Все эти приговорённые - Черепанов

Я удивился - почему Гилман Хайес так громко зовёт Уилму.

ГЛАВА ПЯТАЯ (УОЛЛАС ДОРН - ПОСЛЕ)

Я безусловно был счастлив, что мне не пришлось участвовать в этой недостойной возне с одеванием в темноте, пока Уинсан бежал, чтобы снова включить свет. Я слышал их влажное дыхание. И мне стало немного не по себе, когда я вспомнил, насколько близок был к тому, чтобы присоединиться к их маленькой оргии. У меня и в самом деле на несколько секунд возникло такое искушение, при мысли о тёмной, мокрой женской плоти в ночи. Это тот бесшабашный настрой, которое так умеет создавать Уилма, сама при этом оставаясь довольно холодной, несмотря на создаваемое ею ощущение теплоты.

Я спрашивал себя - что думала Уилма, когда над ней сомкнулась вода. Зная ее, я бы сказал, что это было чувство крайнего раздражения, сознание того, что кто-то расстроил её планы. Не страх, как мне представляется, потому что, по-моему, она, подобно ребёнку, была абсолютно неспособна объективно думать о своей собственной смерти. Она обладала поразительным умением понемножку умерщвлять других. Теперь она умерла по-крупному. Совсем. И я обнаружил, что мысль об этом, на самом деле, довольно приятна мне. Мне эта смерть пришлась как нельзя кстати. Наш маленький разговор состоялся. Смерть делала её решение бессмысленным, а я и собирался, каким-то образом, сделать это решение бессмысленным.

У меня было чувство, что теперь я могу начать процесс воссоздания своего собственного достоинства. За годы, проведённые с Уилмой, от него мало что осталось. Возможно, ничего, кроме видимости, лишённой сути. Теперь у меня появилось чувство, что я смогу освободиться от всех этих жутких людей. Освободится от Рэнди, этой пустой оболочки, этого лишённого всякой этики ничтожества. Конечно, освободиться от Хайеса, и от необходимости использовать его совершенно бездарную мазню в программе "Феррис". Освободиться от этой бабёнки Джона, этой грубой, неженственной клоунши. Расплеваться, наконец-таки, с Уинсаном, который являет собой утрированную почти до непотребства картину моей собственной потери самоуважения. Пол Докерти - вот кого я бы оставил из всех них, по необходимости. И он лучший из всей этой братии. Возможно, он - лучший, потому что, не считая Гилмана Хайеса, он - совсем ещё новичок. Ещё несколько лет, да, пожалуй, и месяцев, и Уилма какими-то окольными путями добралась бы до него, и получив над ним контроль, смогла бы отобрать бы у него всё.

Я знал, что отныне буду иметь дело с Полом, и чувствовал, что он сохранит наше сотрудничество. Мне нечего бояться. Я снова и снова внушал себе это. Совершенно нечего бояться.

Это не стало по-настоящему ужасным для меня до тех пор, пока они все не собрались и не стали плавать взад-вперёд в своих лодках, вылавливая её тело. Перед моим мысленным взором возникли беспощадные крючки, рыщущие в поисках её плоти. По-моему, у меня всегда было слишком богатое воображение.

У меня не было сил за этим наблюдать. Молодой человек, одетый в штатское и довольно назойливый, сказал, что мне нельзя уезжать. Я пошёл в свою комнату. Мне хотелось, чтобы весь этот эпизод меня не коснулся. Я облачился в свой излюбленный фланелевый халат, сидел в глубоком кресле в своей комнате, в темноте курил свою трубку и пытался думать о той работе, что предстояла мне по возвращении в контору. Но всё то время я осознавал, что они там, со своими фонарями, лодками и крючками, и своим ржанием. Я знал, что это попадёт в газеты, и что мистер Хоуи сочтёт необходимыми вызвать меня к себе для небольшого разговора.

Прежде мне казалось, что я ему нравлюсь. Теперь, похоже, я ему разонравился. У него язык не повернется сказать, что я не справляюсь с работой. Конечно, это Уилма Феррис настроила его против меня. Это несправедливо. Я не охотился за заказом от Феррис. Чего мистер Хоуи, похоже, не осознаёт, так это что я наиболее эффективен, занимаясь теми клиентами, которые ведут бизнес по всем правилам. В деловых отношениях нужно быть джентльменом. Спокойствие и тщательное обдумывание могут оказаться гораздо действеннее, нежели всё это застенчивое мельтешение в свете. Хороший спокойный ленч, бренди и обсуждение деловых проблем. Я никогда не просил дать мне заказ от Феррис. Я никогда не ощущал себя вполне компетентным, чтобы заниматься им, потому что я никогда не мог разговаривать должным образом с этой чёртовой бабой. Казалось, что она всегда будет надо мной насмехаться. А я не считаю себя комичным человеком. Я образованный. Я довольно прочно стою на ногах. Я наделён здоровьем и, как мне думается, определённым достоинством.

Я не просил об этом заказе, и если бы мне не отдали его, я, вероятно, даже сейчас был бы в гораздо лучших отношениях с Луциусом Хоуи. Для меня совершенно ясно, что она настроила его против меня. Намеренно, из вредности.

Не понимаю я таких людей. Человек должен иметь добрую волю. Разумеется, временами я вынужден проявлять твёрдость с разными мелкими сошками, чтобы защитить себя. Но добрая воля - это моё кредо. Если бы все мои клиенты были такими надёжными консервативными старыми фирмами, как "Дурбин Бразерз", можно было бы жить припеваючи. Мы сходимся во мнениях относительно СМИ. Я никогда не пытаюсь заставить их увеличить общий счёт. Мы в полном согласии относительно достоинств материала. А можно ли найти программу, более заслуживающую поддержки? Их "Гражданский форум" оказывает благотворное влияние на умы. "Дурбин Бразерз" почитают за честь поддерживать "Форум". Они соответствуют моим представлениям о бизнесмене, осознающего свои обязательства перед обществом, в котором он живёт. По правде говоря, это довольно мелкий заказ. Но продукт отличный. Отличный.

Они никогда не позволила бы себе вести себя так, как Уилма в тот ужасный день, когда я отнёс новый материал в её квартиру, по её просьбе. Я приглушил в нём некоторые явные цветистости. И выправил кой-какие довольно неуклюжие обороты. Её лицо ничего не выражало, пока она читала материал. Я не мог предугадать её реакцию.

А потом она разорвала её в клочки и разбросала их по полу. Я недостаточно хорошо её знал. Я издал встревоженный звук.

Она подскочила ко мне, с искажённым лицом, и наклонилась так близко ко мне, что я встревожено подался назад. Она называла меня Парень. Она проговорила, едва открывая рот:

- Парень, тебе нужно объяснять на пальцах, откуда дети берутся, да? Это замысливалось как материал о парфюмерии. С такой стариковской болтовней ты не продашь саше своей незамужней тётке. Всё, что ты должен сделать в этом материале - это растолковать девчонкам, чем лучше от них пахнет, тем чаще их будут иметь.

- Ну знаете ли, мисс Феррис!

- Не порть мне дело, самодовольный ноль без палочки. Я сказала сексуальный материал и мне нужен сексуальный материал. Я, с этой своей парфюмерной линией, не запахами торгую. Я торгую сексом. Если тебя это так травмирует, Дорн, тогда топай отсюда, а я найду кого-нибудь, кто в состоянии понять, о чём я толкую. А может быть ты не одобряешь секс, ах ты старая бесчувственная коза.

- Я не могу позволить вам разговаривать со мной в таком тоне.

- Я слышала, что ты сочинял приличные материалы. Иди вон к тому столу и напиши что-нибудь хоть как-то пригодное, а не то ты прослывёшь в рекламном деле парнем, который не справился с заказом от Феррис.

Я ничего не мог поделать. Эта женщина просто ошеломила меня. Она продержала меня там три часа. Наконец, я состряпал нечто такое, что ей понравилось. Я почти не сомневался, что журналы от этого откажутся. К моему изумлению, они взяли это без комментариев.

Подобные сцены происходили между нами и после. Я никогда не мог предугадать, как она отреагирует. И большую часть времени я был выведен из равновесия, потому что задавался вопросом - зачем ей нужно постоянно создавать впечатление того, что она насмехается надо мной. Ей нужно было властвовать надо мной. Я это чувствовал. И я не мог помешать ей это сделать.

Вообще-то говоря, мне думается, это моё беспомощное ощущение того, что надо мной господствуют, в конечном счёте и привело меня к той роковой ошибке в её квартире. Я действительно уверовал, что мы наконец-то поменяемся с ней ролями, скатившись к этой основополагающей форме взаимоотношений между мужчиной и женщиной. И, уверовав в это, я провёл час дурака в этой райской куще, веря в то, что я навязываю ей вою волю, в полной мере наслаждаясь её поистине дивными прелестями, а потом, к своему полнейшему ужасу, когда я начал одеваться, вполне ожидая от неё тепла, и определённой покорности, она присела на край кровати и начала хихикать, и в конце концов, не сдержавшись, взорвалась от смеха. Она долго не могла выговорить, что её так развеселило. Когда к ней вернулся дар речи, она рассказала, что представила себе совершенно непристойные, низменные вещи, по большей части имеющие отношение к моей манере одеваться и держать себя, хотя я всегда считал, что веду себя с достоинством джентльмена.