когда пас­тухи пригоняли на убой свои стада.

И все же хаггис был не столь сытной едой, как твердая колбаса, которую шотландцы изготов­ляли из овечьих кишок, набивая их мясными об­резками, приправляя диким чесноком и мукой из желудей. Такую пищу можно было хранить меся­цами и в любую погоду. Пастуха легко можно бы­ло отличить по одежде, потому что после такой трапезы он мог сколько угодно находиться на вет­ру в одной рубашке и никакой холод не был ему страшен.

После того как они поели и напились из ручья, рыцарь снял плащ и повесил его на ветку дерева.

– Мы должны попытаться смыть соль с одежды и кожи, – сказал он. – Если не сделаем этого, кожа воспалится и будет зудеть. Моряки предупреждали меня об этом.

Он подошел к ручью, сел на берегу и стянул сапоги. Потом перешел ручей вброд, снял камзол, но меч оставил на поясе, пока не скрылся из виду.

Идэйн последовала за ним к воде, радуясь возможности вымыть руки после хаггиса. Она тоже сняла плащ и, вздохнув, повесила на дерево.

По правде говоря, для купания было слишком холодно. Даже и подумать было страшно о том, чтобы снять одежду на таком ветру. Вода в ручье была ледяной. Но влажное, пропитанное солью платье и шерстяная нижняя сорочка Идэйн прилипали к телу, поэтому она медленно распустила шнуровку платья, и оно скользнуло в ручей.

Глядя на платье у своих ног, Идэйн гадала, как ей удастся согреться, пока высохнет одежда. Даже стоять под лучами солнца было явно недо­статочно, чтобы согреться, и Идэйн дрожала от холода.

Она сняла сорочку и бросила ее туда же, куда и платье. Если ее одежда хоть когда-нибудь вы­сохнет, она по крайней мере будет чувствовать себя чистой и ей будет удобно.

Набрав воду сложенными лодочкой руками, она плеснула ее себе на ноги, пытаясь не вскрикнуть от холода, потом вымыла плечи и руки до локтей. Наконец дошла очередь до груди и живо­та, но тут уж ей не удалось удержаться от крика, а потом, поливая свое тело, она глухо стонала.

Но, Боже милостивый, несмотря на все уси­лия, соль все-таки не смывалась. Даже после того как она попыталась оттереть тело песком, Идэйн чувствовала, что кожа ее осталась липкой.

Она взяла из ручья свою сорочку и выжала ее, потом воспользовалась ею, чтобы вытереть те­ло. Кожа зудела, и, где бы она ни дотронулась до нее мокрой тканью, та становилась красной, как дикое яблоко. Но в конце концов липкую мор­скую соль все же удалось смыть.

Дрожа, как в лихорадке, Идэйн начала топ­тать свое платье, стараясь таким образом выда­вить из него соль, потом подняла, выжала и бро­сила его на берег. Теперь на ней оставались только полотняные панталоны, доходившие до колен. Красными окоченевшими пальцами она развязала ленты и тесемки и сняла их.

Чтобы вымыть из них всю соль и отстирать до белизны, было недостаточно их топтать, но Идэйн уже так замерзла, что ей просто пришлось спля­сать на них джигу, чтобы не окоченеть совсем. Ее ноги, стоявшие в ледяной воде ручья, настолько замерзли, что она почти не чувствовала их.

Близился полдень, и солнце медленно плыло по небу. То место в ручье, где стояла Идэйн, ока­залось в тени. Ветер стонал и завывал в ветвях де­ревьев, и от этого руки и ноги девушки покрылись гусиной кожей.

Идэйн принялась выплясывать, высоко поднимая колени, как делают танцующие пастухи.

Ноги ее молотили по лежащим в воде панталонам. Она хлопала в ладоши и трясла над головой руками, но после нескольких минут такого танца сердце ее бешено забилось. Все тело ее горело, и те­перь она уже чувствовала пальцы ног.

Панталоны были основательно отстираны и выполосканы, но Идэйн не останавливалась. Свя­тые угодники! Она убедилась, что если будет про­должать свою пляску, то согреется совсем, и пото­му продолжала кружиться.

Идэйн пришлось остановиться, чтобы передо­хнуть, но теперь ей стало гораздо теплее. Она на­деялась, что не порвала свои панталоны настоль­ко, что их уже невозможно будет починить.

Остановившись на мгновение, она почувство­вала, что не одна здесь, и обнаружила его. Ры­царь, босоногий и одетый только в обтягивающие штаны, стоял в ручье недалеко от нее с обнажен­ным мечом в руке.

Волосы его были еще влажными и ниспадали на плечи темно-рыжими прядями. Он, оцепенев на месте, не сводил глаз с Идэйн, будто набрел на лесного духа или увидел привидение.

– Я слышал, ты кричала, – сказал он хрипло.

6

И это было правдой: Маг­нус подумал, что на девушку кто-то напал. Он ус­лышал ее крики и, поспешно натянув штаны на мокрое тело, побежал к ней, как безумный, вообразив, что на нее напали дикие шотландцы. В мыслях он уже видел, как они срывают с нее одежду, швыряют на землю и, возможно, уже удовлетво­ряют свою похоть.

Вместо этого он увидел такую сцену, от кото­рой потерял дар речи. Здесь, посреди ручья, в сердце шотландских гор, перед ним предстало зрелище, какого ни один добрый христианин в ми­ре и вообразить не мог. И уж, конечно, ничего подобного нельзя было представить при ярком днев­ном свете.

От этого видения волосы на голове вставали дыбом, потому что, как ему было известно из древних легенд, такие ручьи населяют русалки.

Он увидел духа, явившегося к нему из древ­них языческих времен и, должно быть, исторгну­того адом: это существо бешено кружилось в ка­ком-то демоническом танце. И в то же время этот дух, стройный и золотоволосый, совершенно нагой и невероятно прекрасный, в неверном мерцании света под деревьями молотил себя руками, изда­вая при этом пронзительные крики.

Прошла минута, прежде чем Магнус понял, что принял их за крики о помощи.

И в ту же секунду водяной или лесной демон увидел его и остановился. Идэйн смотрела на не­го, задыхаясь, расширенными от ужаса глазами, и, видимо, была слишком удивлена и напугана, что­бы прикрыть свое тело.