Вершалинский рай - Алексей Карпюк

Слушатели вздохнули с облегчением, точно сами они избавились от Полторака.

Заговорила старая Пилипиха: мол, собственными глазами видела и своими ушами слышала, как ночью Альяш беседовал с господом, договариваясь насчет дождя назавтра:

— Встаю раненько, а все вымокло от дождя, файно растет, прямо на глазах! И никто в селе не догадается даже, кто сотворил это чудо! Встречаю я его на улице и кажу: «Илья, я все видела и своими ушами слышала, все, все знаю!» А он мне: «Ну и знай себе! Только никому ни-ни, молчи! Нехай люди соберут файный урожай, нехай радуются!..»

Климовичева Наталья восхищалась простотой пророка:

— И пашет, и косит, как мы, только мяса в рот не берет, как, бывало, святые старцы. Вина не пьет тоже, ни за что не уговорите, только страшно рассердится! Одно знает — молится и молится за народ…

Мощный голос Александра Давидюка из Каменя перекрывал всех:

— Люди когда-то жили в саду эдемском, горя не знали, даже хворей не знали никаких! Да нарушили завет господа бога, съели яблоко запретное и познали зло! И начали с той поры убивать друг друга, брат пошел на брата, сын — на отца… И пришли на землю глад, болезни и смерти, а слезы полились рекой!

— О господи, согрешили-то как! — вздохнул кто-то сокрушенно.

— Тогда царь небесный, — возвысил голос Давидюк, — наслал на людей потоп, чтобы одумались, — не помогло. И он начал посылать Иоанна Крестителя, Моисея, Иисуса Навина, Георгия Победоносца!.. Много, ох, много их побывало на грешной земле, не пересчитать! И последним явился Иоанн Кронштадский…

Оратор сделал передышку, и баба, сожалея о непоправимой утрате, успела вставить:

— Во дурные! Не съели бы того яблока, жизня какая всем была бы, дева Мария!..

— Как маленькие, не могли уж потерпеть в том раю, — добавила вторая.

На них зашикали. Давидюк продолжал:

— Вы думаете, Иоанн Кронштадский помер? А почему, когда его несли на Казанское кладбище, за гробом плыла звезда по небу?! Она показывала людям, что Иоанн воскрес и опустился на землю в образе мужика, истинно вам говорю!

С виду не то доктор, не то учитель, с голым, как колено, черепом, с набухшей на шее жилой, гладко выбритый, Давидюк надел связанные ниточкой очки, открыл на закладке Библию и зачитал из Старого завета:

— Тут сказано: «Бог пошлет вам Илью-пророка перед наступлением дня господня».

Чтобы люди прониклись как следует святыми словами, Давидюк выдержал нужную паузу и подытожил:

— Таким образом, нами чтимый пророк Илья есть второй чудотворец Иоанн, помазанник божий, вновь народившийся Христос и отец небесный, сам бог в святой троице, истинно вам говорю!.. Это великое счастье и милость господа нашего, что он послан с небес простым человеком, судьей Христовым, сына божьего и всемогущего! Так любите же его, братья и сестры, уважайте все и молитесь!

Давидюк опять зачитал из Библии:

— «Ибо он тот, о котором сказал пророк Исайя; глас вопиющего в пустыне: приготовьте пути господу, прямыми сделайте стези ему», аминь!

Пока звучали речи и собирались пожертвования, каждый участник этого грандиозного митинга преисполнился двойным чувством. Он — ничтожество, песчинка в пустыне и капля воды в необъятном людском океане. Но в то же время он частица какого-то могучего движения.

И люди дружно и уверенно подхватили:

— Аминь!

2

А за кулисами сборища шла лихорадочная работа. Полтора десятка озабоченных мужиков и баб с видом людей, которым доверили важную тайну, а иные просто с наигранной важностью, деловито сновали в толпе верующих, перебранивались, перебрасывались отрывистыми фразами. Заметно было, что обязанности свои они выполняют с удовольствием.

— Где же эта Химка? — взглянула на Майсакова Петрука курносая жена-мироносица из Мелешков Лиза Цвелах. — Скоро свечи зажигать, а нечем! Пошла за спичками и пропала! За это время в Кринки можно было сбегать. За смертью только посылать такую! Что из этого выйдет, если все так плохо служить начнем?!

Старик задумчиво гладил пятерней бороду.

Лиза, так же будто играя перед невидимой толпой, хотела еще что-то сказать, но над землей вдруг дохнул ветерок. Цветущая молодка знала, какими глазами смотрят на нее мужики, и белыми, отвыкшими от крестьянской работы руками кокетливо придержала подол юбки.

— Ах, чтоб тебе!..

— Сколько вы их жжете, не напасешься! — буркнул Майсак, воровато отводя глаза от соблазна. — Я же выдал вам вчера по три коробочки… Они тоже денег стоят! Дома небось каждую спичку пополам делила, если к соседке за жаром не бегала, а тут жги без счету, да?

Порозовевшая от солнца, любуясь собой, молодая бабенка накинулась на Майсака:

— Попробовали бы сами зажечь половинками, когда со всех сторон люди подпирают, а свечек тьма!..

Но дед уже не слушал ее — к нему подлетела другая босоногая тараторка:

— Дядька Петрук, там уже новые идут! Говорят, пришли заблудовцы с хоругвями шелковыми, таких у нас еще не было…

— С этими не управились — и на тебе! — всплеснула руками Лиза Цвелах. — Что делать будем, чего стоим? Время-то бежит!

С пятнами на щеках, еще не остыв от недавних бесед на взгорке, подошла Христина, гневно закричала:

— А зачем их пускать сейчас? Какой умник придумал их пускать?! Толкотня будет, как в прошлый раз! Заблудовцев надо часа два подержать на выгоне! Посылай кого-нибудь навстречу, Петрук!

— Ладно, не кипи, как самовар, пойду сам! — Старик все еще поглаживал пегую бороду.

— Не мешкай, а то сейчас припрутся! — не успокаивалась Христина. — А почему кринковской Пиня полотна не забирает, все хоры завалены? Оно ему не нравится?.. И нужно кого-то поставить у корзин, чтобы не сдавали тухлых яиц, а то опять скупщики откажутся их брать!

— Они идут дорогой, а я побегу напрямик, болотцем, и как раз успею. Давидюк, кажется, кончает, зовите Илью, пора ему. Да Фелюсю скажите: пусть берется за било… А холсты Пиня больше не берет — нештандартное, говорит, чистый лен ему, стервецу, подавай! Полотно пусть там полежит, потом придумаем, что с ним сделать. А с яйцами беда! Пусть кладут пока всякие… Вечером надо посадить баб, чтобы разглядывали на свет, а то как ты узнаешь, которое гнилое?! Сейчас зато в ходу сушеные грибы, куры и гуси, шерсть!

Со спичками подошла Химка:

— Петрук, там поставские сектанты железную Библию притащили, а из-под Воложина икону какую-то! Хотят, чтобы мы в церковь взяли! Библия большая, как печная заслонка, да с цветными рисуночками, я ее в храм велела нести, а икону…

— Зачем в храм?! Надо к народу, за ограду вынести, пусть люди посмотрят, порадуются подарку! Э-эх, учишь вас учишь, а вы, холера, как были бабами, так бабами и остались… Толку от вас ни на грош!

Майсак еще ругал своих подчиненных, когда подошли воложинские сектанты. Большую группу мужчин возглавлял босой детина. Грубо вышитая рубаха его из мешковины была подпоясана соломенным перевяслом, густая рыжая борода, тронутая сединой, походила на глыбу окаменевшего меда, к которой пристали концы белых ниток. Босые мужики несли на жердях-носилках изображение трех старцев.

— Прими от нас это, отец Петрук! — почтительно попросил рыжебородый, почему-то отводя глаза.

— А, Семен?! — узнал Майсак. — И ты бороду отпустил? Посмотри, Христина, что это у них.

— Уже смотрела и никак не разберу, гляди сам! — Христина неприязненно поглядывала на бородача.

Икону размером два метра на полтора воложинцы опустили на землю, и ноша заиграла оранжевой и ультрамариновой красками, а стекло засияло солнечными бликами.

— Посредине Христос, а это? — уставился на икону Майсак.

— Святая троица, отец Петрук, — вздохнул рыжий.

— Кто же это может быть?! Постой, постой! Не ты ли, Семен, слева?

— Я, отец…

— А-а, я так и знала, что тут что-то не то! — мстительно заметила Христина, досадуя, что ее провели.

— Значит, приволок нам себя! Та-ак!.. Ну, а третий? — насмешливо спросил Майсак.

— Михаловский Ломник, отец…

— Балагула?..

— …

— Балагула, спрашиваю?

— Нас в Вильно намалевали за двести злотых. Файно сделали, правда? Мы все за стекло боялись: треснет — где возьмешь такое? Ну ничего, донесли! Запылилось только…

— Балагула, спрашиваю, третий?

Но Семен бросился протирать рукавом стекло.

— На Троцкой улице в Вильно сделали… Двадцать дней шли. Потихоньку… Где на полдня остановимся, отдохнем…

Майсак был неумолим; покачав головой, сказал с подковыркой:

— Хоть ты ходишь зимой в Грибовщину босиком, постишься, я знаю, часто, а в святые, браток, тебе и Ломнику рано. Не возьму это, Семен, забирай назад.

Наступило неловкое молчание.

— Зря потратились! — посочувствовала Химка.

— А кто просил их тратиться?!